Счастливо, Ивушкин! Избранное: Стихи, повести, сказки, пьесы — страница 2 из 5

Вполне вероятно — и многие из вас это переживали — увидеть и в поле каждую былинку, и в небе каждую звезду, и «всю природу в свои объятья заключить». Это помогает дышать, расти.

У ежа зимою спячка,

Это значит — ёжик спит.

На дворе живёт собачка,

Дом хозяйский сторожит.

Ходит кот по краю крыши,

Окунь — в проруби речной.

Из трубы всё выше, выше

Улетает дым печной.

Идёт человек — мальчик или девочка — цветущим лугом. Травы душистые — выше колен, а то и носа касаются. Жизнь вокруг душистая, цветная, поющая, летающая, текучая, светящаяся.

Идёт человек и чувствует, как любят его воздух и вода, день и вечер, земля и травы, ночь и утро, дом и бабушка, луна и облака.

Вот тебе и повседневность. Вот тебе и быт. Вот тебе и дом родной! Из них и творится наш духовный и художественный мир.

Как научиться замечать отблески детства, не замечаемые никем на свете? Как сегодня отыскать слова, которые задевали бы вас, которые вам хотелось бы спеть или просто прокричать?

…Если по порядку, то снова получается так.

Пой-ка, подпевай-ка:

Десять птичек — стайка… —

читает нараспев, с выражением бабушка — бывшая мама бывшей двухлетней девочки.

— Ну, а эта — злой орлан! — пытается прокричать двухлетний белобрысый мальчишка — сын бывшей двухлетней девочки.

И бабушка отвечает ему, как двадцать лет назад отвечала его «пугливой» маме:

— Птички, птички — по домам!

И этот белобрысый мальчик-птичка плюхается на пол и ловко уползает под кровать.

Настало весёлое утро…

Нет, друзья, видно, не суждено мне разогнать этот шумный домашний птичник.

Ах, Ирина Петровна, Ирина Петровна!

Жители Востока говорят:

— Буква — это воспоминание о слове.

Детская литература — это воспоминание о жизни, которую каждый из нас нафантазировал себе в детстве. А через детство проходят все.

Прошла через него и Ирина Токмакова…

Владимир Александров

СЕСТРА-ЛЕТНИЦАповести-сказки

СЧАСТЛИВО, ИВУШКИН!

Глава перваяЛУША

Ивушкин не подслушивал. Просто они думали, что он спит, а он — проснулся. Разбудило противное слово «диссертация», которое шипело за дощатой перегородкой и извивалось там, как змея.

— Ну, конечно, сразу же после защиты диссертации, — говорил папин голос.

— Как только защитишь диссертацию? — спрашивал мамин.

— Как только диссертацию утвердят и присвоят звание, — объяснил папин.

— Филипп будет жить в угловой, там балкон и солнце, — продолжал мамин голос.

Филипп — это он и есть, Ивушкин. Его зовут Филиппом в честь дедушки. Только он привык, что он — Ивушкин. Так его звали в яслях и в детском саду. Это тогда, когда они жили в городе. Но вот уже два года, как семья агронома Ивана Филипповича Ивушкина перебралась в деревню. Два года, два прекраснейших года они прожили в этом славном доме. В нём есть большие сени и лесенка оттуда на чердак, где пахнет сухими листьями и тёплой крышей, где лежит старый угольный утюг, который умеет превращаться в пароход, где кем-то оставлены чёрные прокопчённые крынки. Внутри крынок темно и таинственно, и кажется, кто-то там на дне шебуршит, и дышит, и живёт. И ещё в этом доме есть русская печь, в которой разжигается настоящий домашний костёр. Костёр горит живым огнём, а потом превращается в красные угли. По ним бегают синие огоньки, а после они куда-то исчезают, и угли накрываются пушистым серым одеялом, и гаснут, и ложатся спать.

Да что говорить! Главное-то всё-таки не это! Главное, что в доме — нет, не в доме, а в крытом дворе, куда ведёт из сеней маленькая скрипучая дверка, — живёт Луша!

Вот про Лушу-то и пошёл дальше разговор, который не должен был слышать Ивушкин, но услышал, вроде как бы подслушал, хотя подслушивать некрасиво и стыдно, но если человек проснулся утром, то в чём же тут его вина?

— Что сказал дядя Кузьма? Они возьмут Лушу на конюшню? — Это спрашивала мама.

— Варенька, ну посуди сама, зачем им в хозяйстве такая старая лошадь?

— Ну ты хоть погоди, Фильке не говори, он разнервничается.

— Я и сам расстроен, да что поделаешь?

Дело в том, что семья Ивушкиных переезжала обратно в город.

Папа Иван Филиппович написал в деревне какую-то диссертацию. Это много-много листов бумаги, напечатанных на машинке, и какие-то листы с непонятными линиями, похожими на зубцы горного хребта, которые называются «диаграммы». И вот теперь почему-то из-за всей этой бумаги папа больше не будет работать в деревне Высоково, и они не будут жить больше в этом замечательном доме, всеми пятью окошками — на тихую речку Меру, на луг, покрытый красной смолкой, и колокольчиками, и ромашками, и дрёмой. В городе им дают трёхкомнатную квартиру, а папа будет работать в НИИ. Ивушкин пока ещё не очень понял, что это значит. Самое ужасное, что во всех этих трёхкомнатных квартирах люди почему-то не держат лошадей. И вот теперь… Теперь от него что-то скрывают, что-то плохое обязательно должно случиться с Лушей.

— Из хозяйства они её списали. — Это сказал папа. — Она списанная, понимаешь? — повторил он.

От этого непонятного, чем-то смертельно угрожающего слова у Ивушкина внутри что-то заболело, как умеет болеть зуб. Ивушкин тихонько застонал.

Шёпот за стеной прекратился. В комнату вошла мама с таким лицом, точно завтра Первое мая или Новый год.

— Филюшка, ты не спишь?

— Проснулся, — мрачно буркнул Ивушкин.

Он был уже большой, осенью — в школу. Он понимал, что, если зареветь, завопить, заскандалить, всё равно ничего не получится. Он решил подождать, подумать хорошенько.

— Филюшка, вставай, приберись немножко. Я пошла в Родово, в магазин: у меня вся соль вышла. Папа уезжает на дальнее поле, сейчас за ним «газик» придёт.

И действительно, на дороге тут же что-то заурчало, и, переваливаясь на дорожных колдобинах, к дому подкатил колхозный «газик». Ивушкин видел в окно, как папа сел рядом с шофёром Кирюшей и укатил.

— На столе в кухне молоко в жбанчике и коржики. Поешь, посуду сполосни и подмети, ладно, Филюшка? Сделаешь?

— Сделаю, — ответил Ивушкин как-то уж очень неприветливо.

Видно, мама была занята своими радостными мыслями, раз она не обратила внимания на то, что её всегда ясный и ласковый мальчик хмур и чем-то озабочен.

Взрослые люди иногда впадают в страшное волнение по пустякам, а бывает, проходят мимо вещей важных и серьёзных.

Как бы там ни было, мама, взяв сумку, маленький кошелёчек в виде кошачьей головы и повязав от солнца косынку в синий горошек, легко сбежала с крыльца и направилась в соседнюю деревню Родово, где был магазин.

Ивушкин остался один. Он глядел на окно, на отставший уголок пожелтевшей марлюшки. Сейчас марлю трепал ветер в том месте, где откнопилась кнопка. Марлю прикрепили весной — от комаров. А сейчас комаров нету. Ивушкин отогнал эту ненужную мысль. Прислушался. На комоде тикал будильник. Тикал, тикал — у него никогда ни на что другое не хватало фантазии. Гнал время, гнал время, дуралей! А время, наоборот, надо бы остановить, чтоб можно было хорошенько во всём разобраться!

Что значит «списанная»? Ивушкин вспомнил, что про бороны, которые долго валялись у сараев на главной усадьбе колхоза, в Худяках, и которые недавно наконец свезли как металлолом, тоже кто-то говорил «списанные». Списанные — значит, негодные, ненужные ничьи. Но Луша!!! Луша умница, труженица, добрая, душевная, такая рассудительная, такая, такая… да, любимая, ну и что? Ивушкин её любил, потому что Луша его друг и прямо так и говорит ему об этом.

Ах нет, пожалуйста, не начинайте сразу же говорить, что это чудо или что так не бывает.

Умела Луша говорить, умела. И только всем было недосуг прислушаться, а может, просто все в это заранее не верили. А уж раз не веришь, так разве услышишь?

Тик-так, тик-так, тик-так!..

Тьфу ты, пропасть!

Ивушкин встал и оделся. С кем посоветоваться? Поговорить с конюхом, дядей Кузей?

Ещё неизвестно, что из этого получится. Единственный друг Валька, который старше на два года и очень умный, укатил к бабушке в Макарьев.

Дождаться маму? А зачем? Это ведь она сказала: «Ты хоть Фильке не говори». «Не говори»… А что «не говори»? Что они уезжают в этот проклятый город, он знает. Что «не говори»? Про Лушу? Куда, куда они собираются её девать?

На дворе что-то брякнуло. Может, Луша, пытаясь урезонить надоедливых мух, задела копытом стену?

Ивушкин поспешил на двор. Дверь скрипнула. Луша скосила на Ивушкина большой лиловый глаз, передёрнула серой в светлых пятнышках шкурой, махнула хвостом, спросила, позабыв поздороваться:

— Сегодня купаемся, Ивушкин?

Потом заметила, что с ним что-то происходит.

— Ты что не такой? Что-нибудь случилось?

— Случилось.

— Что?

— Беда, вот что.

— Какая?

Луша спросила спокойно, точно он просто ей сообщил, что к ним залетала бабочка.

— Ну мы же переезжаем в город!

— Почему ты кричишь? Переедем, и всё.

Ивушкин мучился ужасно. Он не знал, как сказать, чтобы сразу не огорчить, не обидеть Лушу.

— Луш, но ты ведь лошадь.

— Да ну? — притворно удивилась Луша. — Вот новость-то!

Ивушкин даже и не улыбнулся.

— Лошади в городе не бывают, — сказал он уныло.

— А кто бывает?

— Машины. Легковые и грузовики. УАЗы, МАЗы, КамАЗы.

— Да будет тебе, таких и слов нет.

— Есть. Это марки машин.

— Ты смотри!

— Луш, ладно тебе, ведь не до шуток.

— Ивушкин, я не понимаю. Ты объясни.

Деваться было некуда. Пришлось объяснять.

Луша сразу посерьёзнела, погрустнела.

Два года вместе. Она так привязалась к Ивушкиным. Любила возить Ивана Филипповича в поле, пастись тихонько у обочины, пока он распекал младшего агронома и бригадира, а уж как она любила Ивушкина!

Ивушкин был лёгкий, почти невесомый! Они вместе неслись через луг и влетали в Меру, там, где пологий бережок и маленькая золотистая песчаная отмель. Мера взрывалась брызгами, в каждой капельке отражались сразу и луговые цветы, и солнышко, и прибрежные ракитовые кусты, от этого капельки речной воды делались разноцветными, и на душе у обоих становилось весело, легко и разноцветно.

А зимой! Ивушкин насыпа́л Луше овса, садился рядом на маленькую скамеечку, которая осталась от прежних жильцов (хозяйка, сидя на этой скамеечке, доила корову Ромашку). Ивушкин усаживался на скамеечку, и они с Лушей беседовали…

А что же теперь получается? Вся семья уедет в город, где эти «разы, двазы, мазы», а она останется одна — голодная, холодная, печальная и никем не любимая? Брошенная?

«Так не бывает, — думала Луша. — Разве своих бросают?»

Что-то во всём этом не было похоже на правду, что-то кололось и царапалось в голове, или в душе, или где уж там — неизвестно, где-то внутри. Не вязалось, не верилось. Но Ивушкин объяснил всё складно, и выходило всё так.

Ах, не надо было, не надо было Ивушкину просыпаться и слушать разговор! Тогда бы не получилось столько разных тревог.

Впрочем, тогда не получилось бы и сказки, которую пережили Ивушкин и Луша. А у кого в детстве не бывает сказки, тот вырастает сухим, колючим человеком, и люди об него ушибаются, как о лежащий на дороге камень, и укалываются, как о лист осота.

Забегая вперёд, я вам скажу: Ивушкин вырастет хорошим человеком. Добрым, душевным, понимающим. Может быть, и оттого, что в детстве у него была Луша, и с ними обоими случилась сказка.

Потому что дальше было так.

Глава втораяВИХРОНИЙ

— Ивушкин, ты думаешь, в этом нет никакой ошибки? Они уедут? Тебя возьмут, а меня — нет?

— Ну, я же слышал! Ты понимаешь?

— Но они хорошие. Они твои папа и мама. Папа и мама не бывают плохими.

— Луш. Я не сказал, что они плохие. Только они не всё понимают. Они — взрослые.

— Значит, я тебя больше никогда не увижу, так, что ли?

Ивушкин не ревел только потому, что рёвой он не был. Внутри у него всё плакало и всхлипывало по-девчачьи. Он молчал, бессмысленно уставившись взглядом в пол. По полу полз муравей, пытаясь утащить соломину в четыре его собственных роста. Куда он её волок? В лес? В лес…

— Луша, — сказал Ивушкин, — ничего другого не остаётся.

— Что ты говоришь? — дёрнула своими аккуратными серыми ушками Луша.

— Я говорю, — повторил Ивушкин каким-то севшим, с хрипотцой голосом, — что ничего другого не остаётся. Нам надо убежать.

— Как это? Куда?

— Так. Уйдём. В Синий лес, например.

— Ты думаешь, так будет правильно?

Правильно — неправильно, для Ивушкина в тот момент это никакого значения не имело. Он не хотел, впрочем — что я! — просто не мог расстаться с Лушей, её надо было срочно, быстро спасти от этого страшного слова «списали». Больше ни одна мысль не помещалась у Ивушкина в голове. А уж правильно ли он поступает и даже как ему здорово за это влетит, он не думал, не думал он и о том, как мама будет тревожиться, когда, вернувшись, не обнаружит его дома. Забыл, а впрочем, должно быть, никогда толком и не знал, как обмирает мамино сердце, когда она теряет из виду своего ребёнка, как волнуется папа, когда сын бродит неизвестно где. Хотя, может, и меньше, чем мама, потому что чувствует, что сын — мужчина, что просто так, ни с того ни с сего, не пропадёт.

Ивушкин когда-нибудь сообразит, что заставлять волноваться других людей не годится. Он узнает, что это называется эгоизмом. Всё поймёт и постарается так не поступать.

Но это будет потом. А пока что, в тот день, первого августа, когда будильник с электрической батарейкой внутри показывает без четверти двенадцать и тихонечко тикает и тикает, Ивушкин окончательно принимает решение.

— Пошли!

— Хорошо. Пошли. — Луша вздохнула длинным, печальным, протяжным вздохом: — Ффухх!

И вот они уже идут через главную усадьбу в Худяках по просёлку, в сторону Синего леса.

В Худяках народу на улице мало. Все — в поле. Им попались навстречу только две старых-престарых бабушки да совсем маленький мальчонка. Этим решительно не было никакого дела до того, куда Ивушкин ведёт среди дня старую Лушу. Может, в Угольки на кузню, может, в Синий лес за волнушками…

Пыль на дороге пахла тепло и уютно. В ней аккуратно отпечатывались Лушины копыта и кеды Ивушкина.

Над головами проносились деревенские ласточки, которые по дурной привычке всегда выбирают самое неподходящее место для игры в догонялки и ни на кого не обращают внимания.

Луша и Ивушкин миновали поле, покрытое кучами соломы, похожими на отдыхающих львов.

«Пресс-подборщик здесь не работал», — отметил про себя Ивушкин и тут же про это забыл.

Вот и Синий лес. Они за лето бывали здесь уже сто раз. Тут они любят входить в лес — возле старой липы. Луша чуть-чуть пригнулась, и они сразу оказались в прохладе и тишине.

Всё здесь было как обычно. Рядом с обгорелым осиновым пнём лежал вот уже второе лето и ржавел неизвестно кем и зачем принесённый обруч от бочки. Посреди обруча цвёл лютик, и цвёл колокольчик, и рос кустик земляники. Один листок сделался по-осеннему красным и вроде светился, точно под ним горела маленькая лампочка. Пропел свою всегдашнюю песенку зяблик. Слетела на землю еловая шишка. Как всегда, всюду синели полянки, сплошь покрытые вероникой. Она цвела здесь всё лето.

Может, лес потому и называется Синим?

Луша остановилась. Ивушкин тоже.

— Ивушкин, постой, — начала Луша каким-то торжественным голосом, как будто собиралась сообщить по радио важные новости.

— Ты что, Луш? Ну чего тут стоять на опушке, когда всякий может увидеть.

— Конечно. Но ты подумай всё-таки, хорошо ли так — взять и убежать. А? Ты всё-таки подумай.

— Да перестань. Трусишь ты, что ли? Сейчас не про это надо думать, а про то, где нам спрятаться, где укрыться, чтоб не нашли.

— В «Нигде и никогда», — сказал незнакомый суховатый голос из травы.

Ивушкин и Луша поглядели друг на друга.

— Что ты сказал, Ивушкин?

— Я — ничего. Это кто-то, неизвестно кто.

— Известно. Это я сказал. И повторяю: в «Нигде и никогда» укрыться очень удобно.

Листики травы шевельнулись у самых Лушиных копыт. Из травы выпутался ёж. Вроде бы ёж как ёж, может, немного больше обычного ежа. Но разговаривал, несомненно, он. Больше было некому.

Ивушкину показалось, что ёж даже вежливо поклонился.

— Вихроний, — представился он.

— Ежи разве умеют говорить? — не очень-то деликатно воскликнул Ивушкин.

— Ах, люди, люди!.. — вздохнул ёж Вихроний. — Как они сопротивляются всему естественному и стараются втиснуть всё в свои представления!

Он говорил так мудрено, что Ивушкину пришлось переспросить.

— Да ведь ты только что говорил с лошадью! — сказал Вихроний уже по-другому, обыкновенно. — Ну, раз ты знаешь, что лошадь говорит, почему бы не говорить и ежу?

— В самом деле, Ивушкин, — заметила Луша.

Ивушкин растерялся.

— Да ты… да вы… не обижайся, — нескладно пробормотал он.

— Говори мне ты, так проще, — смягчился ёж.

Луша оправилась от этой неожиданности раньше Ивушкина и начала беседовать с Вихронием, как со старым знакомым.

— Его зовут Ивушкин, — сказала она. — А меня — Луша.

— Это мне известно, ваше совместное пребывание здесь мной постоянно фиксировалось.

— Ты что, заговариваешься, что ли? — спросила Луша сердито.

— Вовсе нет, — ответил ёж. — Ну, попросту я видел вас всякий раз, как вы приходили сюда играть или собирать сыроежки.

— Мы тут играли одни, — заметил Ивушкин. — Валька — в Артеке.

— Совершенно верно. Однако визуально…

— Или говори попятно, или умолкни, — оборвала его Луша.

— Ну, лошадь, с тобой не забалуешь! — засмеялся ёж как-то совсем по-человечески.

— Объясни, — потребовала Луша.

— Это я и пытаюсь сделать. И если вы оба постоите спокойно и послушаете, вам всё станет ясно, потому что лица у вас довольно смышлёные и вселяют надежду, что вы не совсем уж тупицы.

На такие речи ежа Ивушкин только вдохнул побольше воздуха и проглотил его, а Луша фыркнула.

— Это страна «Нигде и никогда», — продолжал ёж.

Ивушкин и Луша стали с удивлением оглядываться.

— Нет, вы не вертите головами. Так её решительно нельзя разглядеть.

— А как же тогда? — спросил Ивушкин.

— Сейчас всё растолкую. Только сначала я должен удостовериться, правильно ли я вас понял. Правда, что у вас возникла надобность укрыться, так сказать, найти укромное прибежище, чтоб вас и не видно, и не слышно было и всё прочее в этом же роде?

— Правда, — мрачно подтвердил Ивушкин.

Луша молча кивнула.

— С вами случилась беда?

— Случилась, — сказал Ивушкин.

— Тогда всё правильно, — удовлетворённо заметил ёж, точно они сообщили ему про себя вовсе не грустное, а радостное известие. — В «Нигде и никогда» вы попадёте в невидимое пространство. Оно из вашего леса не видно. Вас оттуда никто не заметит и не найдёт.

— И надолго мы туда попадём? — опасливо спросила Луша.

— На этот вопрос ответить нельзя. Потому что там времени нет. Там неизвестно — долго или недолго, нельзя определить. Потому страна и называется «Нигде и никогда».

Ивушкину стало не по себе. Как же так — уйти куда-то и сделаться невидимым, вроде быть и вроде бы даже и нет! А как же мама с папой, и Валька, и вообще всё остальное?

Рыжая белка перепрыгнула с ветки на ветку. Зяблик снова пропел свою короткую песенку. Несколько раз по сухой берёзе стукнул дятел. С дальних лугов залетел в лес запах сена. Осинка начала перебирать листиками. Снова шлёпнулась на землю шишка.

Как же быть: соглашаться или не соглашаться?

— А почему же ты, — спросила дотошная Луша, — если нас так часто видел, ни разу к нам не вышел и с нами не поговорил?

Она всё-таки сомневалась в том, что ёж сообщал им правду. Может, это он просто так?

— Ясно, почему, — ответил Вихроний, не задумываясь. — Вы были весёлые и счастливые. Вам не надо было укрываться и прятаться. Я не был вам нужен. А теперь — нужен. Вот я и пришёл. Сейчас я произнесу необходимые слова. Перед вами появятся двери. Вы не зевайте. Как только створки распахнутся, сразу же идите за мной.

Луша хотела ещё о чём-то спросить, но Вихроний остановил её:

— Пока помолчите. — Он нахмурился, сосредоточился и проговорил:

Совершись, чудо,

Совершись!

Из ниоткуда,

Дверь, появись!

В зелёном пригорке

Скрипнули створки,

У ветра за спиной,

Передо мной.

И в самом деле, маленький зелёный пригорочек вдруг стал расти, расти, и в нём обозначились двери, и обе их половинки распахнулись настежь, и все двинулись в таком порядке: сначала ёж Вихроний, следом Луша и, наконец, Ивушкин.

Как только они вошли, двери за ними захлопнулись и исчезли, пригорок снова уменьшился до своих обычных размеров. На поляне в Синем лесу не осталось ни души. Только шевельнулся колокольчик. Только пролетела белая бабочка-капустница. Где-то далеко-далеко пропищал чей-то транзистор. Было ровно двенадцать часов. На поляне воцарилась непривычная, очень неподвижная тишина.

Но вы не пугайтесь. Ничего плохого не случилось.

Потому что дальше было так.

Глава третьяНИГДЕ И НИКОГДА

Как только они прошли через двери, обе створки за ними закрылись и двери растаяли.

— Добро пожаловать в «Нигде и никогда», — торжественно приветствовал их Вихроний. — Теперь вы как следует спрятаны. — И он улыбнулся им приветливо и повёл своим острым кожаным носиком.

Вихроний очень понравился Ивушкину. Ему казалось, что Вихроний, хоть и покрытый колючками ёж, а совсем-совсем добрый, и умный, и надёжный какой-то.

Это и на самом деле было так.

Ивушкин и Луша стали оглядываться вокруг. Что это за страна «Нигде и никогда»? Куда они попали?

Кругом было зелено от листьев, пестро от цветов: сразу стало ясно, что страна эта — лесная. Вокруг росли высоченные деревья с толстыми красноватыми стволами, под деревьями была густая трава, тоже необычайно высокая, мягкая, ласковая. В ней что-то шелестело, шептало, непрерывно двигалось. Небо было бледно-голубое, каким оно бывало у них в Высокове на рассвете. По небу иногда пробегали небольшие чистенькие облачка. Странность была в том, что на небе одновременно находились солнце, и луна, и звёзды. Как же это так?

Вихроний заметил их удивление.

— Совершенно верно, — подтвердил он. — У нас и солнце, и луна — всё вместе. Время тут не идёт. Нет ни дня, ни ночи. А всё сразу. Нет минут. Нет секунд. Нет часов, будильников, ходиков…

Не успел Вихроний это проговорить, как послышалось совершенно отчётливое тиканье: тик-так, тик-так, тик-так.

— Что такое? — воскликнули Луша и Ивушкин в один голос. — Часы тикают!

Вихроний рассмеялся.

— Вы принесли тиканье с собой, как, бывает, кто-нибудь приносит с собой запах сеновала, или парикмахерской, или кухни, откуда он только что пришёл. Вы явились оттуда, где идёт время, где есть минуты и секунды. Где есть часы. Тиканье слышится от вас.

— Как. странно!

Ивушкину стало неуютно. Вихроний заметил это и поспешил его успокоить:

— Да ничего страшного! Просто по этому тиканью все будут узнавать, что вы нездешние, только и всего!

— Вихроний, — сказала Луша, которую рассудительность и здравый смысл не покидали даже в этих необычных обстоятельствах. — Вихроний, теперь не худо бы обсудить, что нам делать. Не топтаться же здесь до самой ночи…

Луша вдруг умолкла, сообразив, что никакой ночи вовсе и не будет.

— Давайте рассуждать, — сказал Вихроний.

— Давай, — охотно согласилась Луша.

— Ваша беда в чём заключается?

— Ты же знаешь: меня хотят увезти в город без Луши, — пробурчал Ивушкин.

— А ты, соответственно, не хочешь.

— Да как же я захочу? — крикнул Ивушкин, и голос у него сорвался. — Друзей не бросают!

— Подожди. Не кричи. Я понял. Значит, пока вы здесь, тебя увезти не могут. Тебя всё равно что и нету. Увезти того, кого нету, нельзя. Ты согласен? Значит, пока всё в порядке. Так?

— Ну, — буркнул Ивушкин.

— А дальше? — поинтересовалась Луша.

— А вот как быть дальше, надо спросить сестру Летницу.

— Чью сестру? — не понял Ивушкин.

— Она, видишь ли, всем сестра. Она обо всех заботится. Обо всех печалится. Всех любит. И всех понимает.

— Вот как! — удивилась Луша.

— Она мудрая и может дать самый мудрый на свете совет.

— Всё это хорошо и ладно, — сказала Луша. — Только где она, как нам её увидать?

— Пойдём к ней скорее, — заторопился Ивушкин. — Спросим, что надо сделать, чтобы Лушу тоже взяли в город! Вихроний, ну пойдём, пожалуйста.

Вихроний вздохнул. Видно, что-то его удерживало.

— Понимаете что, — стал объяснять Вихроний. — Всё совсем не так просто, совсем не просто… В «Нигде и никогда» есть одно очень злое существо — чёрная птица Гагана. Птица Гагана очень опасна. А сестре Летнице — в особенности. Потому что сестра Летница одно на свете только и не может — не может оборониться от её неукротимого зла. И поэтому к сестре Летнице непросто дойти и найти её нелегко. Она — там, где её не найдёт птица Гагана. Я вам подскажу начало пути. Другие вам тоже помогут.

— Ты нас проводишь хоть немного? — спросил Ивушкин.

— Я должен быть возле ворот, — с сожалением сказал Вихроний. — Если мне удастся найти кого-нибудь, кто меня ненадолго заменит, я нагоню вас. Только вряд ли — все здесь заняты своим делом. Но вы не бойтесь. Я вам сейчас расскажу, как идти. Ивушкин, ты меня не слушаешь?

Ивушкин действительно его не слушал. Он прислушался к шёпоту и шелесту деревьев, потому что в этом шелесте различил слова:

«Вихроний привёл печального мальчика и печальную лошадь. Мальчика зовут Ивушкин, а лошадь зовут Луша, и они друзья и ни за что не хотят расставаться. Вихроний укрыл их в нашей стране, и они собрались в путь к сестре Летнице…»

— Вихроний, кто это говорит?

— Деревья, — просто сказал Вихроний, точно в этом не было ничего необычного.

— Деревья разве умеют?

— Всё живое умеет говорить, — сказал Вихроний, чуть-чуть вроде бы даже обидевшись.

— А у нас, в Синем лесу, они не говорят, — сказал Ивушкин.

— Говорят. Это вам только кажется, что они шелестят без смысла.

Вот так новость!

— Вихроний, а почему деревья рассказывают про нас с Лушей?

— Запоминают. Вот и повторяют потихонечку. Деревья всё-всё запоминают.

— А у нас?

— И у вас тоже. Деревья всё помнят. Просто они ещё не знают, как сказать, чтобы людям было понятно. Научатся когда-нибудь. Ведь вот наши-то научились.

— Всё это хорошо и ладно, — снова сказала Луша, которую все эти загадочные вещи не могли сбить с основного направления мыслей. — Нам-то с Ивушкиным как дальше быть?

— Вы идите сейчас вот этой тропкой, видите? Вдоль неё растёт гусиный лук, видите? Идите прямо, никуда не сворачивайте, а как дойдёте до старой ивы с дуплом, так у неё и спросите, куда вам дальше идти. Поняли? Не сворачивайте никуда!

— Пошли, Ивушкин, — решительно позвала Луша. — Тебе спасибо, ёж. Будь здоров.

— До свидания, Вихроний, — промолвил слегка растерянный Ивушкин.

И они двинулись по тропинке, с двух сторон поросшей не таким как в Высокове, а крупным-крупным, с большими цветами, гусиным луком.

— Доброго пути! — пожелал им Вихроний. И когда они уже совсем почти скрылись из виду, крикнул вдогонку: — Только не верьте Развиго́ру!

Но они торопились вперёд и слов его не расслышали.

Они шли и шли прямо и прямо по тропе. Деревья продолжали шептать, шелестеть, что-то вспоминать, что-то друг другу рассказывать.

Вдруг Ивушкин метнулся в сторону.

— Луша, постой! — крикнул он. — Какая необыкновенная, прекрасная бабочка! Погоди!

И он скрылся за кустами. Луша в недоумении остановилась.

А Ивушкин гнался за бабочкой необычайной величины и красоты — она была золотисто-голубая и точно отливала перламутром. Она то вспархивала к вершинам деревьев, то пряталась в густой траве. Ивушкину так хотелось её поймать и рассмотреть хорошенько! Но бабочка никак не давалась. Вот она замерла на нижней ветке дерева, похожего на липу, он подскочил, схватил и осторожно разжал ладони, но в них ничего не оказалось. Он с удивлением посмотрел на свои руки и тут же услышал тоненький смешок. Он огляделся. Никого не было видно, но смешок повторился:

— Хи-хи-хи!

Ивушкину показалось, что смех доносится откуда-то снизу, из-под ног. Так оно и было! Смеялась… трава.

— Что ты смеёшься? — растерянно спросил Ивушкин.

— Смеюсь, потому что ты пытаешься поймать бабочку. А её поймать нельзя.

— Почему?

— Это неуловимая бабочка!

Трава вдруг замолчала.

— Ой, как ты странно тикаешь. Ты нездешний? Конечно, нездешний, — ответила она сама себе.

Так вот оно что! Неуловимая! Как же её поймаешь? А где Луша?

Ивушкин вертел головой и не видел ни тропинки, ни Луши. Он метнулся вправо, потом влево. Тропинки не было.

— Луша-а-а! — позвал он громко.

«Слушай-ай-й!» — ответило лесное эхо.

— Ты кого зовёшь? — спросила смешливая трава.

— Лушу.

— Не знаю, — сказала трава.

— Луша-а! — снова закричал Ивушкин.

Кинулся в сторону, вернулся. Прислушался. Кусты ломались, трещали, всхлипывали. Кто-то двигался к нему через кусты. Ивушкин закрыл глаза, а когда открыл — увидел, что перед ним стоит Луша.

— Ивушкин, Ивушкин, куда же ты подевался? Я думала, что ты уж пропал совсем. Какой же ты легкомысленный, Ивушкин!

Луша, потеряв его из виду, растревожилась. И теперь только, найдя Ивушкина невредимым, постепенно успокаивалась. Она подошла к нему, тепло и влажно подышала в ухо.

— Ну, пошли обратно на тропу. Нам же надо дойти до дуплистой ивы. Смотри хорошенько, чтобы нам её не прозевать.

И они пошли, как им показалось, обратно.

Но не тут-то было! Сколько ни искали Ивушкин с Лушей за кустами и кустиками, деревцами и деревьями, тропа не находилась. Не было никаких сомнений — они заблудились.

Луша остановилась и задумалась. А Ивушкину вдруг сделалось тоскливо и одиноко, хотя Луша была тут, рядом с ним. Что же это была за тоска? Даже не то чтобы он осознал, как он виноват перед папой и мамой. Даже не то чтобы он почувствовал, что хочет домой, или что хочет есть, или ещё что-нибудь. Просто как будто оборвались какие-то ниточки, которые его ко всему привычному и своему привязывали, и он оказался один, совершенно один.

Луша почувствовала такое его настроение и потёрлась о его щёку своей щекотной, шерстяной щекой.

— Ну, Ивушкин, ладно уж. Не падай духом. Только не падай духом. Сейчас мы отыщем тропинку, и всё ещё образуется.

И всё действительно в конце концов образовалось, но не сразу. Далеко не сразу.

Потому что дальше было так.

Глава четвёртаяОСТОРОЖНО: СЛОВА!

Тропинка не находилась. Она каким-то образом совершенно потерялась. У Ивушкина в голове от поисков и кружения по лесу стал образовываться лёгкий туман. Луша бодрилась. Она уговорила Ивушкина сесть верхом и пошла наугад, прямо через лес, раздвигая грудью кусты и подлесок. Шли они, как им казалось, довольно долго. Но как определить точно, если в этой стране ни минут, ни часов нет совсем?

Не темнело, не светало. Высоченные деревья тянулись вверх, к спокойному блёклому небу, были деревья и пониже. Попадались кусты в цвету. Но вот постепенно лес начал редеть, и они вышли на обширную поляну.

На поляне стоял маленький аккуратный, вроде игрушечного кубика, домик с треугольной крышей, с резным крыльцом и квадратными окошками. Стены и крыша были одинаково зелёными, потому что были сплошь выложены мхом. От этого домик выглядел забавным, мягоньким, тёплым, точно меховым.

Перед домом на траве стояли корыта, тазы, деревянные ушаты и шайки. Они были наполнены водой, и в них что-то мокло. Чуть поодаль горел небольшой костёр, и над костром в стиральном баке что-то кипело.

— Куда-то мы пришли, Ивушкин. Попробуем здесь спросить, как искать нашу тропинку.

— Попробуем. Но только у кого же мы спросим? Тут что-то никого не видно.

— А ты покричи.

— Мне вроде боязно, Луш.

— Ивушкин, ну с чего это ты стал такой робкий?

— Но ведь мы с тобой, Луш, не у себя в Высокове. Мало ли что тут может случиться. Вдруг выскочит какой-нибудь опасный зверь.

— Всё равно спрашивать надо. Иначе мы до конца жизни сестру Летницу не отыщем, — решительно заявила Луша. Она собралась с духом и крикнула: — Эй, есть тут кто-нибудь?

И копнула землю копытом.

Никто не откликнулся.

— Хозяйка! — позвал Ивушкин так, как обычно звали у калитки маму вышедшие из леса и сбившиеся с пути туристы.

Но и ему никто не ответил.

Кипевший на костре бак выпустил струйку пара. Вдруг послышались шаги, шорох веток, чей-то вздох, и на поляну вышел енот. Он нёс на плечах коромысло. На коромысле висели два ведра. В вёдрах было что-то белое. Видимо, он вернулся с речки или ручья, прополоскав там это белое, отстиранное. Простыни не простыни, чехлы не чехлы, неизвестно что, в общем, какое-то, по-видимому, бельё. Он тяжело опустил вёдра на траву, поднял с земли верёвку, скатанную в клубок, стал её натягивать между двумя толстенными стволами. При этом он без конца вздыхал и бормотал про себя:

— Ох, сколько же у меня работы! Сколько работы! Бедный Нотя, бедный старый Нотя. Стирке никогда не будет конца, никогда не будет конца…

Он стал развешивать стирку на верёвке, зажимая прищепками, чтобы не унёс ветер. Белое в вёдрах не было простынями, потому что было не простынной, а неизвестно какой самой разнообразной формы: в виде рыбы, в виде двугорбого верблюда, в виде черепахи, даже в виде слона…

Развесив всё, енот ещё раз тяжело вздохнул и направился к баку. При его приближении крышка сама поднялась, и он стал мешать кипящее бельё чисто обструганной палочкой.

Потом он отошёл от бака и стал тыкать той же палочкой в тазы и ушаты, в которых что-то мокло.

— Ну как можно, как можно так неаккуратно обращаться со словами, — бормотал он. — Ведь грязи-то, грязи-то — не оберёшься. Хоть бы кто-нибудь помнил, кто-нибудь бы жалел старого Нотю!

— Простите… — начала было Луша.

Но енот не обернулся. Он продолжал ворчать себе под нос:

— Уж полощешь-полощешь, отбеливаешь-отбеливаешь…

— Скажите, пожалуйста… — решился обратить на себя его внимание Ивушкин.

Нет, не обратил. Енот продолжал заниматься своим делом, как будто их вовсе рядом с ним и не было.

— Вот овсяный жмых! — выругалась Луша.

Енот отложил палку и медленно к ним повернулся.

— Как? Кто-то бранится? И где же? Прямо возле моего дома? Ну и дожил я, ну и дожил…

Видно было, что енот расстроился необычайно. Личико его сморщилось в тоскующую, обиженную гримаску, на глубоко спрятанные глаза навернулись слёзы.

— Извините, — забормотали Ивушкин и Луша.

— Да что уж… — вздохнул енот.

— Мы не хотели вас расстраивать.

— Да ладно уж. Давайте знакомиться. Нотя. И можно на «ты», по-дружески.

— Отчего ты расстроился? — спросила его Луша после того, как они с Ивушкиным представились. — Я же ничего ужасного не сказала.

Старый Нотя опять вздохнул. Потом стал прислушиваться.

— Почему вы так странно тикаете? Тик-так, — сказал он задумчиво. — Что это?

— Это не мы тикаем, — пояснила Луша. — Это тиканье просто к нам прицепилось, как запах. У нас дома так тикает время.

— Ах, время! — воскликнул енот. — Так вы нездешние! Не то бы вы поняли, отчего я расстроился!

— Мы и правда нездешние. И мы действительно не поняли, — согласилась с ним Луша.

— Вот ведь какое дело, новые мои друзья, — начал рассказывать енот. — На всём свете так неаккуратно обращаются со словами! А ведь сказанное слово никуда не девается. Сказано — значит, оно уже есть.

— Ну и что? — подивился Ивушкин.

— А то, что слова бывают разные. Хорошие слова, немножко подержавшись возле земли, улетают на звёзды и там превращаются в прекрасные цветы. Звёзды радуются и начинают светить ещё ярче. Это они так возвращают радость на землю. И тогда всем делается хорошо.

Вы не думайте, что звёзды просто так светят, от нечего делать. Чем больше чистого звёздного света, тем лучше живётся всему живому — людям, зверям, птицам, деревьям, кустам. Поэтому чем больше хороших, красивых слов говорится, тем радостнее всем.

— Вот это да! — подивился Ивушкин такому неожиданному обороту.

— Молчи, Ивушкин, не перебивай, — одёрнула его Луша.

— Да только беда, что плохих слов говорят почти столько же!

— Как это? — опять не удержался Ивушкин.

— Да так, — вздохнул Нотя. — У одних плохое слово вылетает, потому что человек брякнул, не подумавши, у других — потому что человек ночью во сне с бабушкой поссорился, у третьих — душа невоспитанная. Да мало ли ещё почему?

— Да ты-то что так расстраиваешься? Ведь не тебе же все плохие слова достаются!

— Да как же не мне, когда мне! Плохие слова куда деваются?

— Куда? — полюбопытствовала Луша.

— Как только на земле кого-нибудь обидят или расстроят, так после этого слова сразу же летят на облака. И расплываются на них уродливыми грязными кляксами. Если не успеешь выстирать, такой безобразный грязный дождь на землю польётся — ужас!

— Так это ты облака стираешь, да? — изумился Ивушкин.

— Облака, — сокрушённо покачал головой Нотя. — Ловлю сачком — и стираю, и стираю. И развешиваю. И высушиваю. И отпускаю обратно на небо. Без передышки. Хоть бы люди поняли наконец, что плохое слово не просто так — брякнул, и до свидания. Это каждый раз — грязное пятно на чистом облаке, а бедному Ноте — работа, работа, работа.

Вода из бака стала убегать в костёр. Поленья зашипели. Нотя пошёл мешать облака палочкой.

— Нотя! — обратилась к еноту Луша. — Послушай, Нотя, как нам выйти к старой дуплистой иве?

— К иве? Да ведь отсюда к ней никакой дороги нет. А зачем она вам? — спросил Нотя.

— Ива подскажет нам, как искать сестру Летницу. Нам очень-очень нужен совет, как нам быть дальше, — сказал Ивушкин.

— Да, — сказал Нотя. — Сестра Летница всё знает и может дать самый мудрый совет.

— Куда же нам идти отсюда, Нотя?

— Иву вам не найти. Вы и вправду заблудились.

— Как же нам быть? — с испугом спросил Ивушкин.

— Ничего, можно и другой дорогой пойти. Идите по той дороге, которая начинается прямо за моим домом. Идите себе и идите. На развилке увидите куст жимолости. Это очень воспитанный куст, который никогда не говорит плохих слов. Он мой друг. Скажите, мол, Нотя велел кланяться и просил показать вам, как дальше идти к сестре Летнице.

Ивушкин и Луша поблагодарили доброго Нотю и двинулись в путь.

— Только не верьте Развигору! — крикнул енот им вдогонку.

Но они его уже не услышали. И очень жаль.

Потому что дальше было так.

Глава пятаяЧУЖАЯ БЕДА

Сухая песчаная дорога начиналась действительно сразу за домиком енота. Дорога была широкая, с зелёными островками посередине. На островках росли маленькие деревца-дети. Они ничего не рассказывали, не повторяли для памяти, а только мурлыкали какие-то детские припевочки.

Одно напевало:

Ходит-бродит солнце,

Ходит-бродит месяц.

Кто на чистом небе

Звёздочки развесит?

А другое отвечало:

И не я,

И не ты,

Не деревья, не кусты,

Цвет калины, расцветай!

Зяблик, зяблик, вылетай!

Видно, это была какая-то песенка-игра, считалочка, что ли? Ивушкин и Луша слышали такую впервые.

Впрочем, они стали уже привыкать к тому, что деревья всё время что-то говорят своё, поэтому шли, не останавливаясь и не особенно прислушиваясь, а стараясь, главное, не пропустить развилку дорог, где им должен был встретиться на пути вежливый и воспитанный куст цветущей жимолости и рассказать, куда двигаться дальше.

— Ивушкин, ты не устал? — спросила Луша заботливо. — Может, я тебя немножко прокачу, а?

Ивушкин мотнул головой.

— Да не хмурься ты. Сейчас дойдём до куста, и он нам скажет, как нам дальше идти к сестре Летнице.

Луша не успела договорить. Справа от дороги кто-то, пока невидимый, звал на помощь.

Они остановились.

— Луш, по-моему, кто-то стонет. Слушай!

Они оба примолкли. Теперь им показалось, что справа, в кустах, кто-то, тихонько всхлипывая, плачет.

— Может, это так шелестят деревья, а, Луш? — неуверенно сказал Ивушкин.

— Нет, не похоже, — откликнулась Луша. — Ивушкин, — сказала она решительно, — там, в лесу, за кустами, кто-то плачет и этот кто-то зовёт на помощь. Нет, вовсе это не деревья шумят! С кем-то стряслась беда!

То ли им почудилось, то ли было на самом деле: кусты сами раздвигались, расступались, давая им пройти.

Луша шла первой, глядя под ноги, предупреждая Ивушкина, когда попадалась ямка или рытвинка, чтобы он не упал и не ушибся. Голос того, кто плакал, становился ближе, значит, они двигались в правильном направлении.

Кусты кончились, начался ельник. Ели были огромные, и лапы их с тёмной длинной хвоей доходили до самой земли.

Возле большой ели кто-то лежал.

Это была лосиха. Она лежала и не двигалась. Заметив Лушу и Ивушкина, подняла голову. Они увидели, как из её глаз медленно, одна за другой, катятся слёзы.

— Что с тобой? Почему ты лежишь и плачешь? — спросил Ивушкин.

А Луша подошла и подышала на неё, — тепло, ласково, успокаивающе.

— У меня горе. Очень большое горе, — начала говорить лосиха и вдруг замолчала, прислушиваясь. — Что это такое странное?

Они тоже прислушались, но ничего странного не услышали.

— Тик-так, тик-так? — с недоумением произнесла лосиха.

Ах вот оно что! Они-то уже попривыкли и не обращали внимания на то тиканье, которое сопровождало их в стране «Нигде и никогда».

— Ничего, — сказала Луша. — Не пугайся. Это время тикает. Это наше время, к тебе оно не относится.

— Время? — переспросила лосиха. — Тикает? Как это страшно!

— Да нет, ничего страшного, успокойся, — сказала Луша. — Так расскажи, в чем твоё горе. Может, мы сумеем тебе помочь.

И вот что оказалось.

Лосиху звали Светлина. Она жила вместе со своим лосёнком в домике на еловой опушке. Он никуда от неё не отходил и любил слушать сказки. Да, между прочим, звали лосёнка Люсик.

Луша, с её обстоятельностью, хотела было спросить, сколько ему лет, большой он или маленький, но не спросила. Каких же лет, если тут нет времени? Должно быть, лосёнок так и оставался лосёнком всегда и никогда не делался большим лосем… Она в этих рассуждениях запуталась и не сказала вслух вообще ничего.

Лосиха тем временем продолжала рассказывать, как ни с того ни с сего пришло в голову Люсику, что он не маленький, а взрослый и сильный лось. И стал он убегать от своей мамы Светлины.

А последний раз и вовсе не вернулся. Не дождавшись своего лосёнка в домике на еловой опушке, растревоженная Светлина отправилась на поиски. У неё уже и сомнений не осталось, что придётся набраться сил и отваги и двигаться в страшные места, где обитает птица Гагана, потому что иначе куда бы мог потеряться маленький Люсик? Кроме злобной птицы, его никто не мог обидеть. И вот двинулась она к бездонному оврагу. Но не дошла. Попала ногой в расщелившееся дерево, упала и сломала переднюю ногу.

Дерево говорит, что предупреждало её, что в стволе у него расщелина, но Светлина шла, глубоко погрузившись в свою тревогу, и предупреждения не услышала.

И бедная лосиха опять заплакала тихими, горькими слезами.

— Ты постой, не реви, — грубовато сказала Луша, а Ивушкин тут же ей напомнил:

— Луш, не вздумай ругаться. Не прибавляй Ноте работы!

Луша ругаться не стала.

— Действовать надо, а не плакать, — только и сказала она.

— Я не могу подняться! — в отчаянии воскликнула Светлина. — У меня сломана нога. — И она опять, хоть и побаивалась Лушу, заплакала.

— Ивушкин, помнишь, когда Буян ногу сломал, что тогда делали?

Ивушкин отлично помнил. Бык Буян, своенравный и взбалмошный, как-то, отбившись от стада, зачем-то помчался к забору, которым был огорожен домик правления, и попал передней ногой между штакетинами. Ой, что было! Буян рухнул на землю и ревел, как пароход! Никто не решался к нему подойти, пока шофёр Кирюша не сгонял на «газике» за ветеринаром Иваном Карловичем и тот не побоялся подойти к Буяну и сделал ему какой-то укол. А что же было потом-то? Ах, да! Потом взяли дощечки — называли их лубки — и приложили к ноге и прибинтовали.

— Так и мы сделаем, — скомандовала Луша.

Но легко было командовать. Во-первых, неизвестно, как и из чего делать лубки, досок никаких рядом не было, а деревья тут были говорящие и совсем как люди. Как же ты от них будешь ветки отламывать? А потом — бинтовать-то чем?

Но всё оказалось достижимым. Дерево с расщелиной само сбросило несколько крепких веток: Правда, с бинтами дело обстояло хуже. Пришлось Ивушкину снять рубашку, скинуть маечку и с великим трудом изорвать её на бинты. Майка была новенькая, трикотаж хорошего качества, он никак не хотел рваться. Вот если б ножницы! Но ножниц, естественно, неоткуда было взять.

Луша помогала, придерживала палочки, Ивушкин бинтовал больную ногу Светлины. Повязка получилась ничего себе, вполне грамотная, Иван Карлович наверняка бы Ивушкина похвалил. Светлина со стоном поднялась. Ступать ей было очень больно.

— Ивушкин, ничего не поделаешь, — сказала Луша.

Ивушкин понял её и без слов. «Ничего не поделаешь» обозначало, что, несмотря на чёрную птицу Гагану, и страшный бездонный овраг, и прочие опасности, придётся идти самим разыскивать этого маленького самонадеянного лосёнка, по имени Люсик, потому что убитая горем мать едва может ковылять, и хорошо, если доковыляет до своего дома на еловой опушке.

— Луш, ничего не поделаешь, — подтвердил Ивушкин. — Слушай, Светлина, а дом твой далеко?

— Нет. Здесь — за большими елями, на опушке.

— Сама дойдёшь?

— А как же Люсик?

— Да пойдём мы с Ивушкиным искать твоего Люсика. Куда ж денешься!

— Спасибо, спасибо вам, нездешние, тикающие гости, — сказала Светлина и чуть было снова не заплакала. — Только разве вы не боитесь?

Луша увидела слёзы в её глазах и постаралась ответить помягче:

— Ну, а если и боимся, так что? Я же сказала, мы пойдём и найдём его.

— Нет, — вздохнула Светлина. — Если боитесь — то не найдёте.

— Как же это так? — спросил Ивушкин.

— Потому что мост через овраг виден только тому, кто бесстрашен. Тому, кто боится, мост не показывается, и тогда овраг перейти нельзя. Он — бездонный. А за оврагом ведь ещё через тёмное поле надо пройти. Над ним нет ни луны, ни солнца. Там кромешная тьма.

— Ладно, — сказал Ивушкин, — Мы не испугаемся. И значит, мост мы увидим. А с тёмным полем как быть? Фонарей там, уж наверное, нету?

— Я не знаю, что такое фонари.

— Ну, ночью лампы такие большие зажигают на улицах.

— Я не знаю, что такое ночь.

— Ну, когда солнце уходит и светят луна и звёзды.

— Так не бывает, — сказала Светлина.

— Долго объяснять. Лучше скажи, как нам в темноте дорогу искать? — спросила Луша всё ещё раздражённо.

— Если ты будешь на меня сердиться, то дорогу через поле вам не найти.

— Да почему же?

— Поле надо переходить со светлым чувством. Тогда и дорогу будет видно. А если нет, тогда недобрые болотные огоньки, слуги Гаганы, завлекут вас в трясину.

— Ладно. Я уже не сержусь, — сказала Луша. — Только не плачь ты так жалобно. Найдётся твой Люсик.

— Обязательно найдётся, — сказал Ивушкин, надевая свою ковбоечку на голое тело. — Иди домой. И жди. А мы — пошли.

И вдруг Ивушкин осёкся. А куда — пошли? Где этот овраг?

— Дорогу-то нам кто укажет? Куст жимолости? — спросил он.

— Ой, нет! — забеспокоилась Светлина. — Куст жимолости растёт совсем в другой стороне!

Луша и Ивушкин переглянулись. Значит, им придётся пока оставить свои поиски и отложить встречу с сестрой Летницей! Ну, ничего не поделаешь: чужая беда — она ведь тоже беда. И значит, надо в этой беде помогать, и о своей пока что не думать.

— Вы идите здесь через еловый подлесок. От большого красного мухомора сверните влево, а там отсчитайте три моховых кочки. И если не раздумаете, то как раз и окажетесь возле оврага. А если не решитесь, тогда вы к нему не выйдете.

— Как тут всё чудно устроено, да, Луш? — заметил Ивушкин.

— Чудней уж и некуда, Ивушкин, — отозвалась Луша. — Но всё равно — надо идти.

И они двинулись по тому пути, который указала Светлина. Решимость их по дороге, конечно, нисколько не ослабла, и вскоре они оказались на краю глубоченного оврага. Был ли он на самом деле бездонным? Да похоже на то, кто его там знает. Склон его уходил вниз, вниз, вниз, и глядеть туда было жутко, и перед глазами всё начинало как-то противненько плыть и кружиться.

По склону росли кусты. Ветки их были усеяны мелкими колючками и мелкими жёлтенькими цветочками, которые издавали довольно неприятный запах.

Они стали внимательно приглядываться. Никакого моста решительно нигде не было видно. С противоположной стороны скатился небольшой камешек и полетел, точно в пропасть. Смотреть на это было жутко.

Что ж это такое? Неужели они так и не наберутся храбрости? Не увидят таинственный мост, о котором говорила Светлина? Не найдут попавшего в беду лосёнка Люсика?

Нет, нет! Всё это им в конце концов удалось. Но не сразу. Совсем даже не сразу. Потому что дальше было так.

Глава шестаяРАЗВИГОР

— Ивушкин, ты не трусишь? — спросила Луша.

— Когда это я трусил? — обиделся Ивушкин.

И напрасно обиделся. Потому что в этот раз ему было страшно.

— Похоже, и правда у этого оврага дна нет, — заметила Луша.

— Похоже, — согласился Ивушкин.

— Что же это за мост такой, я пока никакого моста не вижу. А ты?

— И я не вижу. Я думаю, Луш, может, его и вовсе нет, может, это так только говорится.

— А на самом деле?

— А на самом деле, перепрыгивать придётся. Да широко-то как! Ты видала, как камешек полетел. Видала?

Ивушкин заглянул в овраг и поёжился.

— Как же нам его перепрыгнуть?

— Ты и не пытайся, Ивушкин. Ты на меня садись. Я вот только немножечко постою, вспомню, как я рядышком с мамой на сладком лугу жеребёночком паслась, а потом разбегусь да вместе с тобой и прыгну. Я перепрыгну, ты не бойся. Сейчас. Сейчас.

— Ах нет, нет, милые мои, зачем же так рисковать? — сказал кто-то над ними голосом приятным, мелодичным, и прямо откуда-то с высоты, с неба, что ли, к ним спустился… некто.

Кто именно, трудно было определить. Он походил на человека, по был расплывчат, воздушен, прозрачен, то опускался на траву, то покачивался в воздухе.

— Мы не знакомы, но это неважно. Мы познакомимся. Нет, мы обязательно подружимся. Я — Развигор. Я — прохладный ветерок. А Развигор — это моё имя. Вы недавно прибыли? Я обожаю новых людей, новых зверей, новых друзей, новые впечатления. Вы мне очень нравитесь. Просто невероятно как. К тому же вы так странно, так обаятельно, так необычно тикаете. Вы оттуда, где есть время?

«Развигор? — мелькнуло у Ивушкина в голове. — Я вроде бы такого имени не слышал, а?»

«Кто-то что-то про него говорил, — подумала Луша, — или нет? Что-то не помню».

Развигор был лёгок, он так приятно улыбался, так приветливо помахивал руками.

«Кого только тут не встретишь», — подумал Ивушкин.

«А он такой приятный», — подумала Луша.

Развигор продолжал:

— Вам надо перебраться через овраг? Я вам помогу!

— Вот спасибо! — сказала Луша.

— Я вам обязательно помогу. Однако не сразу. У меня самое что ни на есть гостевое настроение. И я вас приглашаю к себе в гости.

— Луш, мы не пойдём, — ответил Ивушкин, обращаясь почему-то к Луше, а не к приглашавшему их Развигору.

Что-то Ивушкину с самого начала не нравилось в нём. А Луше, напротив, он казался очень милым и приятным.

— Правда, мы спешим, — сказала Луша нехотя.

— Далеко?

— Нам надо найти пропавшего лосёнка. Может, ты знаешь, как его быстрее найти? Раз ты — ветер, должен везде летать, — сказал Ивушкин.

— Ну, конечно. Я всё знаю. Всё расскажу. Во всём помогу. Только сначала ко мне. Перекусить. Отдохнуть. В скромный мой домик.

«Скромный домик» оказался большим домом, сплетённым из ивовых ветвей. Ивовые кусты были посажены большим квадратом, ивы были живые, ветки были покрыты душистыми зелёными листьями. Ветки заплетались, образовали стены с дверными и оконными проёмами, в которых поблёскивали голубые прозрачные стёкла. Дом был весёлый, красивый, в него очень хотелось войти.

Как только Развигор и оба его гостя приблизились, листья на стенах приветливо зашелестели: «Входите, входите, добро пожаловать». Двери сами собой распахнулись, и Развигор не то вошёл, не то влетел в них, указывая дорогу.

Как только Развигор скрылся в доме, Ивушкин сказал:

— Луша, ну зачем мы сюда идём?

Он замешкался у порога. Его не пускало внутрь какое-то неприятное чувство. Но Луше так понравился шелестящий домик и его любезный хозяин, что она и слушать ничего не стала. И куда только подевалась её постоянная рассудительность?

— Ивушкин, но ведь Развигор обещал нам помочь.

— Мне что-то не верится…

— Когда ещё в жизни удастся побывать в гостях у ветра? В городе, что ли, ты его встретишь?

Луша не вполне убедила Ивушкина, но продолжать топтаться у порога было неудобно, и они вошли. Луша — осторожно ступая, Ивушкин — нехотя переставляя ноги. И оказались в мило обставленной комнате.

— Располагайтесь, располагайтесь, — просил их Развигор. В комнате был постелен пушистый зелёный ковёр, стояли мягко пружинящие, застланные мягким зелёным бархатом — а может, это был мох? — диваны.

Луша смутилась. Она не привыкла к такой обстановке. В её дворе, в стойле, было значительно проще.

— Не смущайтесь, будьте как дома.

Развигор вылетел из комнаты, влетел обратно, поставил перед Ивушкиным два бокала и блюдо с ягодами.

— Угощайтесь. Роса. Берёзовый сок. Земляника. Ведь там, откуда вы прибыли, принято есть.

Опять вылетел. Мгновенно вернулся. Поместил перед Лушей огромное блюдо с овсом.

— Овёс дикорастущий, уж извините. Но отборный, отборный, уверяю вас, очень высокого качества, вполне достойный вас. Кушайте и рассказывайте. Мне так интересно. Так интересно всё про вас узнать.

Ивушкин из вежливости ел ягоды. Есть, в общем-то, не хотелось. Как они потом вспоминали, в «Нигде и никогда» они ни разу не только не испытывали голода, но даже аппетита не почувствовали. Луша аккуратно прихватывала с блюда овёс, неспешно его пережёвывала и рассказывала Развигору все их беды и приключения. Развигор слушал. Вроде бы внимательно. Но иногда перебивал Лушу своими замечаниями, которые, казалось бы, никакого отношения к её рассказу не имели. Они касались только самого Развигора, он не упускал случая, чтобы что-нибудь не сказать о самом себе.

Луша рассказала ему о том, какие беды ей сулит переезд Ивушкина в город.

— А вот я, — сказал Развигор, — я так люблю переезды. Я тогда от одного только любопытства к новому становлюсь ещё легче, ещё прохладнее.

И он засмеялся и украдкой поглядел на себя в зеркало.

Белый, лёгкий, то вдруг розовый, расплывчатый, улыбчивый, прохладный, красивый. Он самому себе очень нравился. И ему очень нравилось нравиться.

Он всячески старался, чтобы хорошее впечатление о нём усилилось и укрепилось.

Луша всё рассказывала, а Развигор кивал и время от времени вставлял замечания, каждое из которых начиналось со слов: «А я».

Когда Луша кончила свой рассказ, он задумался, потом сказал:

— Я, пожалуй, знаю, где вам искать лосёнка. Это наверняка дела птицы Гаганы. Она не очень-то добра.

Развигор вздохнул.

— За тёмным полем есть неодолимый дуб. А под тем дубом растёт трава улови-ветер. Это её Гагана там посеяла. Добыла где-то за горами, за долами, принесла в клюве — и посеяла. Мы-то с этой травой враги. Она никакому ветерку подуть не даёт — ловит. И всякого, кто ни подойдёт, — ловит. И держит цепко — не вырвешься. Несимпатичная трава, ничего не скажешь. Ах уж эта Гагана! Клюв у неё, вы слыхали, — медный, а когти — железные.

— Что это, вертолёт, что ли? — буркнул Ивушкин.

— Я вашей шутки не понял, — ласково отозвался Развигор.

— Ивушкин, тут тебе МАЗов и КамАЗов нет, не забывайся, — оборвала его Луша, она боялась, что Ивушкин обидит их обходительного хозяина.

— А как мы через овраг перейдём? — сурово спросил Ивушкин. — Мы никакого моста не увидели. Хотя и не трусили.

— Ах, да не беспокойтесь. Всё уладится, — уверил их Развигор. — Я непременно вас переправлю.

— Вот видишь, Ивушкин, — сказала Луша с упрёком в голосе. Мол, обрати внимание на то, как он заботлив и мил.

— Ну, тогда пошли скорее к оврагу, — попросил Ивушкин.

— Что вы, что вы, и слышать не хочу! — закричал Развигор. — Вы у меня ещё так мало погостили! Погостите ещё, прошу вас! Сейчас я вам покажу свой сад.

Высокая дверь сама открылась и выпустила их в сад.

Батюшки мои! Каких тут только не было деревьев! И самые обычные, известные Ивушкину, и те, которые он знал из книг, а были и такие, каких ни в книжках, ни в кино, ни по телевизору Ивушкин ни разу не видал.

— Нравится? — спросил Развигор.

Луша усиленно закивала.

— Это моя скромная коллекция деревьев. Я коллекционирую деревья, понимаете?

— Откуда вы их берёте? — спросила Луша.

— Ах, да по-разному, по-разному, — отвечал небрежно Развигор. — За некоторыми далеко пришлось летать самому. А некоторые дарят, дарят друзья, ветерки, ветерочки, добывают в дальних странах и дарят. — Он неопределённо покрутил рукой в воздухе, отчего обоих обдало прохладным, пахнущим молодыми листьями ветерком.

— Не хотите ли отдохнуть? Вот тут — шёлковый гамак, — предложил он Ивушкину, — а тут, пожалуйста, свежее, душистое сено.

— Ивушкин, а? — взглянула на Ивушкина Луша.

— Нет, Луш, — сказал Ивушкин жёстко. — Нам надо найти лосёнка. Мы же обещали! Нам необходимо идти.

— Что ж, — без особой радости согласилась Луша.

Ей казалось, что всё-таки Развигор поможет им перебраться через овраг и поможет найти лосёнка, и вообще, что он друг, и даже очень надёжный.

Но она ошибалась. Она очень даже ошибалась. И надо было хорошенько слушать, когда умный Вихроний с самого начала предупреждал: «Только не верьте Развигору», и не надо было торопиться, а лучше прислушаться повнимательнее, когда добрый усталый Нотя крикнул им вслед: «Только не верьте Развигору!»

Тогда бы они сразу его поняли. Он был незлой, симпатичный, но такой неверный, такой ненадёжный! Но они не прислушались. За это им пришлось пережить печальное разочарование. Потому что дальше было так.

Глава седьмаяБЕЗДОННЫЙ ОВРАГ И ПОЮЩИЙ ЛЕС

Развигор только дунул, только дохнул лёгким, прохладным, душистым дыханием, и — пожалуйста! — они снова оказались возле бездонного оврага.

Ивушкин глядел на тот берег с тоской. Что ни говори, а страшно…

Луша подняла глаза на Развигора. Развигор улыбался.

«Вот сейчас, сейчас он нас перенесёт через овраг!» — думала Луша с замирающим сердцем.

— Прощайте, — сказал он вдруг. — Вряд ли мы с вами когда-нибудь увидимся.

Луша мотнула головой, почти что не поняв, что он сказал.

— То есть как это «прощайте»?

— Ты же обещал нам помочь перебраться через овраг! — вознегодовал Ивушкин, забыв в сердцах, на «вы» или на «ты» надо говорить с прохладным ветром.

— В самом деле? — рассеянно спросил Развигор.

— Вы что же — нас прямо тут и бросите одних? — удивилась Луша.

— Ну, почему же брошу. Я просто удалюсь. По своим делам.

— А как же мы? Как же я? Ты же сказал… Вы же сказали… Ты же сказал такое слово… и ты обещал помочь. Это… это что… неправда? Ты нас обманывал?

— Ну, почему же? Когда я говорил, я так чувствовал. Так думал. Там.

— А здесь?

— Здесь — нет.

— Как же так может быть?

— Переменился. Выдохся. Охладел. Я же прохладный ветер.

И действительно, тут же повеяло прохладой, Ивушкину показалось, что он мёрзнет, Лушина грива разлетелась по ветру. Возникло такое чувство, будто разом настала осень. Но нет. Никаких времён года не случается в стране «Нигде и никогда». Это просто Развигор взвился в небо и исчез. Истаял.

Луша стояла понуро, молчала. Ивушкин тоже как-то не сразу пришёл в себя. Но он был не так потрясён предательством Развигора, потому что тот ему чем-то сразу не понравился.

— Ивушкин, — сказала Луша грустным голосом, — Ивушкин, возьми-ка ты в руки хороший прут!

— Это ещё зачем?

— Отстегай свою глупую старую лошадь!

— Да ладно, Луш!

— Отхлещи её, чтоб неповадно было ей так раскисать, так доверяться тому, кому верить нельзя. Боюсь, никогда мы через этот овраг не перейдём. Никогда. Я сделалась какая-то слабая. Мне что-то страшно.

Они долго молчали, и казалось, этому молчанию не будет конца. Как же им быть? Развигор обещал им помочь, так их уверил в своей дружбе и вроде бы окружил заботой. А теперь что? Вот снова стоят они над крутым склоном, беспомощные. И никакого моста и в помине нет, а там где-то пропадает маленький лосёнок Люсик, и плачет, и волнуется, ждёт бедная его мать с переломанной ногой.

— Луш, хватит так стоять, надо что-то делать! — встрепенулся наконец Ивушкин.

— И то хватит, — сказала Луша уже другим, бодрым голосом. — Помогать нам некому. Мы с тобой бояться не будем.

Ивушкину при этих словах показалось, что в душе его страх перед оврагом отступает, а его место занимает злость на Развигора и желание не зависеть от такого неверного, ненадёжного существа. И по мере того как исчезал страх, проступали очертания моста, точно он сам собой наводился через овраг. Вот одна лёгкая дощечка. А вот рядом вторая. Вот увиделась и третья. Выросли тонкие перильца. Светлина сказала правду. Мостик стал ясно виден, как только ими овладела решимость и отвага.

— Видишь, Ивушкин, видишь! — обрадовалась Луша. — Никогда не надо падать духом! А ну-ка быстренько садись на меня верхом и зажмурься. У тебя от высоты может закружиться голова.

— А ты как же? — спросил Ивушкин.

— У меня в жизни больше никогда голова кружиться не будет, — решительно заявила Луша.

Лушины копыта твёрдо и уверенно застучали по дощечкам. Они благополучно перебрались на другую сторону бездонного оврага. Деревья на этой стороне росли часто-часто. И был густым кустарник и подлесок. Солнечные лучи проникали сюда с трудом и казались тоненькими, редкими, косо натянутыми между небом и землёю золотыми нитками. Лунные и звёздные лучи не проникали совсем.

Шелест этого леса был особенный, сначала раздавался просто шорох, и всё, а потом из него, как деревья из тумана, начинали выступать слова, после они снова погружались в шорох и становились непонятными.

— Луш, слушай.

Луша прислушалась.

— Ивушкин, по-моему, деревья поют.

— Но только не всегда понятно. Иногда просто шелестят — и всё.

Они оба затаили дыхание и прислушались.

— Слышишь, Ивушкин, слышишь, вот опять шелест превращается в слова.

И действительно, Ивушкин различил слова странной песенки:

Под алою аркой зари

Ты стой и тихонько смотри,

Как входит, в ворота

Таинственный кто-то,

Ты стой и тихонько смотри.

Приносит он солнечный блеск,

И шорох, и шелест, и плеск,

И грустные звуки,

И песни от скуки,

И шорох, и шёпот, и плеск.

Потом звуки песенки стали затихать, слова забормотались и перешли в шелест листьев, а потом стали опять немного превращаться в слова, ещё чуднее прежних:

А в правом кармане его

Решительно нет ничего,

Ни шёпота ели,

Ни песни, ни трели,

Решительно нет ничего.

Там в правом кармане дыра,

Большая, как лисья нора,

И в ней, точно в бездне,

Всё тут же исчезнет,

Такая уж это дыра!

Потом опять листья зашелестели неразборчиво и снова зазвучали слова:

Когда ты отправишься в путь,

Ты песенку эту забудь.

В дороге она

Совсем не нужна,

Ты песенку эту забудь!

И потом снова песня перешла в шелест, и Луша с Ивушкиным почувствовали, что они не запомнили из этой песенки ни единого слова.

— Луша, — сказал Ивушкин, когда песенка уже больше не возобновилась, — через овраг-то мы с тобой перебрались, но ведь нам ещё тёмное поле надо перейти. А где оно?

Да, вот вопрос! Поля никакого не было, вокруг были одни только поющие деревья. Рядом рос малюсенький невзрачный кустик. Он не пел. Стоял молча. Поэтому Луша решилась обратиться к нему.

— Послушай, дружочек, — сказала она, — ты не смог бы нам объяснить, как нам пройти к тёмному полю?

Кустик заметно испугался.

— Ой, а зачем вам? Говорят, там темно и страшно. Правда, я сам не видел.

— Нам нужно перейти через поле, — сказал Ивушкин.

— Ой! — опять ойкнул маленький куст. — А вы не боитесь?

— Нет, — отрезала Луша. — Так знаешь ты или не знаешь, как туда пройти?

— Надо идти по тополям.

— Лошади не умеют ходить по деревьям, — сказала Луша, и к её голосу примешалась капелька отчаяния.

— Да нет, — успокоил кустик. — Я не то хотел сказать. Просто от тополя к тополю. По стволам. Они выходят к тёмному полю. От них я про него и слыхал.

— Ах, вот что!

Луша немного успокоилась, вдохнула воздух своими мягкими влажными ноздрями, повела головой.

— Вон там, Ивушкин. Вон оттуда пахнет горьковато-сладковатым тополиным духом. Ты устал? Пойдёшь или поедешь?

— Не устал я, Луш. Я пойду рядышком.

И они двинулись на тополиный запах.

Один большой тополь действительно рос неподалёку, он тут же им указал, куда идти дальше, а там второй тополь направил их к третьему, третий — к четвёртому, и так тополя передавали их «из рук в руки», пока не кончился поющий лес и они не очутились на опушке. Последний тополь махнул веткой, указывая направление. Они в этом направлении и собрались идти, но только успели шагнуть шаг, как вдруг точно кто-то мгновенно выключил солнце, и луну, и звёзды, и сделалась кромешная слепая темнота. Вроде бы даже стало холодней, но это только показалось, потому что глаза перестали что-либо различать.

— Луша, ты где, Луша? — забеспокоился Ивушкин.

— Здесь я, подойди ко мне, Ивушкин.

Ивушкин подошёл, нащупал рукой тёплый Лушин бок, ухватился пальцами за гриву.

Вдали пробежали несколько огоньков. Один, другой, третий. Но они ничего не осветили, и от них стало как-то тоскливо. Ивушкин вспомнил, что говорила Светлина. Это, видно, и были блуждающие огни. Но почему — они? Разве они, отложив свои дела, отправились на поиски Люсика не со светлым чувством?

— Луш, разве это плохо, что мы пошли лосёнка искать?

— По-моему, нет, — ответила Луша задумчиво.

— Почему же тогда мелькают эти тоскливые огоньки?

Луша не успела ответить, потому что по полю пробежал слабый мерцающий синеватый луч.

«Как прожектор в кино про пограничников», — подумал Ивушкин.

Луч дрогнул, остановился, приблизился к земле и улёгся спокойно, высветив дорогу, которая перерезала поле прямо поперёк.

— Видишь, Ивушкин, — сказала Луша, — никогда не надо падать духом раньше времени. Вот и дорога. Ну, садись верхом, и поехали.

Ивушкин забрался Луше на спину, и они двинулись вперёд — по голубоватому лучу. Это был хороший, добрый луч, он в конце концов приведёт их туда, куда надо. И всё в конце концов получилось неплохо. Потому что дальше было так.

Глава восьмаяЛЮСИК

Казалось, тёмному полю не будет конца. Они всё шли и шли, вернее, шла Луша, а Ивушкин сидел у неё на спине и вглядывался, вглядывался. Никогда в жизни не встречал он такой темнотищи. Даже когда однажды в Худяках в клубе погас свет на фильме «Карлсон, который живёт на крыше», так в зале какое-то всё-таки было мерцание света от человеческих рук и лиц. А потом кто-то зажёг спичку. А тут — ну ничего, ничегошеньки не видно вокруг, точно совершенно ослеп. Ивушкин так бы и решил, да глаза его всё-таки различали луч, лежащий вдоль всей длины дороги.

И вдруг луч света неожиданно погас. Луша остановилась, точно у неё на каждой ноге было по хорошему тормозу и кто-то на них сразу сильно нажал. И тут же впереди они увидели дубовую рощу. В небе опять, как и прежде, светили солнце, луна и звёзды.

— Луша-а-а!

— Ивушки-и-ин!

Они закричали оба разом, потому что оба одновременно увидели за невысокой дубовой порослью огромный дубище. Комель у него был такой широченный, что если бы Ивушкин и его друг Валька взялись бы за руки, а один из них взял бы Лушу за уздечку, а другой за хвост, всё равно им бы этот дуб не обхватить, а если бы на помощь пришли бы ещё и папа с мамой, так и то — сомнительно.

Крона дуба раскинулась над всем лесом, точно дуб разметал руки в желании всех защитить и загородить от ему одному известной опасности.

— Луш, это он… — Ивушкин вдруг перешёл на шёпот.

Этот дуб внушал ему трепет.

— Он, — сказала Луша. — Неодолимый дуб.

— Где же нам Люсика искать, как ты думаешь?

— Подойдём да у дуба и спросим, — предложила Луша.

Ах да! Ивушкин иногда забывал, что в этой стране всё живое, даже кустик, даже самая маленькая былинка, — все умеют говорить.

Они подошли к высоченному дубу и посмотрели вверх. Но спросить ни о чём не успели. Что-то захлестнуло им ноги, опутало, и они разом упали. Оба тут же попытались вскочить, но снова упали и в чём-то так запутались, что не могли и пошевелиться.

— Луша, Луша, что меня держит? — в испуге крикнул Ивушкин. — Я не могу шелохнуться, Луш!

— Ивушкин, и я не могу, и меня что-то держит. Тебе не больно?

— Нет. Только коленку ссадил немного. Что это, что в нас вцепилось, ой, Луша!

Луша дёрнулась, но опять не смогла выпутаться и встать и не знала, что ответить Ивушкину. Что-то прочно держит. А что? Было очень неудобно и, прямо сказать, жутковато.

Вдруг кто-то не очень громко произнёс:

— Встать и не пытайтесссь!

— Кто это говорит, Луш? — в ужасе прошептал Ивушкин.

Но ответила ему не Луша.

— Трава улови-ветер. Я вассс поймала, я вассс не отпущу.

Трава? Так это трава их так опутала? Луша немного успокоилась. Ну, с травой-то уж они как-нибудь справятся.

— Отпусти сейчас же, — сказала Луша. — Ты ветер лови, а мы никакой не ветер, как ты легко могла и сама заметить.

— Ветер, — сказала трава. — От всякого идущего, летящего, бегущего делается ветер. И я его ловлю.

Луша пыталась освободиться, перекусывая стебли травы. Но не тут-то было!

Потому что сразу же вырастали новые и опутывали, и держали цепко.

— Что же ты собираешься с нами делать? — осторожно спросила Луша.

— Ничего, — засмеялась трава. — Держать. Чтоб от вас не было ветра.

— А дальше что?

— Дальше прилетит хозяйка. Она и решит.

— А кто такая?

— Чёрная птица Гагана.

— Гагана!

И они, значит, будут лежать здесь, спутанные, пока не прилетит эта злая птица! И они не успеют разыскать Люсика, и вообще — что ж это будет! Что же будет?

Отчаяние охватило обоих.

Вдруг послышался чей-то низкий, глухой голос. Это говорил неодолимый дуб, обращаясь к траве:

— Не мешало бы тебе быть поосторожнее.

Ивушкин и Луша прислушались.

— С какой ссстати? — прошипела трава.

— А с такой, что если ты их будешь долго держать, ты превратишься в сено.

— Что такое — сссено?

— Это мёртвая трава.

— Замолчи, сссосед. Я ссслышала про это. Но ведь в нашей ссстране — всссе всссегда живы.

— Именно. Но разве ты не слышишь? Тик-так. Это идёт время. Оно-то тебя и высушит, если ты их не распутаешь и не отпустишь. Это пришельцы. И они принесли с собой тик-так — тень времени. Ты рискуешь превратиться в сено.

— Ты шутишь? — спросила трава, всё ещё не веря.

— Нисколько, — решительно сказал дуб.

Тогда травяные путы начали ослабевать, ослабевать, крепкие стебли травы улови-ветер разошлись в стороны, и Ивушкин с Лушей смогли подняться.

— Косилки на тебя нет, — проворчала Луша сердито.

Она чувствовала себя униженной. Подумать только — какая-то трава сумела повалить её на землю и заставила лежать спутанной, а при этом трудно было сохранять достоинство. Она хотела отпустить по адресу травы ещё что-то ироническое и уничтожающее, но вдруг до них долетел слабый голосок, который звал:

— Ма-ма!

— Ивушкин, слышишь? Это, наверно, зовёт лосёнок!

Жалобный голосок опять позвал:

— Ма-ма!

— Ивушкин, он там, голос слышится со стороны молодого дубнячка. Скорее!

Ивушкин сел верхом, и они поскакали в том направлении, откуда доносился голос.

За дубовым молодняком оказалась небольшая поляна. Вся она была покрыта белыми цветами, похожими на ветреницу, которая в Высокове цветёт, едва стает снег. А на этой поляне опутанный сетью, сплетённой из крепкой болотной травы, лежал лосёнок.

— Люсик! — крикнул Ивушкин, спрыгивая с Лушиной спины и подбегая к нему.

Лосёнок плакал.

Луша стала зубами раздирать крепчайшую сеть. Ивушкин ей, как мог, помогал, пытаясь распутывать узлы.

До чего крепка была эта сеть! Видно, Гагана её сама сплела. Чего только не сплетёшь, имея железные когти, медный клюв и жестокое сердце, которое глухо к добру!

Сеть с трудом начала поддаваться. Они так были заняты делом, что не заметили, как над ними нависла чёрная зловещая тень.

Это была чёрная птица Гагана!

— Как смеете вы, кто бы вы ни были, прикасаться к моему добру! — закричала она страшным резким и хриплым голосом. — Берегитесь!

Со всех сторон ей отозвалось пугающее эхо. Возле Ивушкина сверкнули острые железные когти на вытянутых огромных лапах, зловещим пламенем полыхнул медный клюв.

Она с налёту впилась бы, наверное, Ивушкину в спину, но верная Луша успела её оттолкнуть, и птица только дёрнула Лушу за гриву, отлетела, сделала над ними круг и снова устремилась к Ивушкину. Луша опять её опередила, загородила его от птицы и уже ждала, что острые когти вот сейчас разорвут ей бок. Она замерла, готовая проститься с жизнью, но только защитить Ивушкина. Но сзади кто-то, ей не было видно кто, закричал:

— Дуй, я тебе приказываю! Дуй изо всех сил, скорее!

И действительно, налетел порыв сильнейшего ветра. Луша едва удержалась на ногах. Она оглянулась. На поляне стоял добрый, хороший Вихроний, а рядом с ним Развигор, весь напрягшись, дул изо всех сил, и было видно, как ему, прохладному ветерку, трудно и несвойственно делаться ураганным ветром.

Птица Гагана, немного поборовшись с ураганом, взмыла в небо и, прежде чем скрыться из виду, крикнула:

— Я ещё с тобой посчитаюсь, Развигор!

И когда все немного успокоились, выяснилось, как было дело.

Развигор похвастался Вихронию, какое у него было смешное приключение с тикающим мальчиком и лошадью и как они собрались к Гагане на поиски пропавшего лосёнка.

И добрый Вихроний в первый и (скажем, потому что знаем) в последний раз оставил волшебные ворота без присмотра и кинулся на помощь своим новым друзьям. Он-то знал, чем может кончиться встреча с Гаганой. Он и Развигора притащил с собой, потому что ему одному было не одолеть зловещую птицу.

Все вместе, торопясь, стали высвобождать из сети насмерть перепуганного лосёнка. Он встал на ослабевшие ножки, ещё не понимая, что он свободен, что ему больше не грозит эта страшная птица.

— Мама! — позвал он.

По мама была далеко!

Что-то в этот момент маленькой иголочкой кольнуло Ивушкина. А как там мама? Тревожится? Сердится? Как там всё дома?

Развигор подлетел к Луше, но она смотрела куда-то вбок. Даже то, что он помог им прогнать страшную Гагану, Лушу с ним не примирило.

Луша верила в надёжную дружбу, в обещания, которые не нарушаются, в слова, которые и значат то, что они значат, а не фу-фу, сейчас — так, а чуть погодя — этак.

— Вам больше нечего бояться, милая Луша. Я прогнал злую птицу, — сказал Развигор.

— Ивушкин, — сказала Луша, точно Развигор к ней и не обращался. — Ивушкин, отряхнись, ты что-то очень запылился.

Вихроний заулыбался. Луша обернулась к нему.

— Спасибо, Вихроний, — сказала она. — Эта птица убила бы нас, наверно, если б ты не подоспел.

— Мы с Развигором, — уточнил Вихроний.

— Ну да, да. Конечно, — сказала Луша холодно.

— Мне надо спешить назад, — заторопился Вихроний.

— А нам-то как быть дальше? — спросил Ивушкин, который ещё не очень-то пришёл в себя после пережитого страха.

— Люсика я провожу, — сказал Вихроний. — И вам надо отсюда скорее уходить. Гагана может прилететь обратно. Поторопитесь.

— Вихроний, но мы уж совсем теперь сбились и не знаем, куда нам идти, — жалобно пролепетал Ивушкин.

— Может быть, я провожу и помогу? — сказал Развигор, но в голосе у него не было уверенности. Ему уже хотелось взвиться в небо, полетать свободно, повеселиться. Он устал от серьёзности. Подумать только — пришлось быть ураганом! После такого дела ему нужен был отдых и развлечения.

— Спасибо, не надо, — сказала Луша. — Только скажи, Вихроний, куда нам идти.

— Верней всего вас теперь поведёт к сестре Летнице весёлый мак.

— Весёлый? Мак? — удивились Луша и Ивушкин.

— Да, — подтвердил Вихроний. — Вы сейчас ступайте к Макосейке. Попросите у него мак. Он даст. Он добрый.

— Видишь, Ивушкин, — успокоительно сказала Луша, — мак приведёт нас к сестре Летнице. И она нас научит, как сделать, чтобы меня тоже взяли в город. И нам не надо будет расставаться.

— Расставаться не надо. Расставаться — это очень грустно, — вступил вдруг в разговор маленький Люсик.

— Хорошо тебе говорить, — пробормотал Ивушкин. — Они переезжают, а Луша должна оставаться, да?

— Это неправильно, Ивушкин, — сказала Луша. — Неправильно.

— Что неправильно?

— Неправильно говорить — они.

— Почему это?

— Потому что они — это все остальные. А папа и мама — это всегда папа и мама. Не надо говорить про них «они», это им обидно.

— А чего мы вообще с тобой здесь? — вдруг озлобился Ивушкин. — Давай я поеду в город, а ты оставайся в Высокове ничьей лошадью и погибай. Так, что ли?

— Нет, не так, Ивушкин. Но всё равно. Никогда не говори — они. Это им обидно.

В глубине души Ивушкин и сам это понимал. Только он никак не мог примириться с тем, что папа и мама, не поговорив с ним, всё без него решили про Лушу. И так неправильно, так печально решили!

— Не ссорьтесь, — примирительно сказал Вихроний. — Лучше послушайте, что я вам скажу. Если вы пойдёте опушкой дубовой рощи, то увидите там высокий пень. А от него — как от всего здесь — две тени: одна от месяца, одна — от солнышка. Идите в том направлении, какое вам укажет тень от месяца. И дойдите вы до можжевёловой гряды. Там тянется полосой драчливый можжевёловый лес. Через него трудновато пройти, но вы постарайтесь. За этим лесом как раз и живёт Макосейка. А теперь — в путь. Пошли, Люсик, дурашка!

Люсик весело побежал рядом с Вихронием, Развигор махнул им рукой, улыбнулся, беззаботно взлетел в небо и тут же исчез из виду. А Луша и Ивушкин, ещё раз поблагодарив доброго ежа Вихрония, пошли туда, куда он им указал.

Уходя, Вихроний им крикнул:

— Да, не забывайте хвалить Макосейку!

Как и за что хвалить — он не объяснил. Но дальше выяснилось, что это был добрый совет.

Потому что дальше было так.

Глава девятаяМАКОСЕЙКА

Луша и Ивушкин шли опушкой дубовой рощи и вскоре действительно увидели высокий пень, который отбрасывал две тени: одну — солнечную, другую — лунную. Они пошли туда, куда падала бледная лунная тень. В дубовом мелколесье, по которому они шли, было тихо. Совсем молоденькие дубочки на опушке покачивали тоненькими веточками и только перебирали прозрачными листиками. По траве лунные зайчики убегали от солнечных, взбирались на нижние ветки, солнечные их настигали, солнечный свет перепутывался с лунным, и было это очень красиво. Откуда-то доносились нежный запах черёмухи и медовый аромат цветущей липы. Всё в этой стране цвело одновременно, цвело всегда!

Луша и Ивушкин шли в тишине, каждый думал о своём, каждый своим удивлением удивляясь тому, что с ними происходит.

Но тишину неожиданно нарушили звуки какой-то возни, даже, может быть, драки, какие-то выкрики, кто-то будто бы кричал:

— Чего ты толкаешься? Я тебя сейчас и сам как толкну!

— Я тебя трогал, да? Я тебя трогал? Кто сам первый полез?

И тут же мелкий дубнячок кончился, и они оказались перед сплошной полосой не очень высокого, но и не очень маленького, почти что в рост Ивушкина можжевельника. Каждый можжевёловый куст размахивал колючими своими веточками, бодался с соседом.

Тут и гадать было нечего — сразу делалось ясно, что можжевельник полон мальчишечьих драк. Опасного в этих потасовках, конечно, ничего не было. Но, согласитесь, и приятного было мало — идти сквозь такой лес, где тебе будет попадать от чужих дурацких драк колючими ветками по чему попало. Никакая дорожка, никакая тропинка через эти дерущиеся можжевёловые заросли не вела.

— Ивушкин, у меня шкура потолще, — сказала Луша. — Давай-ка усаживайся верхом.

Надо было продираться сквозь можжевёловые заросли.

Вряд ли был какой другой выход. Если бы он существовал, Вихроний непременно бы сказал.

Ничего не поделаешь, Ивушкин взобрался на Лушину спину, и она мужественно двинулась вперёд, грудью раздвигая ветки дерущихся можжевёловых кустов.

Голые ноги Ивушкина тут же покрылись царапинами, и ему пришлось влезть на спину к Луше с ногами и, балансируя и рискуя упасть и ободраться как следует, ехать, сидя на корточках, точно он исполнял какой-то цирковой номер на манеже.

Можжевёловый лес оказался нешироким, и вскоре они сквозь него продрались. Луша почти что и не поцарапалась.

На опушке можжевельника обнаружилась тропинка, которая вела вдоль леса, а потом круто сворачивала и брала вправо. И бежала эта дорожка через маковое поле необычайной красоты. Уж на что красивыми были луга в Высокове, а такого ни Ивушкин, ни Луша никогда не видывали.

По одну сторону дорожки цвёл алый мак. На тонких стеблях покачивались красные чаши с иссиня-чёрным узором на дне. И было этих цветов неведомо сколько — видимо-невидимо! Они то плавно кланялись, то распрямлялись, чему-то улыбаясь, чему-то беспрестанно радуясь.

А по другую сторону цвёл мак белый, и белые его чаши были с таким же узором по дну, и было их столько же, сколько и красных, и они так же приветливо кланялись и так же радостно улыбались.

— Ух ты! — выдохнули Луша и Ивушкин оба разом. — Красиво-то как!

Кроме маков, маков, бесконечных маков, ничего не было видно, и они двинулись по стёжке — Ивушкин всё ещё верхом, правильно полагая, что раз уж тропинка протоптана, так кто-нибудь по ней да должен ходить.

Так оно и оказалось, потому что послышался тоненький голосок, который напевал песенку:

Частый дождик, дождик-моросейка,

В чистом поле ходит Макосейка.

И тут же они увидели маленького бурого мишку, который занимался, по видимости, очень странным делом. Он наклонялся к деревянной кадке, из которой зачерпывал воду решетом и потом быстро разбрасывал её над вспаханной жирной землёй.

Увидев Лушу и верхом на ней Ивушкина, он выпрямился, улыбнулся и сказал вместо приветствия:

— Сею мак.

И опять улыбнулся.

— Мак? — подивилась Луша.

Ивушкин спрыгнул на землю.

— Сею мак, — повторил медведь.

— Какой же мак, ты же воду разбрызгиваешь. Да ещё решетом, — заметила Луша.

— Нет, ты так не говори. Я хорошо сею мак, — обиделся медведь.

— Ты — Макосейка? — спросила она.

— Он самый, — сказал медведь.

— Хорошо сеешь, — сказала Луша, правда очень неуверенно и только лишь потому, что вспомнила, что Вихроний велел Макосейку хвалить.

Медвежья мордочка так вся и просияла от похвалы.

— Конечно, — быстро согласился он с Лушей. — Хорошо. Потому что ведь я какой мак сею?

— Какой? — полюбопытствовал освоившийся немного Ивушкин.

— Весёлый! Не обычный какой-нибудь. А весёлый. Он улыбается. И даже смеётся. Вот. А сеять его надо вместе с весёлыми капельками воды.

— Молодец, — опять похвалила Луша.

Медведь покивал ей, быстро несколько раз нагнулся к кадке и старательно разбрызгал воду.

— Я такой, — сказал он со вздохом. — Такой, и ничего уж с этим не поделаешь.

— Какой? — переспросил Ивушкин.

— Я всё могу делать. Я всё очень даже хорошо могу делать. Но только меня надо хвалить. У меня всё из лап валится, когда меня не хвалят. — И Макосейка опять вздохнул. — А когда меня хвалят, у меня душа веселеет, и тогда я сею весёлый мак. И всё мне хорошо удаётся.

— А скажи, Макосейка… — начала было Луша, но он её перебил:

— Тебе хочется головочку весёлого мака?

— Как ты угадал?

— Потому что, — сказал Макосейка.

— Почему? — полюбопытствовал Ивушкин.

— Потому что. И всё.

И он опять стал сеять в землю весёлые брызги из решета.

— Какой ты умный, что всё понимаешь просто «потому что», — снова похвалила Луша.

И Макосейка опять весь заулыбался. И рот у него улыбался. И глазки. И маленькие аккуратные ушки. И густая бурая шерсть. Он открыл маленький деревянный сундучок, который стоял тут же возле кадки, и вынул оттуда две маковые головки.

— Это тебе, — сказал он Луше. — А это тебе, — и протянул обе головки Ивушкину.

— Да нам хватит и одной, — застеснялся Ивушкин.

— Берите, берите, — улыбался Макосейка. — Пригодится. Это же весёлый мак!

— Спасибо. Ты добрый, — снова похвалила его Луша.

Умница Луша! Хорошая, дельная лошадь!

— Послушай, а ты не скажешь нам, как найти сестру Летницу?

— Найдёте, найдёте, — сказал Макосейка, — Найдёте в свой черёд. Только разве есть у вас вода из заторного колодца?

— Нету никакой воды!

— Ну вот, видите. И у меня нету.

— Как же быть, ты, наверно, знаешь?

— Знаю, — сказал Макосейка. — Надо идти к колодцу и зачерпнуть воды. За белой горой. Вон, глядите.

Они стали глядеть туда, куда показывал Макосейка. Но там ничего, кроме неба, не было, а по нему плыли белоснежные, хорошо отстиранные Нотей облака.

— Там ничего нет, — сказала Луша.

— И мне ничего не видно, — подтвердил Ивушкин.

— Да как же не видно? — удивился Макосейка. — Ну, глядите ещё.

Они снова пригляделись, и им показалось, что одно облако вроде бы не двигается.

Это и была белая гора.

— Когда ж это мы туда доскачем? — сказала Луша. — Это сколько же времени пройдёт?

Но в том-то и дело, что в «Нигде и никогда» никакого времени вообще не было. И до белой горы они добрались по-нашему — в одно мгновение. И это было очень удачно.

Потому что дальше было так.

Глава десятаяВОДА ИЗ ЗАГОРНОГО КОЛОДЦА

— Я не понял: кто и куда пройдёт? — спросил Макосейка.

— Время пройдёт, — сказала Луша.

— Я с ним не знаком, никогда не встречался, — покачал головой Макосейка.

Ивушкин открыл было рот, чтобы объяснить медведю, что такое время, но ничего убедительного ему не пришло в голову. В самом деле: а как скажешь? Время — это всегда тикающий будильник, у которого внутри сидит электрическая батарейка, время — это когда кончился длинный и интересный день и уже надо ложиться спать, а спать совершенно не хочется. Время — это то, что, по словам взрослых, все без конца теряют, а вот находить никогда не находят. Однажды Ивушкин слышал, как папа сказал: «В главке только тянут время», но это для объяснения Макосейке, что такое время, никак не годилось.

— Время — это то, что всегда проходит, — сказала Луша, но Макосейка из этого объяснения всё равно ничего себе не уяснил.

— Раз вам нужен загорный колодец, значит, надо оказаться за белой горой, — сказал Макосейка.

— Ты такой умный, Макосейка, — сказала Луша. — Ты объясни попроще, как это — оказаться за белой горой?

— Да чего же тут объяснять. У вас же есть ноги!

Выходила какая-то нелепица. Конечно, ноги у них есть. Но ведь до горы, которая едва виднеется, сливаясь вдалеке с облаками, ногами как раз идти далеко. Ноги не заправишь бензином, не включишь зажигание, не нажмёшь на акселератор!

— Подними правую переднюю ногу, — скомандовал Макосейка Луше.

Луша так и сделала.

— Теперь поставь. Подними левую. Теперь правую заднюю. Теперь — левую.

Луша послушно проделала всю эту гимнастику.

А Ивушкин стоял и с удивлением смотрел на Лушу и ждал, что же от этого топанья то одной, то другой ногой произойдёт.

— Что же ты стоишь? — вдруг обратился к нему Макосейка. — Ну же! Правой! Теперь — левой!

И — трудно себе представить!

Не успел Ивушкин опустить левую ногу на землю и отпечатать на ней узорчатый след резиновой подошвы своих кед, как исчез из виду и симпатичный бурый Макосейка, и весёлые, улыбающиеся поля красивейшего алого и белого мака. Всё это куда-то подевалось. И оказались они с Лушей у подножия не очень высокой горы, которая была вся покрыта кустами черёмухи. Черёмуха цвела таким буйным цветом, что гора казалась вспененной, как будто неведомый великан развёл целую гору мыла и вот-вот начнёт пускать в небеса огромные и прекрасные мыльные пузыри. А пахло как! Точно кто-то только что разбил огромный флакон с хорошими духами. Из черёмуховых зарослей доносилась звонкая соловьиная песня.

Первой опомнилась Луша.

— Ты смотри, Ивушкин, — сказала она, — мы ведь не только горы достигли, мы ведь с тобой уже и через гору перебрались!

— Интересно, хоть кто-нибудь нам дома поверит, когда мы им расскажем? Валька уж точно скажет: «Ты, Ивушкин, опять сказки рассказываешь». Или скажет: «Это ещё пока наукой не доказано». Он всегда так говорит.

— Вот мы и докажем, — сказала Луша.

— Да ведь кто же поверит нам?

— Ладно, Ивушкин, — вернула его к действительности Луша. — Дома ещё оказаться надо сперва. А потом уж и «поверят — не поверят».

Действительно! Что это он, о чём думает! Точно не находятся они оба неведомо где, никому не видимые, для всех потерянные. Точно пасёт он Лушу в селе Высокове на лугу за поскотиной. Эх, Ивушкин!

Вдруг их внимание привлёк звук плещущейся воды. Где-то вода переливалась, тенькала, булькала, напевала. Они обернулись на звук и увидели, что рядом с ними, ну просто в двух шагах находится низенький колодезный сруб, накрытый чистеньким, гладко обструганным дощатым щитом, а к щиту прибита деревянная ручка, чтоб удобнее открывать.

Ивушкин кинулся к колодцу, поднатужился, стащил с него крышку.

Вода была не близко и не далеко. Она плескалась, качалась, смеялась, выдыхая прохладу.

Луша подошла, опустила голову в сруб. Нет, ни Ивушкин — рукой, ни Луша — мордой дотянуться до воды не могли. И вдруг оба разом поняли, что у них ничего, ну прямо ничегошеньки нет, во что взять воду. Ни чашки, ни плошки, ни фляжки, ни консервной банки, ни даже чайной ложки.

— Погоди, Ивушкин, ты только не падай духом, — сказала Луша, потому что поняла, о чём он подумал.

А подумал он, конечно, о том, что вода им просто до зарезу нужна, что без неё им никогда не узнать, как им быть, и никогда домой не вернуться. А раз воду взять не во что, так и думать нечего, что всё образуется. А надо сесть на траву, прямо тут, возле белой горы, и пропасть в этом сладком вареньевом запахе черёмухи.

Ивушкину представился их дом и маленькая банька, которую мама топила по субботам. Она звала их с папой: «Мужики, париться!» И ещё вспомнил он маленькие мосточки на Мере, и как они с папой стояли на этих мосточках на закате и ловили рыбу на ручейника, и как он, Ивушкин, ещё совсем недавно поймал серебристую рыбку, которая смешно называется «уклейка». Ну зачем, зачем, зачем надо было писать эту шипучую, змейскую диссертацию?

А Луша вспомнила своё уютное стойло на дворе, и как Иван Филиппович, бывало, чистил её щёткой, и было приятно и щекотно, казалось, что хозяин её любит и что хорошей и доброй жизни не будет конца.

— Ивушкин, — сказала Луша печальным голосом, — ты послушай меня. Ты только духом не падай.

— За каким лешим ты мне всё это говоришь! — завопил Ивушкин в полном отчаянии.

И вдруг рядом трава зашелестела, из неё со вздохом послышались слова:

— Ох, нет, нет, не надо браниться, пожалуйста!

И из травы показалась мордочка. Чья бы, вы думали? Мордочка старого доброго енота.

— Как ты тут оказался, Нотя? — воскликнул Ивушкин.

— Дружеские чувства, что поделаешь, — вздохнул енот. — Мне здесь не приходилось бывать. Я с большим трудом вас отыскал. Никто не мог мне толком сказать, куда вы пошли. Я бы и не нашёл, если бы не Вихроний. Он мне всё рассказал. Вы хорошие ребята, — добавил он, помолчав. — Светлина так счастлива!

— Недотёпы мы, вот кто, — сказала Луша. — Воду-то нам зачерпнуть нечем. Взять нам её не во что.

— Я за этим сюда и пришёл, — заметил енот и протянул им маленькое, весело расписанное ведёрочко на шёлковом шнурке.

— Подарок от Ноти, — сказал он скромно. — С ним я к вам и спешил.

— Ну и молодец же ты, Нотя! — обрадовался Ивушкин.

Но енот, которому надо было неотлучно быть при своей стирке, не дожидаясь их благодарности, вдруг так же неожиданно исчез, как и появился.

Черёмуха пахла, вода в колодце весело булькала, и было уже не страшно ни Ивушкину, ни Луше.

— Хватит верёвочки, как ты думаешь, Ивушкин? — спросила Луша озабоченно.

— А сейчас попробуем.

Ивушкин залез на сруб и опустил туда ведро на шнурке. Ведро воду не задело.

— Луш, не хватает!

— А ты не спеши, — сказала Луша. — Спешить — это неправильно. Надо придумать. Надо исхитриться.

Ивушкин улёгся животом на край колодца. Перегнулся туда весь. Луша головой прижала его метнувшиеся в воздух ноги. Если бы не она, мог бы Ивушкин рухнуть в колодец! Теперь ведёрко коснулось поверхности воды, легло набок, пустило по воде круги и стало погружаться в студёную весёлую прохладу. Ивушкин потянул шнурок кверху. Сначала ведёрко пошло легко, потом он ощутил его тяжесть, ухватился ещё и второй рукой, потом сполз на землю и поставил ведро.

Вода в ведре поплескалась, потом успокоилась. И тут настала для Ивушкина и Луши настоящая радость. Потому что дальше было так.

Глава одиннадцатаяСЕСТРА ЛЕТНИЦА

С поверхности гладкого водяного зеркала глянуло на них молодое весёлое девичье лицо. Оно всё светилось доброй, ласковой улыбкой. Не было сомнений, что улыбка эта предназначалась именно им.

— Кто это? — спросила Луша оторопело.

Но Ивушкин даже никакой догадки не успел высказать, потому что девушка, а вернее, её отражение в воде обратилось к ним:

— Я рада, что вы не упали духом и сумели меня найти! Я — сестра Летница.

— Но где же ты? — спросила Луша. — Ведь не можешь же ты быть в ведре с водой?

Сестра Летница улыбалась ещё ласковее.

— Нет, конечно. Я не могу сказать вам, где я. Я буду ждать вас в своём доме, а приведёт вас ко мне весёлый мак.

— Мак? — изумился Ивушкин.

— Мак, — подтвердила она.

— Как же это может быть? — не поверила Луша.

— У вас есть головка весёлого мака?

— Есть.

— Вот и возьмите её, и бросайте маковые зёрнышки на землю. А как зёрнышко покатится, бросайте второе. А потом — третье. И идите, глядите только на него.

— А с водой что делать?

— Ничего. Выплесните её назад в колодец.

— И мы… и ты… — заговорил Ивушкин, сбиваясь. — Ты не поможешь нам?

— Помогу, конечно, — сказала сестра Летница. И она опять ласково улыбнулась.

После этих слов поверхность воды в ведёрке погасла, как экран телевизора, когда кончились передачи.

В душе у Ивушкина и у Луши, как рыбка в пруду, плескалась весёлая надежда.

Ивушкин разломал маковую головку, вынул зёрнышко и бросил его на землю, пристально на него глядя, боясь потерять из виду. Зёрнышко покатилось. Они двинулись вслед за ним. Зёрнышко весело бежало по земле, потом останавливалось. Тогда Ивушкин кидал следующее. И оно вновь катилось.

Куда они шли, трудно было себе представить, потому что зёрнышки были маленькие, глядеть на них надо было сосредоточенно.

И вот уже побежало-покатилось последнее зёрнышко.

И остановилось. Ивушкин остановился. Луша остановилась. Оба подняли головы и оглянулись.

Цвели яблони. Белые, доверчивые цветы покачивались на распахнутых ветвях и тихо напевали, едва слышно, едва различимо, выводили какую-то ласковую мелодию. За яблоневым садом стоял маленький белый домик с зелёным крылечком и зелёными ставенками. С крылечка по зелёным ступенькам спускалась им навстречу сестра Летница. Платье на ней было белое, широкое, длинное. И лицо у неё было белое, только на щеках румянец, и то неяркий, она улыбалась ласково и приветливо, и было в ней что-то такое, что сразу вызывало воспоминание о летнем деревенском утре, когда лёгкий туман плывёт над озером, травы стоят в росе неподвижно, а на опушке леса проснулась лазоревка и звонкими капельками роняет свою песенку в траву. И светает, светает, и встаёт из-за леса ясное, нежаркое, хорошо выспавшееся солнышко.

«Кто же она? — подумал Ивушкин. — Может, это и есть сама летняя заря?»

— Заходите, заходите, дорогие гости! — поздоровалась она с ними.

— И мне заходить? — спросила Луша.

— Ну, непременно, — сказала сестра Летница. — Входи, Луша, и ты, Ивушкин!

— Разве ты знаешь, как нас зовут? — спросил Ивушкин.

— А как же! — удивилась сестра Летница. — Всегда надо знать, как зовут того, с кем разговариваешь.

В саду у сестры Летницы под яблонями стоял стол, а вокруг него — четыре лавочки. Ивушкин и сестра Летница сели друг против друга. Луша встала рядом с Ивушкиным.

— А теперь рассказывайте, а я подумаю, как и чем вам помочь. На ваших лицах написана какая-то печаль. А печали быть не должно. Потому что вы оба — добрые и хорошие и преданные друзья.

Ивушкин и Луша стали рассказывать сестре Летнице про свою беду, а она внимательно слушала и не перебивала, а только кивала головой и иногда улыбалась доброй, ободряющей улыбкой.

— Почему они меня не спросили? — говорил Ивушкин. — Я не хочу — один без Луши. Они не понимают, что Луша — мой друг. Своих не бросают.

— Я-то думаю, что здесь что-то не так, — говорила Луша. — Но выходит, что так. И я не могу разобраться. Хоть всё это неправильно. И не должно быть. Но Ивушкин сам слышал. Хозяин сказал — «списанная». А это значит не просто ничья, а ещё и ненужная.

— Три комнаты! — продолжал возмущаться Ивушкин. — Очень даже просто — мамина, папина, моя. А Лушина — где? Хотел бы я знать — где Лушина? Им там в городе лошади не нужны. Как это — не нужны? Лошади везде нужны! И вот что теперь делать? Что делать? Ты можешь нам как-нибудь помочь?

Сестра Летница опять улыбнулась своей доброй улыбкой.

— Видите ли что, — сказала она. — Ведь беды-то на самом деле у вас нет!

Луша и Ивушкин посмотрели на неё в удивлении.

— Да, да, — сказала сестра Летница. — Вы вернётесь домой, туда, где тикают ваши часы, и тогда узнаете, что беды никакой нет.

— А как же город? И я? И Луша? — сбиваясь и волнуясь, спросил Ивушкин.

— Увидишь, — сказала сестра Летница. — Всё будет хорошо. Правда, маленькая беда с вами всё-таки произошла…

— Какая? — спросили Ивушкин и Луша в один голос.

— А такая, что вы не знали или забыли, что в каждом человеке и звере, в каждой птице живёт маленький тёплый солнечный зайчик. И если ко всякому-всякому живому существу отнестись с добром (только не притворяться, только по-настоящему!), то в нём этот солнечный зайчик проснётся, и всякий ответит вам тоже добром, потому что почувствует в себе солнышко и жизнь. И если тебе вдруг покажется, что человек — злой или делает плохо, ты сразу же не сердись на него, не обвиняй его. Это значит просто, что солнечный зайчик уж очень крепко заснул. Ты постарайся разбудить его и увидишь, как всё будет хорошо!

— А как же нам быть?.. — начал было Ивушкин, но сестра Летница остановила его.

— Ты, Ивушкин, очень виноват. — И она печально покачала головой. — Ты не сумел увидеть солнечного зайчика в самых дорогих людях — в папе и маме. Ты подумал о них дурно. Ты даже решил от них убежать.

Ивушкин вдруг, пожалуй в первый раз, подумал, что же он натворил! Ведь он даже ни о чём и не спросил ни маму, ни папу. Просто услышал разговор. И сбежал, и Лушу увёл со двора. Ему стало как-то трудно дышать, и горячо лицу, и особенно ушам. Словом, ему стало стыдно. Он ощутил в глазах какое-то неудобство, и лицо его стало краснеть. Не знаю, может, он бы и заплакал, но сестра Летница встала со скамейки, подошла к нему и положила ему на голову свою мягкую, прохладную руку.

Жар в лице и в ушах моментально остыл, глаза перестало щипать. Что-то тёплое шевельнулось в нём, радостно запрыгало.

Что это было? Солнечный зайчик?

Ему сразу же поверилось, что теперь-то уж всё будет хорошо и что вообще с ним в жизни ничего плохого случиться не может.

Сестра Летница подошла к Луше, потрепала её серую лохматую гриву.

И Луша сразу тоже успокоилась и подумала: «Ну, ладно — Ивушкин. Но как же я, старая лошадь, могла подумать, что меня выкинут, как негодную ржавую борону?»

И Луше тоже показалось, что всё обязательно хорошо кончится. Только она немного тревожилась, как же им поскорее вернуться назад в своё село Высоково, которое находится уж решительно неизвестно где.

— А если, — сказал Ивушкин, — а если всё-таки они не захотят брать Лушу с собой?

— Ты забыл про солнечного зайчика, — сказала сестра Летница. — Возвращайтесь. Я знаю, что с вами ничего не случится плохого. Только никогда-никогда не говори про маму с папой «они» — как про чужих.

— Ладно, — сказал Ивушкин. — Понял. Не буду. Не понял я только, как же мы вернёмся. Ведь мы здесь куда только не ходили — и через бездонный овраг, и за белую гору, и по маковым зёрнышкам…

— Раз ты самое главное понял, — сказала сестра Летница, — то теперь уж ты никогда не заблудишься. Теперь-то уж всё образуется.

И правда — всё обошлось наилучшим образом.

Глава двенадцатаяПОТОМУ ЧТО ДАЛЬШЕ БЫЛО ТАК

Сестра Летница махнула рукой, повела своим широким белым рукавом, и вдруг перед Лушей и Ивушкиным в памяти прошли все их странствия, но только в обратном порядке. Вот они идут по маковым зёрнышкам, вот они у колодца под белой горой, вот летит страшная Гагана (в этом месте у Ивушкина ёкнуло сердце), и дальше, дальше, пока они не оказались в том самом лесу, где (кто знает уже теперь когда) они вошли через невидимые ворота в страну «Нигде и никогда».

Ого! А вот и Вихроний!

И они оказались у ворот и увидели перед собой Вихрония — живого!

— Привет, друзья мои! Всё благополучно? Вы нашли сестру Летницу?

— Нашли, Вихроний, нашли. Спасибо!

— Вы возвращаетесь назад?

— Да, — закивали они оба.

— Сестра Летница помогла вам?

— Она научила нас про солнечного зайчика, — заметил Ивушкин.

— И обещала, что всё устроится? — полюбопытствовал Вихроний.

— Она сказала, что всё образуется, — подтвердила Луша.

— Она никогда ничего не обещает напрасно. А теперь, когда вы побыли у нас и узнали от сестры Летницы очень-очень важную для жизни вещь и когда она вам сказала, что всё будет хорошо, — значит, так и будет. Уж она об этом позаботится.

— Как?

— Я не знаю как. Она всё может.

— Она — волшебница? — спросил Ивушкин.

Вихроний покачал головой.

— Нет. Просто она добрая и всех любит. Ну что же, — добавил он. — Давайте прощаться.

После этих слов Вихроний замолчал, сосредоточился и произнёс, как тогда:

Совершись, чудо,

Совершись!

Из ниоткуда,

Дверь, появись.

В зелёном пригорке

Скрипнули створки

У ветра за спиной,

Передо мной.

И опять перед ними распахнулись неизвестно откуда взявшиеся двери, и они через них вышли, и двери исчезли. И они снова оказались в Синем лесу!

Посреди старого ржавого обруча тихонько качался колокольчик. Вокруг синели полянки, заросшие вероникой. Вдалеке чей-то транзистор пропищал шесть раз.

Который же это был час?

Домой они возвращались быстро и молча. Они ещё не могли осознать, что все приключения кончились и что они идут домой, и пока ещё не знают, каким же образом сдержит своё обещание Летница. А может, ничего и не было? Может, им всё примерещилось, придумалось, приснилось?

Но солнечный зайчик внутри, такой теперь ощутимый, не позволял разрастись опасениям. Дома всё было спокойно. Никого ни в палисаднике, ни в огороде не было.

— Луш, ты постой здесь, — сказал Ивушкин и кинулся по крылечку в дом. Никого нет. Совсем тихо.

Впрочем, не совсем. Потому что на комоде тикает будильник. Ивушкин поглядел на него. Будильник показывал десять минут первого. Времени совсем не прошло! Как же так? Они ведь ушли без четверти двенадцать!

Ивушкин начал считать. Пятнадцать минут до Синего леса — если идти медленно. Десять минут — если быстро. Они с Лушей ушли без четверти двенадцать. Он это ясно помнит… А… там? Как же — там?

Ивушкин ничего не успел предположить, потому что заскрипели ступеньки и вошла мама.

— Филь, ты зачем Лушу вывел? Поить водил? Там же в ведре вода ещё была.

Ивушкин промолчал.

— Филюшка, берись за веник. А я обедом займусь, папа сегодня — не поздно. Только заведи Лушу в стойло, там прохладнее, а то её тут мухи одолеют. Филь, да не стой ты столбом, правда же, времени у нас мало!

Ивушкин горным обвалом обрушился с крыльца.

Луша скосила на него глаза.

— Ну что, Ивушкин?

— Луш, да ведь времени нисколечко не прошло. Только то, что мы до леса дошли и пришли обратно. Как же это?

— Ну чего ты удивляешься, Ивушкин! Они же ведь так и говорили — время там ещё не началось!

— Луш, уж давай никому не рассказывать. А не то нас засмеют.

— Как знаешь! — Луша согнала хвостом с правого бока нахального слепня.

— Луш, ну подумай, если мы скажем, что были в «Нигде и никогда», нам ведь никтошеньки не поверит.

— А Валька?

— А что Валька? Валька первый и начнёт шуточки выстраивать.

— Как знаешь, — повторила Луша.

— Луш, да было ли оно всё, а?

— Может, и не было.

Луша щипнула траву.

— Ивушкин, а что это у тебя в кармане?

Ивушкин сунул руку в карман, вытащил это «что-то» и стал на него пристально смотреть. Это была маковая головка. Он её встряхнул. Внутри зашелестели сухие зёрнышки.

— А майка? — спросила Луша.

Ивушкин пощупал под рубашкой. Майки на нём не было.

Первого сентября будильник с батарейкой внутри показывал восемь, когда папа, мама и мальчик с букетом вышли из дверей своей новой квартиры. Замок захлопнулся с весёлым звоном, и они быстро сбежали по лестнице с третьего этажа.

Много ребят с букетами и без букетов шли и бежали по широкому проспекту прямо к школе. Но папа, мама и мальчик с букетом свернули в переулок и быстрыми шагами дошли до ворот с вывеской «Садово-парковое хозяйство». В это время как раз ворота открывались и из них выезжала — нет, вовсе и не машина, что естественно было бы ожидать в городе. Из них выезжала запряжённая в телегу серая со светлыми пятнышками лошадь. На телегу были нагружены какие-то молодые кустики.

— Я иду в школу, Луш! — крикнул мальчик.

Лошадь кивнула.

— Счастливо, Ивушкин! — сказала она мальчику. — Счастливо.

И НАСТАНЕТ ВЕСЁЛОЕ УТРО

Глава перваяПЛОХОЕ УТРО, ПЛОХОЙ ДЕНЬ, СОВСЕМ ПЛОХОЙ ВЕЧЕР

Геркулесовая каша на кухне начала подгорать. Папа высунул голову из ванной и, жужжа бритвой, сердито крикнул бабушке:

— Таисья Гурьевна, даже здесь слышно, что горит! Ну когда ж это наконец… — И снова скрылся в ванной.

Бабушка метнулась в кухню, огорчённо понюхала кашу в кастрюльке, переложила её в другую кастрюльку, негорелую, снова понюхала, совсем огорчилась, достала сковородку, стала жарить яичницу, но в это время вспенился и убежал кофе.

Папа пил кофе стоя, жевал бутерброд с сыром. Яичницу он есть не стал, и мама сказала сердито, что это бабушке назло. У бабушки дёргались губы, когда она заплетала Полине косы. У Полины у одной изо всей группы в их детском саду были косы. Всех остальных девочек мамы водили стричься в парикмахерскую. А бабушке хотелось, чтобы у Полины были косы, как когда-то в бабушкином детстве: все девочки отращивали косички и не носили брюк, а только надевали сатиновые шаровары на гимнастику. Шаровары Полине шить не стали, а косы бабушка всё-таки попросила отрастить и сама заботливо мыла внучке голову то яичным желтком, то ещё ей только одной известным способом. А папа говорил, что это всё — ему назло. Потому что он терпеть не может всё старомодное и считает, что жить надо по-современному, а не назад оглядываться, так и шею можно свернуть.

В бабушкиной комнате стоял старинный буфет, и большое зеркало в резной раме, и комод из шести ящиков, а на комоде в высоких вазах — сухие цветы и травы. Полине казалось, что это очень красиво, а папа, когда за чем-нибудь входил в бабушкину комнату, каждый раз, выходя оттуда, говорил:

— Это мне назло.

А мама на него за это обижалась, и Полина тоже, потому что знали: вовсе не назло; но он на их обиды не обращал никакого внимания.

Полина думала, вот в телевизоре часто показывают разных дядей и тётей, и все они без конца говорят: «Благополучные семьи — неблагополучные семьи, благополучные-неблагополучные». Передачи эти — скучища, ужас! И слово-то какое-то противное — «получные-неполучные»…

У них в семье, во всяком случае, всё благополучно. Бабушка так говорит соседке, Ванде Феликсовне Бамбурской, когда та приходит к бабушке в гости и они сидят и долго-долго разговаривают и вяжут. А что это обозначает — «благополучно»? Кто-нибудь объясните это Полине, пожалуйста! Благополучно! Вот-вот!

Например, сегодня. Не успели встать, а уже бабушке за кашу попало от папы, папе за бабушку — от мамы, бабушка подёргивает губами и молчит — а это значит, вспоминает прошлое. Бабушка всегда — когда так по-особенному молчит, это значит, что она вспоминает прошлое. Дедушку. Небольшой городок Крутогорск, где они жили, и где выросла мама, и где дедушка несколько лет тому назад умер, как бабушка говорит, «от сердца».

«Благополучно», — ворчит про себя Полина.

Бабушкины воспоминания и Полинины размышления прерывает папин голос:

— Между прочим, у меня заседание ровно в десять. — Маме: — Вера, ты готова? — Бабушке: — Таисья Гурьевна, боярышнины косы когда-нибудь заплетутся наконец? У меня заседание не в двенадцать, не в половине шестого, не послезавтра, а сегодня — ровно в десять!

Бабушка криво завязывает банты на косах и, махнув рукой, отпускает Полину, мама хватает сумку с рукописями, и они выскакивают на площадку. Мама вызывает лифт, папа, не дожидаясь, пока кабина приползёт на восьмой этаж, несётся по лестнице пешком. Когда Полина и мама выходят из подъезда, красные «Жигули» уже фыркают, и обе двери раскрыты настежь. Никто не видит, что бабушка вышла на балкон и машет рукой.

Какое невесёлое, плохое утро! Почему такое утро случается не так уж редко в их доме? Полина даже не успевает подумать об этом, как папа тормозит возле детского сада, как мама торопливо её целует, перегнувшись с переднего сиденья, как Полина бежит по дорожке в свою старшую группу, а «Жигули» уже умчались по направлению к маминому издательству, где она работает редактором. Папа, наверно, успеет на заседание. Министерство от издательства близко — рукой подать.

Так отчего же оно такое плохое, невесёлое, недоброе, это утро?

— Доброе утро, Полиночка! — окликает её воспитательница Анна Ильинична. — Ты чего это, дружочек, хмуришься?

И, не ожидая, пока Полина ей объяснит, хлопает в ладоши и кричит:

— Ребята, строиться, всем строиться! Мы сегодня идём гулять в парк!

Март! Март! Солнечный мартовский день! Две сороки на верхушке клёна о чём-то спорят хриплыми голосами. Полина прислушивается. О грачах? Не о грачах? Нет, не понять. А вот и сами грачи. Их двое. Чёрные-чёрные. Носят прутики на берёзу, укладывают там на верхних ветках. Вьют гнездо, что ли? Бабушка говорила Полине, что грачи теперь перестали улетать на зиму из больших городов. В городе стало теплее. И есть чем кормиться — много пищевых отходов. Бабушка смешно сказала:

— Ты погляди, Полинка, грачи-то совсем обрусели!

Точно, когда они улетали в чужие края, они переставали быть русскими грачами и делались, например, индийскими. А куда они улетали раньше? В Африку? В Индию? Надо будет спросить у папы…

Полина вспомнила сегодняшнее утро, и вообще, как папе стало последнее время всё некогда и некогда и не до неё, и опять нахмурилась.

Ребята столпились вокруг скамейки, где сидела Анна Ильинична и читала книжку про ослика или козлика. А Полина отошла в сторонку и спряталась за толстым кленовым стволом. Сейчас она будет играть в свою любимую игру. Когда она в неё играет, ей хорошо и радостно. Дело в том, что у Полины есть собака. Та собака, которую она уже давно просит ей купить, которую давно любит: весёлый, умный, добрый пёс. Его зовут Фокки. Да, та самая собака, которую ей не купили ко дню рождения, а, наоборот, купили ковёр в её комнату. А ещё раньше купили ковёр в большую комнату. Объясните, пожалуйста, почему собака или ковёр? Ковёр собаке не доставит никаких неприятностей. Собаке очень даже удобно будет спать на ковре. И возиться с Полиной на ковре тоже приятнее, чем просто на полу. Ладно! Как хотят! У Полины всё равно есть собака. Фокки. Это ничего, что Фокки понарошковая собака. Придуманная. Всё равно — он есть.

— Фокки, ко мне! — позвала Полина.

Фокки, чёрный, гладенький, с торчащими ушами и мохнатой мордочкой, тотчас же подбежал к своей хозяйке. Полина погладила его тёплую спинку.

— Ну, пойдём гулять, пойдём гулять, дурачок!

Фокки завилял своим коротеньким, обрубленным хвостиком. Полина застегнула на нём ошейник и к ошейнику прицепила поводок. Они пошли гулять по аллейкам. Фокки бежал вперёд, иногда оглядываясь на Полину. Полина с ним беседовала.

— Понимаешь, Фокки, — говорила она, — я никак не могу понять, что значит «всё благополучно». Мама, как приходит с работы, тут же начинает читать какие-то бумаги, которые называются «рукописи». Вчера я её просила почитать мне книгу, а она сказала, что пока не прочтёт рукопись про модальные глаголы… Ты что-нибудь понимаешь, Фокки? Миндальные — это понятно. Это пирожные такие. Мотальные — тоже понятно. Это когда мотают. Но — модальные? По-моему, так не бывает. «Не мешай, мне не до тебя, у меня эти самые, «модальные глаголы»…» И папе тоже не до меня. А кому же до меня, Фокки?

Фокки сочувствовал, не забывая, однако, время от времени поднимать ножку возле кленовых и липовых стволов.

— Бабушка Тая очень хорошая, — продолжала Полина. — Только знаешь, Фокки, она грустит всё время. И вспоминает Крутогорск и дедушку. Она мне рассказывала о розах. Хочешь, я тебе расскажу? Слушай. Давно-давно — это время называется «сразупослевойны» — в Крутогорске жил один армянин по имени Вардкез. Откуда я это знаю? Ну, бабушка рассказала, конечно. Чудной ты, Фокки, откуда бы мне ещё знать? Он жил там и жил, и он разводил розы. Прекрасные розы, алые и белые. Он их продавал иногда, бабушка говорит, что очень дёшево, а иногда так давал, потому что был он совсем не жадный. И вот бабушка рассказывала, как дедушка приносил ей розы от Вардкеза. Он ходил к нему далеко-далеко, на самый край города, потому что Вардкез жил на самом краю города, который назывался «Козье Болото». То ли правда там козы водились и квакали вместо лягушек, то ли улица эта крайняя так называлась. Я не знаю. И бабушка теперь всегда говорит:

«Ничего больше, Полиночка, и не нужно было. Ни ковров, ни хрусталя. Ни дорогих обоев».

«Ни цветного телевизора?» — спросила я у неё.

А она засмеялась.

«Телевизоров, — говорит, — тогда совсем не было. Ни цветных, ни никаких вообще. Дедушка дарил мне розы от Вардкеза, и нам было легко и весело. Мне, ему и Верочке. Каждое утро было таким весёлым!» Ты представляешь себе, Фокки?

Фокки слушал внимательно, наклоняя головку то на одну, то на другую сторону. Он всё понимал.

— Я как-то спросила у мамы: «Ты помнишь розы от Вардкеза?» — продолжала Полина. — Мама сначала сказала: «Подожди, мне не до тебя! Видишь, я работаю? — А потом улыбнулась и подобрела: — Розы! Конечно, помню! Твой дедушка, мой папа, приносил их моей маме, твоей бабушке. Алые и белые розы. И почему-то от них было весело. Каждое утро было таким весёлым!»

Фокки тянул поводок, Полина шла вприпрыжку следом. Как хорошо, как славно иметь свою собаку!

— Полина-а-а-а! — вдруг донеслось до неё. Это звала Анна Ильинична. — Полина-а-а-а! Мы уходим! Полина! Строиться!

И тут произошло то, что происходило всегда, когда кто-нибудь окликал её громким и повелительным голосом. Фокки сильно рванул поводок, и Полина не смогла его удержать в руках. Фокки помчался без оглядки. Петелька поводка подпрыгивала, разбрызгивая воду в лужах натаявшего снега.

— Фокки, Фокки-и, остановись! — звала Полина.

Но всё было бесполезно. И она это знала. Её собака, собственная любимая понарошковая собака, когда вмешивался кто-то третий, всегда убегала, уносилась, таяла вдали.

Полина пошла строиться. Плохо начавшийся день и продолжался плохо, потому что ей совсем мало удалось побыть с Фокки. Но дальше всё пошло ещё хуже. После тихого часа она не захотела вставать. Анна Ильинична посердилась немного, потом забеспокоилась и принесла градусник. Померив температуру, она оставила Полину в постели и только велела выпить тёплого молока. Полине не хотелось, но она выпила.

Папа задерживался в министерстве, забирать Полину из детского сада пришла мама с двумя тяжёлыми сумками: в одной — продукты, в другой — модальные глаголы. Мама очень затревожилась, одела Полину сама, оставила возле неё сумки, пошла на улицу, поймала такси. По дороге в такси она всё время щупала Полинин лоб и говорила:

— Что ж это ты, доченька?

У Полины болела голова и горло. Резало в глазах. Плохой день кончился совсем плохим вечером. Полина заболела.

Глава втораяДОКТОР ДОРОХОВ. ДЕВОЧКА-ЗВЕЗДА

Кто, скажите на милость, любит болеть? Казалось бы, никто на свете. А вот Полина… Впрочем, нет. Болеть Полина тоже не любит. Кому это может понравиться — температура, и лекарства всякие, и в постели лежать, да ещё в шерстяных носках. Ну что может быть противнее — под одеялом и в шерстяных носках!

Но дело в том… Дело-то в том, что если Полина заболеет, то мама или бабушка позвонят в детскую поликлинику и придёт доктор Дорохов. А это уже кое-что! Это просто очень даже хорошо! Собственно, почему это так хорошо, Полина не могла бы так вот сразу взять и объяснить.

Доктора Дорохова зовут Алексей Иванович. Он такой молоденький, что всем хочется называть его просто Алёша. А это невежливо — называть доктора в белом халате и с трубочкой-фонендоскопом просто Алёша. Поэтому, чтобы как-нибудь не оговориться, папа, и мама, и бабушка, и Полина зовут его между собой доктор Дорохов.

Доктор Дорохов высокий-высокий, и у него такой взгляд особенный, внимательный, и добрый, и понимающий — всё сразу. Полине кажется, что она бы могла рассказать ему про Фокки. Никому из взрослых — только ему.

Среди дня раздался звонок в дверь, и через несколько минут, вытирая руки и отдавая бабушке на ходу мохнатое полотенце, к Полине вошёл — конечно, он — доктор Дорохов.

Бабушка пододвинула ему стул, и он сел рядом с Полининой кроватью.

— Ну что, нашлёпалась по лужам, Веснушка? — спросил доктор Дорохов.

У Полины и правда по обеим сторонам носа, как только чуть весна, высыпали весёлые веснушки. Но никто её так никогда не называл. Она бы и не позволила. А доктору Дорохову было можно: у него это получалось не обидно и даже ласково.

Он, как всегда, послушал через трубочку «дыши — не дыши», а потом, словно не доверяя трубочке, приложил ухо к Полининой спине и опять велел то дышать, то не дышать.

— Ничего особенного, простудилась, — сказал он Полине, беря обе её руки в свои и глядя на неё пристально. — Ты чем-то озабочена, Веснушка? — спросил он тихим голосом. — У тебя плохое настроение?

Полина посмотрела доктору Дорохову в глаза и кивнула. Не могла не кивнуть. Он понял. Он больше ни о чём не стал спрашивать. Только, уходя, улыбнулся, сказал:

— Ничего, скоро поправишься, Веснушка!

И еле слышно — или Полине это только показалось? — почти шёпотом, пропел:

Пёсик в лодочке отчалил,

Пёсик в лодочке плывёт.

Не бывает сплошь печали,

Пёсик радость принесёт.

Подмигнул, чего обычно никогда не делал, и быстро вышел в коридор. Полина очень удивилась, но когда, проводив доктора Дорохова, в комнату вернулась бабушка, Полина ничего ей не сказала и только попросила:

— Бабушка Тая, расскажи мне про Крутогорск.

— Дак ведь что же рассказывать, Полинушка. Что было, то прошло, того уж нет нигде.

Бабушка вздохнула.

— Что, и города нет? — удивилась Полина. — Ты же туда ездила, даже открытки с видами Крутогорска привезла!

— Город есть. Только он не тот же самый. Новый. Большой. Дома высокие. Каменные. Людей в них много живёт. Чужих.

Бабушка замолчала, задумалась.

— Бабуль, — не отставала Полина, — а ты мне про тот Крутогорск расскажи. Ну тот, прежний.

Полина хитрила немножко. Девочка знала, что бабушка любит тот Крутогорск, где она сама выросла и мама выросла и где раньше был дедушка.

«Крутогорск маленький, — говорит она обычно. — Но ведь это моя родина!»

— Бабушка Тая, ну расскажи.

— Полиночка, обед у меня ещё не готов. Мама придёт с работы усталая, папа придёт с работы голодный. А я борщ затеяла со сморчками.

— Откуда ты сморчки взяла? Грибов ещё нет! Снег ведь не стаял!

— Ты разве забыла, дедушкин друг, дядя Йонас, приезжал из Литвы нас с тобой навестить, он нам мешочек сушёных сморчков привёз. Так у меня ещё остались. Вот с ними борщ и варится.

— Ну, пусть ещё поварится. А ты со мной посиди, расскажи. Я больная. Доктор Дорохов ведь сказал, что больная!

— Ты кого хочешь уговоришь, — улыбнулась бабушка. — Сейчас только схожу немного газ прикручу. И то — пусть борщ упреет хорошенечко.

Как только бабушка вышла из комнаты и пока не вернулась, Полина ясно слышала, как в воздухе звучат слова, которые произнести было решительно некому:

Пёсик в лодочке отчалил,

Пёсик в лодочке плывёт.

Не бывает сплошь печали,

Пёсик радость принесёт.

Или это всё только кажется?

— Ну вот, — сказала бабушка Тая, садясь возле Полининой кровати. — Слушай. Вокзальчик в Крутогорске раньше был маленький, но красивый. Как теремок. Весь он был жёлтый, а под крышей бордюр и наличники белые-белые, их каждую весну белили.

— А где вы жили? — перебила Полина. Хотя она и про красивый вокзальчик и про то, где жили, слышала не один раз.

— Где жили? Жили мы на самой крутой горе, на самой верхотуре. Город-то ведь недаром Крутогорском называется. Надо было сначала в гору подняться, потом липовым сквером пройти, а за сквером и начиналась наша улица. Пальмовая называлась. И откуда такое название, никто докопаться не мог. Я даже, когда в школе училась, в краеведческий музей бегала. Там сказали: мол, жил раньше на этой улице некто по фамилии то ли Пальмин, то ли Пальмов. А что за Пальмин или Пальмов и почему улицу в честь него назвали, пока неизвестно. Ну, вот. А когда твой дедушка с войны пришёл…

— Он был герой? — в сотый раз спрашивает Полина.

— Да нет, Полиночка, героем он не успел стать. Он же был тогда молоденький. Как ему разрешили на фронт добровольцем пойти, тут скоро и война кончилась. Герой не герой, но и трусом не был. Хороший был у тебя дедушка…

Полина замерла. Она знала, что сейчас будет самый красивый бабушкин рассказ про Вардкеза и его необычайные алые и белые розы.

Но тут зазвонил телефон. Бабушкина приятельница Ванда Феликсовна долго держала её у телефона, а вскоре пришли мама и папа, и бабушка стала кормить их обедом. После обеда мама только на минутку зашла к Полине, погладила по голове и дала лекарство, снова взялась за свои рукописи, и всем было опять не до Полины. Температура у неё уже спала. Полина была только вялая и сонная. Но кто-то всё время говорил и приговаривал:

Не бывает сплошь печали,

Пёсик радость принесёт.

А у неё даже не было сил подумать, кто же это говорит? Бабушка зашла, погасила лампу, и Полина стала задрёмывать…

Бабушка Тая отгремела на кухне посудой и ушла в свою комнату, к большой дедушкиной фотографии и вазам с сухими травами. Некоторое время в щёлочку под дверью Полининой комнаты проникал свет из коридора, но потом и он погас.

Полине не спалось, только так, дремалось. Где-то за стеной в соседней квартире кто-то играл и играл на скрипке всё одну и ту же, одну и ту же мелодию.

Дверь в её комнату никто не открывал. Это точно. Окно тоже было закрыто, потому что Полина простужена и бабушка бережёт тепло. Но вдруг…

Совершенно неизвестно откуда посреди комнаты оказалась девочка. В комнате сделалось светло как днём не потому, что зажглись лампы, а потому, что девочка светилась. И платьице на ней было светлое, блестящее. Полина села на кровати.

— Ты мне снишься? — спросила она светящуюся девочку.

— Но ты ведь не спишь! — сказала загадочная гостья, и от её слов по стенам забегали светло-зелёные огоньки.

— Кто ты? — шёпотом спросила Полина. Ей сделалось страшно. Она никогда в жизни не видела светящихся девочек с разноцветными словами.

— Не бойся, — сказала девочка. И снова побежали огоньки, но только уже не зелёные, а голубые. — Не надо пугаться. Я — звезда.

— Как — звезда? Так не бывает!

Девочка засмеялась. Огоньков стало ещё больше. Они были всех цветов радуги.

— Разве ты никогда не видела звёзд на небе? И больших и маленьких…

— Так ведь то же на небе!

— У звёзд есть лучи, которые связывают небо с землёй, — сказала девочка.

— А тебя как-нибудь зовут? — спросила Полина растерянно.

— Ая. Я — девочка-звезда, и меня зовут Ая.

— Как же ты здесь оказалась?

Ая опять засмеялась своим цветным смехом.

— Это-то совсем просто. Ты лучше спроси, зачем?

— За-зачем? — машинально переспросила Полина.

— Так ведь тебе плохо? — сказала Ая.

— Ничего. Температура уже спала.

— Я не об этом говорю. Подумай.

Полина задумалась. Да, перед девочкой, которая светилась и смеялась разноцветным смехом, что было притворяться! Хотя Полина вообще-то была девочка скрытная и не всякому рассказывала, как там у неё на душе — хорошо или плохо.

«Сокровенная», — называла её бабушка Тая.

— Можешь не говорить, — продолжала Ая. — Звёзды знают про людей гораздо больше, чем ты думаешь. А я знаю: и про Фокки, и про ковёр, и про модальные глаголы.

— Как же так? — робко спросила Полина. — Ты — звезда, но ты не на небе. И вид у тебя — ну совсем как у девочки. Только платье — как будто ты в костюме Снежной королевы…

— Звёзды умеют иногда принимать человеческий вид.

Девочка-звезда помолчала.

— Слушай, — сказала она наконец. — А ведь ты любишь и маму и папу. — Она не спрашивала. Она просто сказала.

Полина подумала, точно заглянула сама в себя. У мамы тёплые руки, и так хорошо, когда у неё оказывается время с Полиной поговорить. И папа бывает добрым. Он тогда поёт ей:

Полинет, Полинет,

Слышишь ты или нет?

Коровы сжевали пшеницу.

Это кусочек какой-то французской песенки. И они тогда оба, папа и Полина, весело смеются.

— Люблю, — сказала она. — И бабушку Таю. Только…

— Я знаю. Только после того, как получили новую квартиру и так ей радовались, сами все стали какие-то безрадостные. Занятые. И в дом перестало приходить весёлое утро. А жить без весёлого утра нельзя.

Полина кивнула.

— Понимаешь, что случилось, — продолжала Ая. — У вас в доме поселились хмурцы. Как только все сделались невесёлыми, так они на вас и напали.

— Хмурцы? — удивилась Полина. — Кто это? Звери? Насекомые?

— И не звери и не насекомые.

— Кто же тогда?

— Они такие маленькие существа. Как пылинки. Только пылинки весёлые, а эти — хмурые.

— Страшные?

— Да не страшные, а вредные. Они любят, чтобы люди были невесёлые, озабоченные, хмурые. Они плетут хмурость из невидимых хмурых нитей и, как пауки, ловят в них весёлые слова, улыбки, смешинки. Ловят и уносят и прячут где-то в далёких пещерах, куда не заглядывают ни люди, ни звёзды. И очень любят делать людям мелкие пакости.

— Как же нам теперь быть? — спросила Полина.

— Тихонечко одевайся, и пойдём.

— Куда? Мне нельзя, я больная, — испугалась Полина. — Меня гулять не пускают. Доктор Дорохов велел дома сидеть.

— Ты уже почти здорова, у тебя нет температуры, — сказала Ая. — Вот увидишь, тебе наша прогулка не повредит.

— А как же мама и папа? И бабушка Тая? Они ведь будут меня искать?

— Решайся, Полина, — сказала Ая. — Многое зависит от тебя.

Полина думала всего одну минутку. Потом быстро оделась. Оглядела комнату. Ах да, вот что! Она приготовила бабушке и маме на день рождения рисунки. Бабушка и мама родились в один и тот же день — двадцать третьего марта. Эти рисунки — сюрприз. На одном нарисованы пальмы, на них висят гроздьями жёлтые бананы, а на вершине самой высокой пальмы сидит синяя обезьянка. Почему синяя? Потому что коричневый карандаш сломался. А Полине показалось, что синяя даже лучше — смешнее. На другом рисунке пасутся кони. Красивые разноцветные кони на опушке леса. И солнце в небе светит. И плывут большие, похожие на птиц облака. Полина достала с полки третий том Детской энциклопедии, спрятала рисунки между страницами и поставила книгу обратно в шкаф.

— Пошли, — сказала она Ае.

Пока они на цыпочках шли к двери, Ая тихо нашёптывала:

Мы с тобой уйдём неслышно

И тихонечко придём.

Алой розы кустик пышный

В прежнем времени найдём.

В небе отсвет голубой.

Ты не бойся, я с тобой!

Глава третьяАЯ РАССКАЗЫВАЕТ, ЧТО НАДО ДЕЛАТЬ. СТРАННЫЙ ПОЕЗД НА ГРАНИЦЕ ВЕТРЕНОЙ ПУСТЫНИ

Лифт не работал. Лампочки на лестнице горели по-ночному тускло. Но в ту ночь это решительно ничего не значило. Ая, девочка-звезда, новая удивительная подруга Полины, так сияла, что было светло, как в летний полдень.

Она негромко говорила, спускаясь по лестнице. Слова её тоже светились, но неярко, на стены лестничной клетки взбегал то один, то другой бледно-сиреневый огонёк.

— Понимаешь, что надо сделать, — говорила Ая Полине. — Надо во что бы то ни стало вернуть в ваш дом весёлое утро. И всё будет хорошо.

— А как? Это ведь, наверно, совсем невозможно? — вздохнула Полина.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что мама никогда не перестанет носить домой свои глаголы.

— Не может этого быть, — сказала Ая. — Это она берёт дополнительную работу. Потому и домой. Вот увидишь, что перестанет.

— Да никогда! Они хотят купить цветной телевизор! — воскликнула Полина.

— Не помогает, — заметила Ая.

— Как — не помогает? — удивилась Полина. — Не помогает от чего?

— От хмурцов. Цветной телевизор — хорошая вещь. Но от хмурцов не помогает. И потом — о нём не надо думать специально. Понимаешь?

— Понимаю, — сказала Полина. — И тогда не будет хмурцов?

— Меньше, во всяком случае, — задумчиво отозвалась Ая.

— А что же ещё надо? Чтоб совсем, а? — Полина с надеждой заглянула в синие лучистые глаза.

— Надо, чтобы хоть раз настало весёлое утро.

— Ая, ну скажи, скажи, что же для этого мы можем с тобой сделать? Да ещё ночью? Ая, я боюсь!

Ая остановилась. Это было на площадке между третьим и вторым этажом.

— Слушай, Полина, — сказала она медленно, немного торжественно. — И пожалуйста, обещай, что ты не будешь бояться.

— Я слушаю, — прошептала Полина.

— Мы с тобой, ты и я, и ещё кое-кто, а кто — ты сейчас увидишь, должны вернуть в ваш дом весёлое утро. А для этого нам необходимо достать АЛЫЕ И БЕЛЫЕ РОЗЫ ВАРДКЕЗА!

— Но ведь он жил давно! Это было, как бабушка говорит, сразупослевойны. Он был тогда уже немолодой. Его, наверно, больше нет на свете!

— Что значит — нет? Это ты говоришь совсем даже неточно, — отозвалась Ая.

— Точно, точно, по-моему, бабушка говорила, что Вардкеза уже нет.

— Может, сегодня и нет, — заметила Ая. — Но тогда-то он есть.

— Сразупослевойны?

— Ну конечно. Он есть тогда. И я ведь есть тогда. Это должно нам как-то помочь.

— Ая, — сказала Полина. — А может быть, ты одна…

— Полина, даже и не думай, — перебила её Ая. — Без тебя ничего не получится. Кто это станет со мной разговаривать? Люди пугаются, когда видят перед собой звезду! И вообще… Никто, никто на свете за тебя этого сделать не может. Только ты — для своей семьи. Для папы, для мамы, для бабушки.

Они спустились до первого этажа; аккуратно придержав парадную дверь, вышли во двор. Но оказались совсем не во дворе, к которому привыкла Полина. Тот был ещё слегка завален строительным мусором и с чахлыми липками, которые осенью посадили вдоль тротуара. А этот был какой-то двор не двор, пустырь не пустырь, весь покрытый рыхлым тающим снегом.

— Сейчас мы ещё кое-кого позовём. Фокки! — крикнула Ая.

Синий огонёк метнулся куда-то в темноту. И к удивлению Полины, на свет выскочил Фокки, милый Фокки, Полинина заветная, желанная собака! Он так и был, как убежал тогда в парке, — в ошейнике, с вымокшим в лужах поводком.

После того как Полина и Фокки наконец нарадовались друг другу, Полина вдруг сообразила:

— Погоди, Ая! Но ведь про Фокки знаю только я одна. В детском саду никто не догадывается даже и дома тоже. Ведь он есть только для меня — потому что я так одна играю…

— Ты ведь очень-очень хочешь, чтоб Фокки у тебя был по-настоящему? — спросила Ая.

— Очень-очень, — подтвердила Полина.

— Вот он у тебя и есть!

— Так мой Фокки — теперь настоящий, что ли? — изумилась Полина.

— Теперь настоящий.

— Но ведь это же чудо! А чудес не бывает, — добавила Полина неуверенно и погладила Фокки.

Ая опять, как тогда в комнате, рассмеялась разноцветным смехом.

— Да как же не бывает, когда бывает! Чудеса встречаются прямо на каждом шагу! Вот увидишь. Сама увидишь!

Полина вспомнила, как папа говорил бабушке: «Чудес не бывает, Таисья Гурьевна, вещи сами в дом не придут».

И они, правда ведь, сами и не приходили.

Это сейчас немного сбивало Полину с толку. И то, что Ая, светлая девочка-звезда, говорила так мудро, почти как взрослая, тоже удивляло Полину. Правда, она подумала:

«Ая сказала, что она была тогда, в сразупослевойны. А может, она была и раньше? Она ведь звезда! А звёзды всегда светят на небе! Как всё непонятно! Как интересно! Может быть, всё-таки бывают чудеса?»

Ая наклонилась, стряхнула капли с мокрого поводка, сказала:

— Ну, Фокки, миленький. Ищи. Нам надо найти дорогу к волшебному вокзалу. Не то поезд уйдёт, и нам придётся ждать другого долго-долго.

Фокки ткнулся носом в Полинину руку, потом стал пристально нюхать землю, искать дорогу.

Нет, Полине явно эта местность не была знакома. Но Фокки нанюхал дорогу. Мартовский тающий снег перестал хлюпать у Полины под сапогами. Сапожки почему-то не промокли. А между прочим, могли бы и промокнуть по такой слякоти. Ая шла рядом, как шла бы, например, Полинина детсадовская подружка Люба. Люба ходила очень легко. Полина пригляделась. Нет. Ая шла ещё легче, ещё воздушнее, а вместе с тем она была даже чем-то похожа на Любу. Совсем-совсем немножко. А потом… Да нет! Какая там Люба! Ая вся светилась, и слова её были не только звук голоса, а ещё и блеск и цвет!

Фокки резво бежал впереди, Ая спустила его с поводка и поводок отдала Полине.

Ночь всё длилась и длилась. Но как ни странно, время года стало постепенно меняться. У них там, возле дома, был март. А тут вдруг донёсся запах согревающейся майской земли, потом цветущей черёмухи, потом сирени. Но постепенно эти запахи исчезли, и запахло грибами. Дорога вошла в лес. Грибной запах усилился. Деревья в лесу стояли не шелохнувшись. Не качалась ни одна ветка. Не вздрагивал ни один лист.

Полина вдруг с удивлением заметила, что и веток и листьев на деревьях вовсе нет. Они высились какими-то странными глыбами. Полина дотронулась до одного из них и сразу же отдёрнула руку. Дерево было холодное и неприятно скользкое.

— Ая, что это? Куда это мы пришли? — воскликнула она. — Что это за странные, неприятные деревья и почему так пахнет грибами?

— Это же вовсе не деревья, — сказала Ая. — Ты никогда не видала такого леса. Это сморчковый лес.

— Смор-чко-вый?

— Ну да. Здесь растут гигантские грибы сморчки, высокие-превысокие. Они сами себе деревья и сами себе грибы.

Полина подумала, что это надо запомнить и обязательно потом рассказать бабушке Тае. Вот она удивится!

Фокки вдруг кинулся в сторону. Полина испугалась, что он, как это обычно бывало, убежит и исчезнет. Но Фокки тут же вернулся и стал громко лаять.

— Полиночка, Полиночка! — обрадованно закричала Ая. — Мы дошли. Вот и вокзал.

Разноцветные огоньки ринулись туда, откуда только что прибежал Фокки.

— Хотя, кажется, тут нам будет непросто, — добавила Ая задумчиво. — Я вижу одного человека… Вот досада…

И тут Полина увидела вокзал. Странно. На кирпичном здании, там, где обычно бывает написано название станции, значилось просто слово «ВОКЗАЛ». У единственного перрона стоял поезд. Чудные вагоны — товарные не товарные, пассажирские не пассажирские. Вроде бы такие, в каком Полина с мамой ездили на юг. Но тогда где же окна? И самое удивительное, что поезд стоял без рельсов — прямо на земле. С той стороны, где должен бы оказаться паровоз, или тепловоз, или электровоз, ничего не было прицеплено.

«Электричка это, что ли?» — подумала Полина.

Перед каждым вагоном высилось несметное количество одинаковой величины ящиков. Народу никакого не было. Только вдоль состава ходил один-единственный угрюмого вида человек и грузил эти ящики в вагоны.

— Здравствуйте, — сказала Ая.

Человек резко обернулся и молча уставился на всю компанию. Довольно долго помолчав, он сказал неприветливо:

— Чего надо?

Фокки гавкнул. Ая велела ему молчать. Полина вообще не знала, что сказать.

Заговорила Ая:

— Если я не ошибаюсь, вы — Шкандыба?

— Ну, Шкандыба. А ты я уже вижу кто. И что это, в самом деле, звёздам на небе не сидится? Чего тебе?

— Нам надо в город Крутогорск, в сразупослевойны.

— Пассажиров не возим. Вон — ящиков полно. Понятно? А тут ещё девчонки, собаки, звёзды… Много охотников наберётся. Помогли бы лучше грузить. А то Шкандыба и тут вкалывай — нагружай, Шкандыба, и там вкалывай — разгружай. И кто ты есть — то ли грузчик, то ли машинист, то ли тутошний, то ли тамошний, — сам не знаешь. Ишь, в Крутогорск им занадобилось! В сразупослевойны, видите ли.

— Вы не сердитесь, — попросила его Ая.

— Как же не сердиться, — бурчал Шкандыба. — Не возим мы сегодняшних пассажиров туда. Те времена для здешних прошли.

— Но я-то могу и там быть и здесь, вы же сами видите, — настаивала Ая.

— Допустим, вижу. Что я, звезду от девчонки не отличу, что ли? Собака, положим, мысленная. Ей в любом времени можно быть. Ну а подружка-то твоя? Подружка-то — сегодняшняя, здешняя. И без разговоров, и проваливайте. Звёзды, понимаешь ли, собаки, а поезд ещё не нагруженный стоит.

И тут Ая, улыбнувшись и пустив вдоль вагонов разноцветные огоньки, вдруг хитро сказала:

— А вы приглядитесь хорошенечко.

— Чего тут приглядываться? Есть мне когда приглядываться.

— Девочка тоже тогдашняя, — продолжая хитро улыбаться, говорила Ая. — Разве вы не видите — косы.

— Чего? — по-прежнему неласково спросил Шкандыба.

— Косы. Теперешние девочки — стриженые.

— Это верно, — бурчал Шкандыба. — За модой глядят. Подстригаются по моде с трёхлетнего возраста.

— Да, да, — закивала Ая. — Верно. И я про то же говорю. Но у этой девочки — косы. Тогдашние косы. Вы что, не видите разве?

— М-м-м-м, — помычал Шкандыба. — Косы, оно конечно.

— Ну, значит, и она тогдашняя получается. Ну хоть немножко-то получается?

— Разве что, — засомневался Шкандыба.

— Вот и возьмите, возьмите нас с собой!

— Ты вот звезда — и понимать должна. Нам же ехать через Ветреную Пустыню.

— Я знаю, — спокойно отозвалась Ая. — Поезд как раз и стоит на границе Ветреной Пустыни.

— Ну, так вас сдует! Продует, и раздует, и выдует!

— Ты когда-нибудь видел, чтобы ветер сдул откуда-нибудь хоть одну звезду? Ну хоть раз: ветер подул, и звезда покатилась?

Ая так горячо убеждала Шкандыбу, что не заметила, как с почтительного «вы» перешла на «ты».

— Ну ладно, Шкандыба, ну давай попробуем, — не отставала Ая.

— Тебе хорошо пробовать, ты звезда. А они — люди. Тьфу-ты, — добавил он, взглянув на Фокки. — Ну всё равно они — другие.

— Но я-то ведь вот она, с ними! — сказала Ая громко, и разноцветные огоньки снова побежали вдоль вагонов.

— Ну ладно. Только давайте быстро помогайте грузить ящики.

Фокки бегал вокруг и тявкал, а Полина и Ая стали поднимать ящики и по дощатому настилу таскать их в вагоны.

Странное дело! Одинаковые по форме и величине, они весили совсем неодинаково. Одни были лёгкие, почти невесомые. А другие — не поднять их вдвоём, приходилось звать на помощь мрачного Шкандыбу.

— Что в этих ящиках? — спросила Полина.

— В ящиках, барышня, время. Минуты, часы, дни. Те, которые уже прошли. Они упакованы в ящики, — ответил Шкандыба уже не таким грубым голосом.

— А почему одни полные, а другие пустые?

— Точно что пустые. Но только пустые те, которые едва поднимешь. Потому что это попусту потраченное время, на болтовню, на безделье, на пустые дела.

— И… как же?

— А так. Пустота времени — очень тяжёлая вещь. Можно сказать, неподъёмная.

— А лёгкие ящики — что же?

— А лёгкие наполнены действительно нужными, полезными часами. От добрых и полезных дел легко на душе. Вот и ящики лёгкие! А ну — пора! Пора! — вдруг завопил Шкандыба. — Ветер! Открывай границу своей Пустыни! В путь! В путь! По-е-ха-ли!

Ая быстро прошмыгнула в вагон, втащила за собой Полину и Фокки. Заперла изнутри двери и обхватила-обняла сразу обоих: Полину и Фокки.

— Ну, держитесь. И только бы у вас не закружилась голова! — сказала она.

Глава четвёртаяОСТРОВ ГОВОРЯЩИХ ЛОШАДЕЙ. ГДЕ ЖЕ АЯ?

Легко сказать — «не закружилась»! Поезд понёсся, полетел, точно это не поезд, а космическая ракета, в которых улетают космонавты в далёкое и загадочное небо. Окон в вагоне не было, поэтому не было видно, что делается снаружи, но было слышно, как там дует, завывает, свищет ветер. Да нет. Неправильно было бы сказать — ветер. Сотни, тысячи, миллионы ветров! Фокки опустил обрубок своего хвоста и плотно прижался к Полине. Полина с ужасом прислушивалась к свисту и завыванию ветра и не могла вымолвить ни слова.

Вау-уу! Воу-уу! Виу-уу! — доносилось снаружи.

— Ая, тебе не страшно? — спросила Полина.

— Могло быть и не страшно, — сказала Ая, — но эти увязались за нами, а от них можно ждать всего, чего хочешь. Вернее, чего совершенно даже не хочешь.

— Кто «эти»?

— Хмурцы. Им так не хочется, чтобы у вас в доме настало весёлое утро. Им тогда придётся убраться вон… Не смейте! Не трогайте запоры на дверях! — закричала Ая сердито, и тёмно-синие огоньки метнулись к двери вагона.

Полина в синем свете увидела по крайней мере десяток маленьких, безобразных, сморщенных, серых мордочек.

В то же самое мгновение дверь распахнулась, и в неё с воем ворвался могучий вихрь.

— Полина! Фокки! — закричала Ая.

Всё произошло ещё быстрее, чем закрыть и открыть глаза. Вихрь подхватил Полину и Фокки, точно закутал их в плотную простыню, и вынес из вагона. Поезд, нёсшийся на дикой скорости, тут же скрылся из виду. Полина и Фокки даже не успели понять, что они, завёрнутые в плотный, какой-то полотняный туман, стремительно опускаются.

Так же неожиданно, как и налетел, туманный вихрь растаял, и оба оказались на земле, на траве, в лесу с высокими, по-летнему шелестящими листвой деревьями. В небе занималась заря.

Сначала они долго лежали на шелковистой траве, не в силах оправиться от потрясения. Первым поднялся на ноги Фокки, лизнул Полину. Полина тряхнула головой. Села.

— Где мы, Фокки?

Фокки тихонько гавкнул и заскулил.

— Фокки, ты знаешь, нам, наверно, всё просто снится, — сказала Полина. — Ну ведь так же всё-таки не бывает? Где Ая?

Она протянула руку, думая, что Фокки исчезнет. Он не исчезал. Он был тёплый.

Фокки побежал направо, потом налево. Прибежал. Сел возле Полины. Полина встала. Огляделась. Позвала:

— Ая! Ая! Ая!

Никто не отзывался.

Только шелестели деревья, только мягко перебирали листьями кусты.

«Откуда листья? — мелькнуло в голове у Полины. — Ведь сейчас март. Или здесь, где мы очутились, совсем другое время года?»

— Фокки, если нам это всё не снится, то мы, значит, пропали, да? — говорила Полина, а Фокки молча и печально её слушал. — Мы пропали! А главное — никогда не придёт к нам в дом весёлое утро! Какое уж тут весёлое утро! Папа, и мама, и бабушка Тая проснутся, а меня и вовсе нет. Это ведь будет ужас, а совсем даже никакое не утро, Фокки!

Слёзы уже накопились в каждом Полинином глазу и собирались сбежать оттуда, как вдруг кусты осторожно раздвинулись и перед ними предстал конь. Красивый белый конь, с длинной шелковистой гривой. Он подошёл к Полине, встал прямо перед ней и низко ей поклонился. И вдруг заговорил как человек, понятными словами:

— Приветствую тебя на вечнозелёном Острове Говорящих Лошадей, прекрасная Хозяйка.

— Но я вовсе никакая не хозяйка, — сказала Полина робко. — Я просто девочка. Меня зовут Полина. А это — Фокки. Честное слово, я ничья не хозяйка! Вот разве что его. — И она показала на Фокки.

— Не говори так, — продолжал Белый Конь торжественно и грустно. — Идите все сюда! — позвал он, обращаясь в сторону кустарников. — Идите скорее. К нам наконец-то прибыла Хозяйка.

И вдруг из-за всех кустов стали выходить лошади, лошади, лошади. Их собралось вокруг видимо-невидимо. И каждая прежде всего подходила и кланялась Полине. Девочке не было страшно, потому что лошади вели себя спокойно и учтиво. С тем, что они умеют говорить как люди, она очень быстро освоилась.

Когда вокруг Полины собрались, похоже что, все лошади со всего острова, они, окружив её тесным кольцом, снова медленно и молча, как по команде, отвесили ей три глубоких поклона.

— Я ничего не могу понять, — сказала Полина. — Почему вы мне кланяетесь? Я обыкновенная девочка. Я хожу в старшую группу детского сада и скоро пойду в школу. Мне надо достать алые и белые розы у Вардкеза. Вы, случайно, не знаете, где теперь Ая? Ая — это девочка-звезда.

Белый Конь, который первым встретил Полину, видимо, и был старшим, он первым и отозвался:

— Милая Хозяйка, ты говоришь много слов, смысл которых нам неясен. Мы не знаем, что значит «старшая группа детского сада», и мы незнакомы с Вардкезом, и никакая звезда никогда не посещала наш остров. Ты спустилась с неба на вечнозелёный Остров Говорящих Лошадей. Этот остров находится посреди Ветреной Пустыни.

— Разве бывает остров не в море и не на реке? — удивилась Полина.

— Не бывает, — ответил Белый Конь. — Наш остров — единственный, который находится посреди Ветров, а не Воды. А теперь послушай, пожалуйста, я объясню тебе кое-что.

Все лошади дружно закивали головами:

— Объясни, объясни.

Белый Конь продолжал:

— В давние-стародавние времена один человек держал лошадей. Он наживал на них деньги. И совсем их не любил. А лошади не могут, когда их не любят.

— Не могут, не могут, — снова закивали стоявшие вокруг Полины лошади.

— И вот лошади — а это были наши предки — оставили его, долго скитались по свету и наконец поселились на вечнозелёном острове. Это прекрасный остров. Здесь всегда тепло. Здесь вечное лето. Но наши предки быстро поняли, что каким бы ни было прекрасным место, оно плохо для лошади, если рядом нет человека. Некому сказать ей ласковое слово и потрепать по холке. Некому запрячь в телегу или прокатиться верхом. Лошадь не выносит безделья. Она любит работу. А потом, после дневных трудов, любит ночью пастись на лугу. И чтобы рядом был человек. Чтобы он жёг костёр и вёл бы тихую ночную беседу с друзьями. Словом, лошади нужен хозяин. И наши предки-лошади стали гадать, как им быть. Они спрашивали ветры и солнце, луну и дожди. И то, что те им ответили, они нанесли на пергамент. Но пергамент этот затерялся в пыли веков. Мы не знаем, где он. Мы только слышали от стариков, что хозяин однажды к нам прилетит. И тогда всё опять будет хорошо. Он будет пахать и сеять. Будет скакать верхом и запрягать нас в телегу. И вот — сегодня ты прилетела. Поэтому мы приветствуем тебя и кланяемся тебе. Ты останешься у нас навсегда.

— Я бы осталась с вами, — сказала Полина. — Но я не умею быть хозяйкой и не умею пахать, и сеять, и запрягать лошадей в телегу. Я вообще очень мало чего умею. Скажите мне, пожалуйста, как же мне добраться в город Крутогорск? Ая пропала. Я совсем, совсем не знаю, как мне быть!

Полина снова собралась плакать. Что ещё остаётся делать в таком удивительном и при этом безвыходном положении? Чтобы удержать слёзы, Полина посмотрела вверх. На небе, хотя уже наступило утро, всё ещё светилась одна малюсенькая звёздочка.

Глава пятаяПОЛИНА В ОТЧАЯНИИ. ОБЛАЧНАЯ ПТИЦА ЧУР

— Ничего, — сказал Белый Конь. — Это ничего. Ни один жеребёнок ещё не остался жеребёнком. Все жеребята становятся лошадьми.

— Да, да, — согласно закивали остальные лошади.

— И ты вырастешь и станешь Хозяйкой. И всему научишься. Ты наша. Ты нам нужна.

Полина молчала.

И тут случилось нечто совершенно неожиданное. Лошади придвинулись совсем близко к Полине. В одно мгновение она оказалась на спине у пегого коня, и все во главе с Белым Конём помчались, увозя Полину на другой конец острова. Фокки кинулся следом, залаял, заскулил, но ему не угнаться было за лошадьми, и он постепенно отстал и потерялся из виду.

Лошади добежали до маленькой поляны где-то в самой глубине густого леса и спустили Полину на траву. Полина скорчилась на земле, ткнулась носом в траву и зарыдала, не в силах сладить с горьким своим отчаянием. Мама — далеко. Папа — далеко. Бабушка — далеко. Ая — неизвестно где. Фокки потерялся. И вот она, маленькая и беззащитная, среди лошадей, которые хотят, чтобы она стала настоящей хозяйкой, конюхом, и наездником, и ещё чем-то, что Полина не знает, как называется. Кто делает телегу? А уздечку? Она из какой-то книжки помнила, что у коня бывает уздечка. А ещё что? Кажется, вожжи. Больше Полина не знала ничего.

Она плакала, и плакала, и плакала. Лошади стояли в полном молчании, по-видимому тоже огорчённые. Они так надеялись, что наконец-то на острове появится Человек. И он им поможет. И наконец-то кончится их безделье, которое для лошадей хуже болезни. Потому что лошадь — это умное, доброе и работящее животное. Они надеялись, что девочка вырастет и построит дом. Лошади ведь домашние животные. Они любят жить при доме. Но, видно, что-то такое не получалось. Не сходилось с тем, что предсказывали предки. Человек должен был прилететь. Он и прилетел. Ну, пусть маленькая девочка. Но ведь всё-таки Человек. Но оказывалось, что она может только отчаянно плакать и больше ничего. Лошадям стало её жалко.

— Мы приняли тебя за Хозяйку. Мы ошиблись. Извини нас, — сказал Белый Копь. — Только я не знаю, что же нам теперь делать.

Полина перестала плакать и взглянула на лошадей. Много больших лошадиных глаз глядели на неё с участием.

— Я знаю, что надо, — проговорила Полина сквозь слёзы. — Только не знаю — как. Надо найти Фокки. Надо добраться до Крутогорска. В то время, которое называется «сразупослевойны». Надо, чтобы нашлась Ая.

Полина снова всхлипнула.

— Не плачь, — стал утешать её Белый Конь. — Мы сейчас попробуем посоветоваться с нашими друзьями — маленькими ветерками.

У Полины шевельнулась робкая надежда.

Лошади застыли в молчании. Они стали прислушиваться. А по деревьям и кустам прошёл шелест. Шелест стал нарастать. И вот уже не было ни единой веточки, ни единого кусточка, ни единого листочка и травинки, которые не колыхались бы и не шептали. Ветерок растрепал Полинины косы. Потом вдруг всё разом стихло.

Белый Конь печально произнёс:

— Ветерки говорят, что они ничего не могут сделать. Они слабенькие. Им не по силам справиться с Ветрами Ветреной Пустыни.

— И ничего, ничего нельзя придумать? — спросила, всё ещё на что-то надеясь, Полина.

Белый Конь тряхнул своей прекрасной гривой.

— Мне жаль очень. Но — ничего. Совершенно ничего. Если только не…

— Прости, что перебиваю тебя, — сказал внезапно один из коней. — Настал час Песни. А ведь мы по велению предков должны петь её именно в этот час, чтобы не угасала надежда. Прости ещё раз, что я взял на себя смелость напомнить.

— Благодарю тебя, — сказал Белый Конь. — Ты ни в чём не виноват. Ты поступил правильно.

Белый Конь ударил правым передним копытом о землю.

Это был сигнал начинать песню. И все лошади запели хором, слегка откинув головы назад, точно глядя в небо:

В небе ясные светила,

Быстрых птиц полёт,

Может быть, Хозяин милый

Скоро к нам придёт.

Дальше шёл припев:

Ветер, вей, вей, вей,

Вихрь, вейся, вейся, вейся,

Ты не падай духом, Эй!

Ты надейся… Ты надейся!

Чередой идут века,

Их немало пролетело.

Грустно нам без ездока,

И без дела, и без дела.

Лошади секундочку помолчали и потом снова выразительно спели припев:

Ветер, вей, вей, вей,

Вихрь, вейся, вейся, вейся,

Ты не падай духом, Эй!

Ты надейся, ты надейся!

Пропев песню, лошади ещё некоторое время постояли молча, глядя в небо, потихонечку разошлись и исчезли за деревьями.

Возле Полины остался только Белый Конь.

— Мне жалко, что всё так получилось, — сказал он. — Мы очень огорчены.

— И я, — печально сказала Полина.

По примеру лошадей она тоже поглядела на небо. Солнце всходило ясное, но не горячее. Оно за это время поднялось уже довольно высоко. Чистые пушистые маленькие облачка пролетали мимо, на секундочку скрывая и тут же снова открывая его доброе лицо.

— Так вот, — сказал Белый Конь, — есть для тебя одна-единственная надежда.

— Правда? — не поверила своим ушам Полина.

— Я хотел тебе об этом сказать, когда настало время Песни. К сожалению, это слабая надежда.

— Ну хоть маленькая-малюсенькая? — почти прошептала Полина.

— Видишь облака в небе? — спросил Белый Конь.

— Вижу, очень красивые.

— Да. Только смысла в них — никакого.

— А какой вообще может быть от облаков смысл?

— Слушай. Есть одно могучее облако — облачная птица Чур. Только она может не подчиняться Ветрам Пустыни и подниматься, и опускаться, и лететь, куда захочет.

— Облачная птица Чур? Я никогда про такую не слыхала.

— Всё дело в том, как её вызвать с неба, — вздохнул Белый Конь.

Несмотря на то что солнце уже светило вовсю, та самая маленькая звёздочка всё ещё была видна на небе.

— Как ты думаешь, — спросила Полина у Белого Коня, — может быть, это Ая?

— Ты имеешь в виду вон ту маленькую звёздочку? 

— Да.

— Если это она, если это она, — задумчиво проговорил Конь, — что ж, может быть, ей удастся… Гляди! Гляди! — вдруг перебил он сам себя. — Видишь?

Полина посмотрела, прищурившись, но всё так же светило тёплое розовое солнышко, мимо него всё так же проплывали чистенькие, беззаботные и, как выяснилось, бессмысленные облака.

— Да нет, вон там, на самом горизонте!

На горизонте действительно показалось облако потемнее и побольше других. Оно медленно плыло по небу всё в том же направлении, что и остальные облачка. И вдруг… вдруг оно круто повернуло, как будто сильный ветер подул в другую сторону. Оно направилось к маленькой звёздочке. Вот оно совершенно отчётливо приняло очертания гигантской, с огромным размахом крыльев птицы.

— Это облачная птица Чур! Нам всего несколько раз удавалось заметить её на небе.

«Хоть бы она прилетела за нами, хоть бы она прилетела за нами, — быстро-быстро повторила про себя Полина. — Но надо, надо ведь ещё найти Фокки…

Облачная птица покружила как раз в том месте, где мерцала звёздочка, потом она точно склюнула звёздочку, и Полина в ужасе закрыла лицо руками, но Белый Конь сказал ей:

— Не бойся. Значит, эта звёздочка точно твоя подруга Ая.

Птица становилась всё больше и больше. Птица была всё ближе и ближе. Вот она уже кружит над маленьким островом. Кружит, кружит и вдруг, сложив крылья, устремляется вниз. У Полины замерло сердце. Она зажмурилась.

Полина открыла глаза, услышав, что её громко окликают:

— Полинка! Полина! Полиночка!

Разноцветные огоньки скакали-плясали по деревьям, по траве, по гриве Белого Коня.

— Ая!

Не помня себя, девочка и звезда кинулись друг к другу и обе чуть не заплакали от радости. Но всё-таки не заплакали. И поэтому мы до сих пор не знаем, как плачут звёзды.

Глава шестаяФОККИ ВЕДЁТ РАСКОПКИ. ПТИЦА ЧУР ДАЁТ ОБЕЩАНИЕ

— Полина! — торопливо говорила Ая. — Хмурцы чуть было не погубили тебя! Они хотели, чтобы ты никогда-никогда не добралась до алых и белых роз Вардкеза! Они открыли вагонную дверь! И Ветры вас унесли! Шкандыба не может останавливать поезд на такой скорости. Ах, как я за тебя боялась! Если бы не птица Чур!

— Ая, я не понимаю, раз птица Чур… А почему мы её с самого начала не попросили? Мы ведь тогда могли обойтись без Шкандыбы и этого странного поезда. Или нет?

— Конечно, могли бы. Но у птицы Чур такой характер. Она редко появляется там, где её больше всего ждут! Такое счастье, что она в этот раз пролетала совсем близко от меня. Спасибо тебе, птица Чур, — сказала Ая с чувством, обращаясь к облачной птице.

Птица Чур была белая с серыми подкрыльями. Голова и клюв были как у орла, только значительно больше, чем у самого большого орла — кондора.

— Хватит, хватит! — сказала она резким и, как Полине показалось, ворчливым голосом. — Это, что ли, твоя подружка? Собирайтесь скорее. Я отнесу вас в Крутогорск и, надеюсь, не скоро теперь увижу. Терпеть не могу, когда меня заставляют лететь туда, куда я не собиралась. Я вам не перевозчик.

— Ты же добрая, птица Чур! — засмеялась Ая. — Не делай вид, что ты сердишься!

— Я уже сказала: я лечу, куда лечу, я не люблю, когда меня останавливают. Поторопитесь!

Белый Конь явно собирался обратиться с какими-то словами к птице Чур, но её сердитые речи его, по-видимому, пугали.

Вдруг по траве проскакали невесёлые, тёмно-синие огоньки. Это оттого, что Ая воскликнула с тревогой:

— Полина, а где Фокки?

Полина опустила голову.

— Он отстал от лошадей и потерялся, — сказала она с тоской.

— Как же так? Надо его немедленно разыскать! — сказала Ая.

— Ну вот, — опять заворчала гигантская птица. — Я совершенно не намерена ждать. Летим, иначе я улечу одна.

— Нет, милая птица Чур, ты этого не сделаешь. Согласись, не можем же мы бросить свою собаку!

— Бросать никого нельзя, — так же ворчливо продолжала птица. — Друга, собаку, птицу, кошку, подружку. И облако. И дерево. Ничто живое непозволительно бросать.

Полина, может быть, и спросила бы: «А разве облако — живое?» — но вспомнила, что птица Чур — хоть и такая огромная и даже сердитая — всё-таки облачная.

— Фокки, ко мне! — без всякой надежды позвала Полина.

Полная тишина. Фокки, видно, был далеко и поэтому не отзывался.

— Фокки! Фокки! Фокки!

Ничего не слышно. Только ровно дышит Белый Конь и сердито хлопает облачными крыльями птица Чур.

— Ну, скоро ли придёт ваша собака? Самой мне её искать, что ли?

Белый Конь огорчённо произнёс:

— Боюсь: тут виноваты мы. Нам так хотелось, чтобы девочка осталась у нас. Мы должны сами поискать собаку. Почтенная птица Чур не сможет её найти, тень от облака закроет листву. А листва слишком густа на острове.

Он кликнул лошадей и велел им искать Фокки.

— Птица Чур, добрая птица Чур, пожалуйста, не улетай. Пёсик найдётся. Хмурцы унеслись на поезде со Шкандыбой. Здесь нет врагов!

— Только скорее! — не преминула ворчнуть птица Чур.

А как скорее? Ая и Полина обежали всё вокруг, ворошили длинные стебли травы, заглядывали под каждый кустик.

Ну нет его, и нет его, и нет его решительно нигде!

— Ая, — всхлипнула Полина, — может, он теперь уже больше никогда не найдётся?

Время шло. Фокки не находился. Не возвращался и никто из лошадей.

— Я лечу, куда лечу, и терпеть не могу, чтобы меня заставляли делать то, что я не собираюсь. Я, кажется, это уже всем объяснила, — ворчала птица Чур.

Было ясно, что ещё немного — и её независимый характер возьмёт верх над её добротой, и она, раскинув свои широченные белые крылья с серыми подкрыльями, унесётся в небо.

Вдруг из чащи леса донёсся громкий голос одного из коней:

— Сюда! Сюда! Все скорее сюда!

Все, кроме птицы Чур, которая только и пробормотала: «Ну наконец-то!» — кинулись в лесную чащу. Первым — Белый Конь, за ним следом Ая и Полина. Одному ему известной самой короткой тропой Конь бежал на призывающий голос. И со всех концов леса к нему тоже бежали остальные лошади.

И что же они все увидели?

Фокки, живой и здоровый, ни на кого не глядя и никого не слушая, обеими лапами рыл, рыл, рыл сухую землю. Вокруг него разлетались серые пыльные фонтаны, а он всё копал, копал и копал как заведённый. Яма, которую он вырыл, была уже довольно глубокой. Кажется, он разворошил всю накопившуюся здесь «пыль веков»!

— Фокки! Это ты? Фокки! Ты нашёлся! Вот радость-то! — воскликнула Полина.

Но Фокки, поглощённый своей «работой», не услышал её, прыгнул в яму, еле выкарабкался со дна и с восторгом вытащил оттуда нечто очень пыльное. Он положил свою добычу к ногам Полины и стал изо всех сил отряхиваться.

Полина наклонилась и взяла в руки этот странный «подарок». Это был свёрнутый в свиток пергамент!

Полина и Ая развернули свиток. Лошади замерли.

Что же было в нём сказано?

А в нём ничего не было сказано, а был только нанесён бледный выцветший рисунок. На рисунке изображалась птица, которая была в точности похожа на бледное, будто вылинявшее, изображение птицы Чур. А мужчина… Чудно и непонятно… Мужчина чем-то отдалённо напоминал… кого бы вы думали? Доктора Дорохова!

— Так всё-таки это должен быть именно Хозяин! — взволнованно произнёс Белый Конь. — И эта Птица! Та самая Птица! Птица должна принести его к нам! Вернёмся скорее к птице Чур и будем её просить.

Все двинулись туда, где нетерпеливо ждала птица Чур.

— Ая, что это? — спросила Полина, пока они шли. — Что это Фокки откопал?

— Гадание лошадиных предков. На нём изображена птица Чур, которая должна принести им Хозяина.

— А почему он похож на доктора Дорохова?

— Ты что-то путаешь, — сказала Ая. — Древние лошадиные предки не могли знать твоего доктора Дорохова.

— Ну, отыскалась ваша собака? — едва завидев всех, закричала птица Чур. — Летим, наконец?

Ни Ая, ни Полина ничего не успели ей ответить. Потому что все лошади, все до единой, окружили птицу, Белый Конь положил перед ней развёрнутый пергамент.

— Что это? — спросила птица брезгливо.

А все лошади, все до единой, молча стали перед ней на колени.

— Что это за игры? Что вы хотите от меня ещё, несносная публика?

Белый Конь заговорил торжественно:

— Вглядись внимательно, птица Чур! Это предсказание наших предков. На твою долю выпадает помощь и спасение.

— Что это ещё за «помощь и спасение»? — передразнила его птица.

— Вглядись хорошенько в этого человека. Это Хозяин, которого мы ждём и о котором поётся в нашей заветной песне. Принеси к нам этого человека через Ветреную Пустыню. Он будет с нами жить. Он построит дом. А мы будем работать. У нас будет дело!

— Вообще-то я лечу, куда лечу, и никто не волен мной командовать. Но раз вы все так об этом просите, я даю вам обещание: хорошо, я это сделаю, когда настанет час, — ответила птица Чур.

— О! — счастливо выдохнули все лошади разом.

— Но ведь я не знаю, где он, откуда вам его принести. Вы мне можете сказать, где он живёт? Кто он?

— Не-е-ет, — сказали опять все лошади разом. — Мы не знаем.

— Ну ладно, — сказала птица Чур. — Раз я обещала, я обещала. Облачная птица Чур не бросает слов на ветер. Ей это может слишком дорого обойтись. Так Ветры могут её вообще разнести по кусочку. Нет, птица Чур не бросает слов на ветер, — повторила она. — Я принесу этого человека к вам, как только он будет найден. Хоть я и не перевозчик, — добавила она ворчливо. — А теперь быстро прощайтесь — и в путь! — сказала она Ае и Полине. — Я надеюсь, ваша собака здесь и не занята больше раскопками?

И вот уже Ая, Полина и Фокки взобрались на спину гигантской птицы и поднимаются в воздух.

Над ними голубеет ясное, безоблачное небо, в небе прохладно и тихо, а снизу, с вечнозелёного Острова Говорящих Лошадей, до них доносится песня:

Ветер, вей, вей, вей,

Вихрь, вейся, вейся, вейся,

Ты не падай духом, Эй!

Ты надейся, ты надейся!

Глава седьмаяКУДА ДЕВАЛСЯ ТАТАРСКИЙ МОСТ? РАЗГОВОРЧИВЫЙ СТАРИЧОК НА ПЕРЕВОЗЕ

Птица Чур летела плавно, и лететь с ней было не страшно. Её перья укрывали от ветра, и поэтому Полине было совсем не холодно. Очень скоро птица Чур стала снижаться и опустилась далеко за городом.

— Терпеть не могу бывать близко от человеческих городов, — сказала она. — Слишком много потом возникает разговоров. Начинаются толки про летающие тарелки и прочее. А я — облачная птица и совсем не желаю, чтобы меня считали посудой, хотя бы даже и летающей. Достаточно того, что я принесла вас в сразупослевойны. Это то время, о котором вы меня просили. Крутогорск находится вон там… — И она махнула крылом, указывая направление. — Идите и возвращайтесь скорее. Меня ждут там, где меня ждут, а я из-за вас всё никак не могу туда добраться. Ступайте по той дороге. И уж будьте любезны, не заставляйте меня торчать тут сто лет.

Полина, Ая и Фокки быстро двинулись, куда им махнула птица Чур. Было прохладно. Снег почти стаял, и кое-где маленькими зелёными щёточками пробивалась новая весенняя трава. Дорога шла через сосновый лес. Сосны росли не часто. Бор был светлый. Деревья о чём-то между собой неумолчно переговаривались, время от времени роняя длинные, скреплённые с одного конца двойные иглы. Воздух был душистый, от земли шёл лёгкий пар, и казалось, будто весь лес был затянут прозрачной душистой тканью. Вон и опушка виднеется. Сейчас они дойдут до неё и посмотрят, куда дальше поведёт их дорога. Может, Крутогорск покажется вдали, и тогда они быстро туда пойдут и отыщут Вардкеза и попросят у него алые и белые розы.

Вдруг Полина остановилась, точно ноги её прилипли к земле. Фокки подбежал к ней и заглянул в лицо.

— Ая! Какой ужас, Ая! — воскликнула она.

— Ты что, Полиночка, что с тобой? — спросила Ая.

— Ая, — продолжала Полина, — но ведь тут не Остров Говорящих Лошадей!

— Я не понимаю, — отозвалась Ая. — При чём тут это?

— Потому что остров — вечнозелёный. А здесь — ты видишь?

— Что «видишь»?

— Здесь тоже, как и у нас, весна. Ранняя весна! Наверно, март.

— Это хорошо, — неопределённо отозвалась Ая. — Весной воздух становится прозрачным, весной звёзды начинают ярче блестеть…

— Ты не понимаешь, Ая! — начала уже сердиться Полина. — Ты меня не слушаешь!

— Чего ты вдруг рассердилась? Я и в самом деле не понимаю, что ты имеешь в виду, — сказала Ая.

— Самое главное. Вардкеза.

— Мы его найдём.

— Но, Ая, в марте розы разве цветут? Что-то я совсем запуталась, Ая!

— Я думаю, у него они цветут круглый год. Даже в марте.

Уверенный тон Аи немного успокоил Полину. Фокки, понимая, что происходит какое-то волнение, начал было вокруг них бегать, а тут и он утих.

Вскоре они вышли на опушку соснового бора и вдали, за широким-широким полем, увидели очертания города. Город, как видно, был расположен на холмах. Издали казалось, что он растёт вверх, как дерево. Виднелись дома внизу, а потом повыше, вроде бы прямо над ними, — снова дома.

— Пошли, — решительно сказала Ая. — Это, должно быть, и есть Крутогорск.

Они долго-долго шли по дороге, ведущей через поляну. Дорога была почти совсем пустынна. Только один раз их обогнал грузовик-полуторка. Он показался Полине странным. Маленьким, почти что ненастоящим. Навстречу проехала телега, которую тащила тощая лошадка. Телега громыхала по булыжной дороге. В телеге было довольно много народу, и лошадь медленно тащила всю ораву. Потом навстречу попалась ещё телега — в ней стояли связанные верёвкой три огромных бидона. Мальчик-кучер шёл возле лошадиной морды, помахивая вожжами и приговаривая:

— Но, Мишка, но же, недалеко уж.

Потом он сел боком на край телеги, и его рыжий Мишка пошёл почему-то быстрее. Никто не обратил на путников никакого внимания.

Ая шла молча, чтобы не бегали разноцветные огоньки и не смущали встречный народ.

Но вот город начал приближаться, и Полине даже стало казаться, что она уже издали узнаёт кое-что из того, о чём рассказывала бабушка.

Вон высится старая пожарная каланча. Вон на берегу реки — остатки старинного монастыря, и галки кружат над покосившейся колокольней. Вот тут, напротив, и должен оказаться мост через реку.

Бабушка говорила, он называется Татарский мост.

Они подошли к реке. Полина испугалась. Река не была похожа на спокойную речку бабушкиных рассказов. Вода едва не выходила из берегов, она была глинистая, мутная, временами по ней, вертясь, проплывали большие мохнатые льдины.

Город начинался прямо за рекой.

— Ты говорила про мост, Полина, а где же он? — спросила Ая.

— Не знаю. Он точно должен быть тут.

В голосе у Полины опять в который раз за это нелёгкое путешествие послышались слёзы.

Ая задумалась.

— Я могу перебраться и над водой. Но ты не можешь. А со мной Вардкез не станет говорить. Он испугается. Это только дети не боятся, когда к ним приходит звезда и начинает с ними разговаривать. Взрослые этого не переносят. Они пугаются. Значит, должна с ним разговаривать ты — настоящая девочка. Птица Чур сюда ни за что не полетит. Она уже объяснила почему.

— Так что же, вернёмся без роз? — почти плача, спросила Полина. — Фокки же нам ничем не поможет. Фокки!

Фокки опять не было рядом! Но не успели они обеспокоиться или рассердиться, как поблизости раздался отрывистый лай и послышался голос:

— Это чья тут собака? Не тронет?

— Фокки! Ко мне! — крикнула Полина.

И из-за полуразвалившегося сарайчика, стоявшего на берегу, выскочил Фокки, а за ним следом вышел старичок в прожжённой, вылинявшей телогрейке и в прожжённых валенках. Он курил смешную папиросу не папиросу, а просто газетную трубочку, из которой шёл противный дым.

— А, девочки, — сказал он. — Ваша, что ли, собака?

— Наша, — сказала Полина.

— А вы откуда?

Полине стало вдруг жарко от этого вопроса. Она совсем не знала, что же ей сказать.

Хорошо, что старичок был разговорчив и сам стал за них отвечать.

— Ты чего такая? — сказал он, поглядев на Аю. — А-а-а, вы, должно быть, на утреннике в железнодорожной школе были. Ишь в какую звезду нарядилась! Смотри не простынь, больно ты легко одета. Платьице всё аж просвечивает. А вы что же от других отстали? Я уже всех на ту сторону перевёз. Всё жду только, может, какой путник объявится. Я сегодня на перевозе дежурю.

— Дяденька… — робко начала Полина. — Дяденька, а где же… Татарский мост?

Старичок посмотрел на неё с большим удивлением.

— Да ты что, милка, с луны, что ли, свалилась? Не видишь, какой разлив? Озёрный лёд вдруг в реку хлынул, ну мост и снесло. Вода спадёт, снова наводить будут. А ты как же, — он поглядел на Полину подозрительно, — как же ты на ту сторону в школу перебиралась?

Полину опять бросило в жар. Но старичок снова сам её и выручил:

— А, должно быть, через железнодорожный мост, в объезд, на лошади, которая хлеб везла.

Полина на всякий случай быстро закивала.

— Ты чья же будешь?

Полина не поняла, что он говорит. Она не знала, что в Крутогорске так спрашивают фамилию.

— Не Коровина ли? У них внучка вроде такая же — конопатенькая.

Полина опять молча покивала.

— Ну, дак, чего делать, садитесь, перевезу вас. Ишь махонькие. И собаку везти?

— И собаку, и собаку, — затараторила Полина.

— Ладно уж, и собаку. Поехали. А то подружка твоя совсем закоченела, всё молчит да молчит.

Под берегом оказалась огромная лодка. Старичок усадил их всех на одну скамейку, и на ней осталось ещё много места.

Он быстро грёб и сам себе в усы приговаривал:

— Звезда. Нарядилась тоже. А сама дрожмя дрожит. Студёно ведь.

Вскоре они достигли противоположного берега. Старичок помог им выбраться.

— Дяденька, — снова набралась храбрости Полина, — а как нам на Козье Болото идти?

Старичок удивился:

— Да ведь Коровины не на Козьем Болоте живут? А, попятно, подружку проводить хочешь. Дак что ж ты, никогда на Козьем Болоте не бывала? А, ну да, может, бывала, да забыла. Дак вот так берегом идите, потом на Извозную свернёте, а там уж и Козье Болото. Уж почитай все улицы в Крутогорске переназвали, а вот Извозная да Козье Болото так по-старому и остались. Может, ещё Пальмовая…

Он махнул рукой и пошёл назад, к своей лодке.

— Спасибо, дяденька, — сказала Полина.

Ае стоило больших усилий промолчать и не поблагодарить доброго старичка.

Глава восьмаяВНОВЬ ПЕСЕНКА ПРО ПЁСИКА. НА КОГО ПОХОЖ ВАРДКЕЗ?

И они пошли берегом, как им и было указано. У Полины дух замирал. Это же он, тот самый Крутогорск, город бесконечных рассказов бабушки Таи. И не как на открытках, которые бабушка Тая привезла в прошлом году, когда ездила на дедушкину могилу. Там, на фотографиях, — высоченные дома, как везде, новый детский театр с забавной плоской крышей и огромным блестящим металлическим петухом на стене. А на площади белый памятник — называется стела, в честь крутогорцев, отдавших свою жизнь за победу над фашистами.

Шёл март 1946 года. Первая послевоенная весна…

Перед ними был Крутогорск бабушкиной юности. Стояли одноэтажные и двухэтажные домики вдоль набережной. Собственно, набережной не было, был только спуск к реке. У каждого домика был небольшой палисадничек. Кое-где из дворов доносился приятный запах дыма — это жгли прошлогодние листья. Почему-то набережная в этот час была совершенно пуста. Однако же нет, вон показался человек — он несёт что-то за спиной в мешке. У него одна нога, а руки заняты костылями. Он шёл быстро, не оглядываясь, глядя в землю. Потом пробежала девочка. Полина заметила, какое на ней плохонькое пальтишко. Девочка несколько раз обернулась. Даже постояла. Потом пожала худым плечиком и куда-то побежала.

К Полине точно откуда-то издалека вдруг долетел папин голос:

«Чудес не бывает, Таисья Гурьевна!»

Вот тебе и не бывает! А может, со взрослыми не бывает? А только с детьми?

Её мысли прервал Аин голос:

— Посмотри, Полина, вот Извозная. Нам надо сюда свернуть.

Зелёные огоньки её голоса быстро пробежали по дощатой стене и высокому крылечку углового дома. Возле крылечка рос сиреневый куст. Он был ещё по-зимнему гол. Огоньки на минуточку украсили его живой, трепещущей листвой.

Они свернули на Извозную улицу. Тут вдоль домов тянулся дощатый тротуар. Доски были старые, размахрённые, а кое-где и вовсе отсутствовали, и было видно, как сквозь чёрную землю пробивается крапива. Некоторые дощечки еле-еле держались, и на них можно было подпрыгивать и качаться.

Фокки, конечно, тут же провалился лапой в щель. Лапа застряла. Полина с трудом её вытащила, а Фокки при этом повизгивал. Не столько ему было больно, сколько он перетрусил!

Полина, подпрыгивая на тротуарных досках, время от времени вертела головой в разные стороны. Ещё бы! Ведь это Крутогорск! Окна некоторых домов были чисто вымыты, на подоконниках цвели шапочки герани и ещё какие-то цветы — большими колокольчиками. А другие окна были запылённые, немытые, на стёклах были наклеены крест-накрест полоски бумаги. Бабушка Тая рассказывала: это не только в Крутогорске, это везде так наклеивали — чтобы стёкла не вылетали, если будет бомбёжка. Вот они прошли уже почти всю Извозную, дощатый тротуар кончился. Обозначилась улица с правой стороны. Там вообще не было никакого тротуара, середина улицы была разъезжена, в тёмных колеях стояла вода. Они свернули направо, наугад, не очень-то зная, сюда ли им надо. На углу не было никакого обозначения улицы. Но на одном из домиков было написано: «Козье Болото, дом 15».

Они остановились.

— Полина! Вот же Козье Болото! Нам сюда! Нам сюда!

Ая засветилась, закружилась, разогнала огоньки по влажному, размякшему чернозёму.

— Мы такие молодцы! Скоро, скоро, скоро настанет весёлое утро! — пела она.

И Полина, глядя на неё, развеселилась, закружилась и чуть было не запела. И вдруг разом остановилась:

— Ая! Но это же какой-то пятнадцатый дом. Чей он? Бабушка Тая никогда мне не говорила, в каком доме жил Вардкез. Никогда!

— В самом деле, — сказала спокойно Ая. — Ещё немножко надо поискать.

Они прошли по одной стороне улицы. На домах не было написано фамилий хозяев. А если б и были они фамилии Вардкеза тоже не знали.

— И нету даже ни одной козы, — мрачно заметила Полина.

— Какой козы? — не поняла Ая.

— Но улица-то как называется?

— Козье Болото.

— Вот я и говорю — нету ни одной козы. Может, это совсем и не та улица. Хоть и грязно, по болота-то ведь тоже нету.

— А должно быть? Что тебе бабушка говорила?

— Бабушка ничего не говорила. Ни про болото, ни про козу. Она просто говорила: «А дедушка с Пальмовой ходил в такую-то далищу — к Вардкезу на Козье Болото!» Вот и всё.

— Ну, так, значит, и называется эта улица. А болото, наверно, было раньше. Раньше-раньше.

— Когда впервые построили Татарский мост?

— Может быть, и тогда.

И Фокки, почувствовав, что не всё в порядке, слегка приуныл.

— Ладно, Полиночка. Помнишь:

Ты не падай духом,

Эй!

Ты надейся, ты надейся!

— Как же! Заветная песня говорящих лошадей. Как давно это уже было!

Полина вдруг вспомнила, за городом их дожидается птица Чур.

— Ая, пойдём скорее. А то вдруг птица Чур улетит, и мы навсегда останемся в тогдашнем Крутогорске!

— Полина, но ты же обещала не бояться! — сказала Ая. — А ты всё время чего-то опасаешься. Так нельзя.

Они двинулись дальше. Прошли всю нечётную сторону. Их немного смутило то, что некоторые дома стояли пустые. Тёмные окна были заколочены досками. Но в иных, как видно, жили люди. На верёвках сушилось бельишко. На дворах дрова были сложены в поленницы. На некоторых — небольшой грудой был насыпан уголь. Дома были отгорожены заборами. В заборах — калитки, некоторые с железным дверным кольцом.

— Полина, постучи в этот дом, может быть, кто-нибудь там есть, — предложила Ая и сама отступила в тень.

Полина постучала. Но из этого ровным счётом ничего не вышло.

Никто на стук не ответил, никто не вышел открывать.

— Странно, — сказала Ая. — Какой-то у них чудной безлюдный час. — И чтобы подбодрить Полину, она опять пропела:

Ты не падай духом,

Эй!

Ты надейся, ты надейся!

Но даже светлые огоньки её песенки никого не выманили наружу.

— Ну, ладно, — сказала Ая. — Пошли теперь по чётной стороне.

И они медленно двинулись от дома номер два, по чётной стороне. Та же картина. Одни дома заколочены, в других — живут. Но дома почему-то никого не оказывалось.

И вдруг…

Нет-нет-нет, этого никак не могло быть! Поэтому Полина сначала даже промолчала. Ей показалось, ей послышалось, что через высокий забор дома номер двадцать два перепорхнула песенка, которую кто-то напевал вполголоса.

Но какая это была песенка!

Пёсик в лодочке отчалил,

Пёсик в лодочке плывёт.

Не бывает сплошь печали,

Пёсик радость принесёт.

Послушайте, ведь это и была та странная песенка, которую на прощание спел её любимый доктор Дорохов!

— Ая, — сказала Полина шёпотом. — Ты ничего не слышишь?

Ая прислушалась.

— Не слышу. Нет, нет, слышу!

И по забору побежали огоньки, потому что она повторила песенку:

Пёсик в лодочке отчалил,

Пёсик в лодочке плывёт.

Не бывает сплошь печали,

Пёсик радость принесёт!

И не успела она допеть, как сама собой распахнулась калитка и показался человек.

— Кто это тут мне подпевает? — спросил он весело.

Человек был худощав, высок ростом, темноволос… Он показался Полине очень знакомым. Да это же доктор Дорохов! Ах, нет, доктор Дорохов молодой и светлый. А этот — средних лет и темноволосый. Но напоминает, ужасно напоминает доктора Дорохова!

— Полина! — вдруг закричала Ая. Она так громко закричала, что вся улица осветилась, точно праздничным салютом. — Полина! Да ведь это же Хозяин! Тот, что нарисован на пергаментном свитке! Хозяин! Конюх!

Да, да, да! Ведь тот, с пергаментного свитка, тоже был немного похож на доктора Дорохова!

— Я никогда не был конюхом, мои хорошие, — сказал тот, кто стоял в проёме калитки. — И не знаю ничего ни про какой свиток. Вы что-то путаете. Меня зовут Вардкез. Заходите, милые и странные девочки, — повторил он, — И пёсик, ты тоже заходи.

Он пропустил их вперёд, закрыл калитку на щеколду и по выложенной камешками тропинке провёл к дому. Дом был маленький, но с огромными окнами. В саду, конечно, были только островки тающего снега и никаких, никаких роз!

Пока шли они, Вардкез всё время напевал:

Пёсик в лодочке отчалил,

Пёсик в лодочке плывёт.

Не бывает сплошь печали,

Пёсик радость принесёт!

И, наклонившись, потрепал Фокки по спинке.

Все поднялись на крылечко, открылась обитая клеёнкой дверь, пропустила всех в тёмные сени, потом — в светлую комнату.

Вардкез внимательно пригляделся к Ае.

— Ага. Понимаю. Ты — звезда, — сказал он. — Как тебя зовут?

— Ая, — ответила за неё Полина.

— Ая? Какое хорошее звёздное имя, — обратился Вардкез к Ае. — Ну, так разве не чудо, что звезда пришла к нам на землю и стала девочкой и подружилась с другой, просто земной девочкой. И захотела сделать её счастливой. Разве не чудо, ответь-ка мне, Веснушка?

Полина замерла. Так её на всём свете называл только один человек — доктор Дорохов.

— Я знаю, зачем вы пришли. Пойдёмте.

Он открыл ещё одну дверь, и там — там! Нет, этого описать даже нельзя! Там под стеклянной крышей был — нет, не сад, нет, не цветник, — там был розовый лес! И даже так: Розовый Лес.

Па высоких стеблях чуть покачивались алые-алые и белые-белоснежные розы!

Совсем не такие, какие продаются в магазине или на базаре. Или даже расцветают на юге. Совсем не такие. Они были живые! Нет, не в том смысле, что они были похожи на людей или там умели разговаривать. Ничего такого не было. Просто это была невероятная живая красота!

— Правильно, Веснушка, — опять так назвал Полину Вардкез. — Правильно. Эта красота приносит веселье и радость, люди совсем по-другому начинают смотреть на вещи. И тебе нужны, обязательно нужны эти розы.

Он загадочно улыбнулся и подмигнул, совсем как доктор Дорохов, когда уходил от Полины в последний раз.

— Ой, — вдруг спохватилась Полина. — Но ведь у нас нет, совсем нет денег. Ни копеечки. Правда, бабушка говорила…

— Верно она говорила, — перебил её Вардкез. — Я люблю давать людям розы просто так, без денег. Наверно, это оттого, что на том языке, на каком говорили мои папа и мама, слово «вард» значит «роза». А оно, как видите, есть и в моём имени.

Он подошёл к розам, точно пошептался с ними и быстро нарезал огромный букет алых и белых роз. Он протянул его Полине.

— Полина! Какие розы! — воскликнула Ая.

Разноцветные огоньки разлетелись по всему Розовому Лесу, и Вардкез сказал:

— Вот видишь, я правильно догадался, что ты звезда.

В этот момент Фокки, про которого временно позабыли, громко чихнул. Его нежные собачьи ноздри слишком щекотал сильный розовый запах.

Все пошли назад, в первую комнату, хотя уходить из Розового Леса девочкам не хотелось.

— Ну вот, — сказал Вардкез, словно ожидая, что гостьи поблагодарят его и уйдут. Но они топтались на месте и не уходили. Он удивлённо на них посмотрел. Потом вспомнил: — Да. Что это вы говорили там насчёт хозяина и конюха, я не понял. Какой конюх! Ему тоже нужны розы? Это естественно. Розы нужны всем. Хотите, я сделаю букет и для конюха?

— Нет, нет, — только и сумела сказать Полина. Она вдруг поняла, что не сможет складно поведать Вардкезу всю историю говорящих лошадей.

Ае пришлось подробно рассказать ему про вечнозелёный Остров Говорящих Лошадей, которым плохо живётся без Хозяина, без дома и без дела.

Вардкез выслушал её рассказ молча. Потом спросил:

— Говоришь, очень похож?

— В точности похож, — подтвердила Полина.

— Ну, что ж. Пусть в нужное время облачная птица Чур прилетит за мной. Надежды должны оправдаться, не так ли, Веснушка? А розы? На вечнозелёном острове они будут расти ещё веселее.

— Только птица Чур ни за что не захочет прилететь за вами в город, — сказала Полина.

— Это ничего, — ответил Вардкез. — Я найду её за городом! Я догадаюсь, что она прилетела за мной. И приду. Ты так ей и скажи.

И он улыбнулся. Хорошо-хорошо, весело и по-доброму улыбнулся.

— Всё будет отлично, вот увидишь, Веснушка! — крикнул он Полине вслед.

Калитка захлопнулась, и она не увидела, что он снова подмигнул, ну совсем как доктор Дорохов.

Глава девятаяХМУРЦЫ НАПАДАЮТ. КТО ТАКАЯ АНЕЛА?

Ая, Полина и Фокки, выйдя от Вардкеза, пошли, как им показалось, как раз туда, откуда они пришли. Всю улицу с некрасивым названием «Козье Болото» наполнял теперь аромат удивительных роз, которые держала в руках Полина. Они прошли довольно далеко, но Извозная, на которую они должны были свернуть, всё никак не оказывалась на своём месте. Уж пора бы им дойти до перевоза. Полина нервничала. Она не знала, что же они скажут теперь доброму старичку, почему они теперь-то возвращаются назад.

— Что же мы ему скажем? — переспрашивала она Аю.

— Что-нибудь придумаем, — беспечно отзывалась Ая.

Полина вообще-то не любила врать. Из вранья всегда получалась какая-нибудь неприятность!

Дорога неожиданно стала подниматься в гору. На углу они свернули, но попали на какую-то совсем другую улицу, а вовсе не Извозную. Половинка фанерки, на которой было написано название, оторвалась. А на другой половинке было написано только «…арского». Непонятно, что это значило.

— Ая, мы идём не туда! — сказала Полина.

— Ты знаешь, Полина, мы, должно быть, как вышли из дому, так и пошли в другую сторону. Давай вернёмся. Мы направо пошли. А нам, наверно, надо было налево.

Они окликнули Фокки, который что-то обнюхивал возле разбитого фонаря, и пошли обратно. Но когда Полине уже казалось, что они пришли назад к Козьему Болоту и свернули за нужный угол, на трёхэтажном, давно не штукатуренном и не белённом доме стояло: «Ул. Красная». Эта Красная улица пошла опять в гору, в гору, в гору. Им навстречу попалось несколько прохожих. Они спешили куда-то, и Полина побоялась обратиться к ним с вопросом. Ая старалась спрятаться за Полину. Потому что обычному прохожему очень трудно объяснить, почему ты — звезда и вдруг разгуливаешь по городу, да ещё разговариваешь блестящими словами.

Ая и Полина, посовещавшись, решили вернуться и опять всё начать сначала. И тут же заблудились. Все улицы почему-то уводили их круто вверх. И неизвестно по каким причинам, город в этот день был какой-то малолюдный.

Полина всё-таки два раза решилась подойти и спросить дорогу. В первый раз она спросила старушку, которая шла с кошёлкой, тазом и берёзовым веником в руках.

— Бабуля, как нам к реке пройти? — спросила она.

— К реке-то? — охотно отозвалась бабушка. — А вы бы лучше, девоньки, в баньку собрались. Нынче топят. Вода горячая. И попариться можно. Благодать!

Но, поняв, что не соблазнила девочек баней, спросила:

— А к какой же это вам реке занадобилось? У нас их тут, чай, три. Тура, Хрипанка и Свинуха.

Кажется, бабушка Тая называла реку Турой.

— К Туре, к Туре, — поспешила отозваться Полина.

Вместо ответа старушка вдруг заинтересовалась Полиной:

— Ты что, нездешняя будешь? Чистенькая да гладенькая. Ишь, пальтушка-то на тебе какая, новёхонькая. И где ж это тебе маманька такую пальтушку справила?

— До свиданья, бабушка, — торопливо сказала Полина. — Мы сами найдём.

И Полина, Ая и Фокки быстро пошли дальше, потому что всё-таки, несмотря на Полинины косички, было видно, что она другая. Не здешняя. То, что она не теперешняя, никому решительно не приходило в голову. Второй раз Полина решилась спросить у пробегавшего мимо мальчишки, который нёсся, по-видимому куда-то опаздывая.

— Тура? — переспросил он. — А вон там, не знаешь, что ли? — И, куда-то неопределённо махнув рукой, тут же скрылся из виду.

Полина устала. Фокки тоже еле шевелил лапками. Неожиданно они вышли на сквер. Отыскали не очень мокрую лавочку. Сели. Вокруг росли высоченные липы. Ветки были голые, мокрые, с них капало. Дул весенний, прохладный ветерок.

На Полину вдруг навалилась какая-то тяжесть и тоска.

Ей показалось, что им никогда отсюда не выбраться, что все их старания — напрасны, что розы завянут до того, как они доберутся до дому, что птица Чур непременно, не дождавшись их, улетит. Ая старалась её ободрить, по безуспешно.

— Пойдём, Полина. Ну что ты в самом деле. — Ая даже стала на неё сердиться. Они сделали такое великое дело — достали розы, а Полина всё хмурится и хмурится!

Но Полину не отпускало какое-то непреодолимое уныние.

Вдруг Ая вскрикнула:

— Посмотри, что это?!

Она наклонилась к букету роз, который крепко держала в руках Полина, и что-то осторожно сняла с одной белой розочки и показала Полине:

— Видишь?

— Ничего не вижу!

— Хмурая паутинка! Отвратительная хмурая паутинка!

— Откуда? Что это значит?

— Это значит, что Шкандыба остановил поезд в Крутогорске! Как и обещал!

— И что, Ая, что? Ну, объясни мне, пожалуйста.

— Ты помнишь, что хмурцы увязались за нами и оказались в поезде?

— Да, да, помню!

— Ты поняла, что это они открыли дверь вагона, чтобы вас с Фокки выдуло вон?

— Поняла, да. Помню, да. Нас точно в простыню завернули.

— Это я попросила пролетавшее мимо низкое облако.

— А почему ты не полетела с нами в облаке?

— Мне надо было вернуться на небо и отыскать там птицу Чур. А эти негодники остались в поезде. И Шкандыба выполнил своё обещание и остановил поезд там, где нужно. Вот они и оказались в Крутогорске. И теперь они охотятся за нами и вовсю стараются, чтобы розы завяли.

— А где они сейчас? — спросила Полина шёпотом.

Ая что-то крикнула, осветила сквер, пристально присмотрелась к деревьям.

— Нет. Сейчас их здесь нет. Но они от нас всё равно не отстанут. Пошли, Полиночка, пошли отсюда. Это они нагнали на тебя такой мрак. Уйдём скорее. Пусть вернутся и не застанут нас здесь. Мы хоть выиграем время.

Ая потащила Полину за собой наугад. Фокки засеменил следом.

Сквер вскоре кончился, и вдруг… вдруг Полина увидела на угловом доме слова «Пальмовая улица».

— Ая! — воскликнула она. — Ая! Это бабушкина улица. Бабушкина и дедушкина.

Полина так обрадовалась знакомой по бабушкиным рассказам улице. Она стала приглядываться, приглядываться, и вдруг… вдруг старые тополя и клёны, по-мартовски голые и мокрые, стали превращаться… превращаться в пальмы! И вот уже Пальмовая улица превратилась в пальмовую рощу. Вместо клёнов росли пальмы, пальмы, пальмы. И они увидели, как на одной из них прыгает, крутится и кувыркается… синяя обезьянка! Покувыркавшись немного, она села, примолкла, нахохлилась. То ли задумалась, то ли загрустила. Полина и Ая смотрели на неё во все глаза. Немного погрустив, обезьянка вдруг встрепенулась, перекувыркнулась и запела:

Ты что грустишь, Анела?

Твоё ли это дело?

Ну, где же ты видала

Печальных обезьян?

Качаться с миной постной,

Ах, неприлично просто,

Печаль для обезьяны —

Существенный изъян!

Пускай грустят питоны

И бегемот трёхтонный,

Пусть плачут крокодилы

И бык мохнатый — як,

Пусть хнычут дикобразы

И какаду — все сразу,

Тебе же, обезьяне,

Грустить нельзя никак!

Послушай-ка, Анела,

Ты что, с утра не ела?

Сорви скорее с ветки

И спелый съешь банан.

Ты синяя, Анела,

А это — очень смело!

Ну, где же ты видала

Синих обезьян?

И обезьянка, ещё раз перекувыркнувшись и перелетев с пальмы на пальму, так весело расхохоталась, так звонко и заразительно, скорчила такую уморительную рожицу что Полина и Ая не могли удержаться от смеха. Они хохотали, и хохотали, и хохотали, и разноцветные блестящие огоньки Аиного смеха разбежались по всей пальмовой роще, и даже Фокки весело завилял своим обрубленным хвостиком.

— Всё! — сказала обезьянка. — Мы их прогнали хохотом.

— Кого? — спросила Полина.

— Хмурцов! — догадалась Ая.

— Правильно! — сказала обезьянка. — А теперь бегите, куда вам надо.

— Как же нам добраться до Туры? — спросила Полина.

— Вниз, вниз, вниз под горку, — сказала она.

— Спасибо тебе, — сказали Ая и Полина вместе.

— Пустяки! — сказала обезьянка. — Не на чем! И не забудьте — меня зовут Анела! Счастливого пути!

Как только обезьянка замолчала, пальмовая роща тут же исчезла и они опять оказались на Пальмовой улице и увидели, что она действительно идёт вниз, под гору. Они пустились бегом. Очень скоро эта улица вывела их на набережную прямо к знакомому старичку с лодкой.

Какой это был чудесный старичок! Он умел сам отвечать на вопросы, которые задавал.

— Вы опять — на ту сторону? В школу? — сказал он.

Полина подумала, что у неё нет никакого правдоподобного ответа старичку.

Но он продолжал:

— Вот и умницы, что букет такой красивый несёте. Елизавете Васильевне будет радость. Хорошая учительница. Старая, заслуженная. Скольких ребят выучила.

Он быстро перевёз их через мутную, с проплывающими льдинами Туру. А обратная дорога через поле была им уже известна и поэтому показалась короче, чем в первый раз. Вот и пришли! А где же птица Чур? Неужели?.. Да нет, нет, вот она — белая, с серыми подкрыльями, сердитая-пресердитая.

— Наконец-то, — сказала она. — Меня ждут там, где ждут. А дождаться, между прочим, не могут.

Но она перестала сердиться, увидев розы.

— Красота — везде красота, — сказала она немного загадочно.

Путаясь и перебивая друг друга, боясь, что птица Чур снова станет сердиться, Полина и Ая рассказали ей про человека, который был нарисован на пергаменте.

— Он живёт в Крутогорске, сразупослевойны, — сказала Ая. — Его зовут Вардкез.

Неожиданно птица Чур не рассердилась. Она сказала:

— Я обещала, что обещала. Птица Чур не бросает слов на ветер. Я отвезу его на Остров Говорящих Лошадей, когда настанет час, как бы чудно его не звали. Вардкез. Странное имя… Ну, быстро. Куда вам надо? Опять в город? В другой? Нет уж, увольте. В теперешний город? Чтобы меня опять приняли за летающую тарелку, или кастрюльку, или, на худой конец, соусник!

— Ты оставишь нас в сморчковом лесу, птица Чур, — сказала Ая. — А это лес не теперешний, а волшебный. Оттуда мы дойдём до дому сами.

Глава десятаяСНОВА ДОМА. БЫВАЮТ ЖЕ НА СВЕТЕ УДИВИТЕЛЬНЫЕ СНЫ!

Сморчковый лес оказался на месте. Тут Ая, Полина и Фокки распрощались с птицей Чур. Они её изо всех сил благодарили, но она не стала слушать и тут же улетела.

— Фокки, — сказала Ая, — ты должен помнить дорогу из сморчкового леса.

В сморчковом лесу, как и в начале их путешествия, была ночь. Полина взяла Фокки на поводок, и он быстро, уткнувшись носом в землю, побежал и повёл за собой Полину и Аю. Полина ничего другого, кроме острого грибного запаха, не чувствовала.

Ая напевала свою песенку, и поэтому идти было светло.

Мы с тобой ушли неслышно

И тихонечко пришли.

Алой розы кустик пышный

В прежнем времени нашли.

В небе отсвет голубой,

Ты не бойся, я с тобой.

Грибной запах кончился.

— Вот мы и пришли! — громко и светло сказала Ая.

И тут всё вдруг потемнело вокруг, потемнело в глазах у Полины, глаза сами собой закрылись, а когда открылись… Да что же это такое?

Бабушка Тая стояла возле Полининой кровати и стряхивала градусник.

— Проснулась, душенька моя? — ласково сказала бабушка. — Ну-ка, давай смерим температуру!

Полина ничего не ответила. Что? Что — в самом-то деле? Это был только сон? Сон — и больше ничего? Она было нахмурилась, и вдруг откуда-то издали, нет, даже не издали, а как бы это объяснить? Наоборот, внутри её самой зазвучала песенка:

Ты что грустишь, Анела,

Твоё ли это дело?

Ну, где же ты видала

Печальных обезьян?

И Полина засмеялась.

Температура тем временем смерилась, и оказалось, что её нет. То есть не то что совсем нет, а просто тридцать шесть и шесть — совершенно нормальная температура.

«Тебе наша прогулка не повредит», — услышала она слова Аи. Ничего себе «прогулка»!

— Вот и хорошо, что нет температуры. Ты помнишь, какое завтра число?

— Завтра?

Ах да, ну да же, завтра двадцать третье марта — мамин и бабушкин день рождения.

Нет, Полина помнит. Она спрятала в своём книжном шкафчике в третьем томе Детской энциклопедии рисунки. На одном — Африка, пальмы, и на одной пальме — синяя обезьянка.

— Анела, — прошептала Полина.

А на другом рисунке — красивые лошади на опушке леса.

«Как там говорящие лошади? — подумала Полина. — Принесла ли к ним уже Вардкеза птица Чур? А как узнаешь? Неужели это был только сон? Нет, не может же всё-таки быть…»

— Бабушка Тая, — спросила Полина. — А папа и мама где?

Ей хотелось кое-что проверить насчёт хмурцов.

— На работе, дружок. Уже поздно, ты очень долго спала, милая. Сейчас мы будем с тобой завтракать. Доктор Дорохов сказал, надо пить тёплое молоко с мёдом.

Пока бабушка ходила на кухню греть молоко, Полина всё думала:

«Снилось или не снилось? А как же Ая? Такая добрая и светлая девочка-звезда? Новая подруга?»

Пришла бабушка, дала Полине молока, присела на край постели.

— Бабушка, — спросила Полина. — А ты знаешь, я видела во сне, что в Крутогорске нет никакого Татарского моста.

— Как это нет? Куда же он девался?

— Понимаешь, Тура так сильно разлилась, что мост снесло и через речку перевозят на лодке!

Бабушка изумлённо поглядела на Полину. Она так долго молчала, что Полина даже испугалась и окликнула её:

— Бабушка Тая!

— Полиночка, но ведь это бывало раньше! Я тебе про это не рассказывала. Откуда ты можешь знать?

— Что бывало раньше, расскажи!

— Раньше, когда ещё не было нового железного высокого моста через Туру, деревянный-то каждую весну, как разлив, так и сносило.

— И что?

— Да как ты и говоришь — на заречную сторону, к товарному вокзалу и в железнодорожный район, перевозили лодками. Даже ребятишек в школу перевозили. Там была школа-семилетка.

— А потом как же?

— А потом новый наводили. До следующего половодья. Но ты-то откуда знаешь?

— Я же говорю тебе — видела во сне.

— Бывают же на свете удивительные сны! — сказала бабушка и даже покачала головой.

— Бабушка, — продолжала Полина, — а на Козье Болото с Извозной улицы надо сворачивать, да?

— Погоди, дай припомнить. С Извозной, ну да. А это-то кто тебе сказал?!

— Я же тебе говорю — видела во сне.

Бабушка пожала плечами. Она не очень-то верила в сны.

— Бабушка, а раз температуры нет, можно, я выйду погулять во двор? — попросилась Полина.

— Что ты, что ты, детка! — замахала руками бабушка, и Полина поняла, что дальнейшие уговоры бесполезны.

А ей так хотелось выйти из дома. Может, там и правда где-нибудь за уголком ждёт её Фокки?

Папа и мама вернулись с работы вместе и не поздно. Притащили большие сумки со всякой всячиной. Завтра же как-никак двойной день рождения!

Папа был не хмурый. Забежал поглядеть на Полину, пропел:

Полинет, Полинет,

Слышишь ты или нет?

Коровы топчут пшеницу…

Когда он пел эту французскую песенку, из которой дальше, по-видимому, ни строчки не помнил, это обозначало, что он в хорошем настроении.

Потом к Полине пришла мама. Дала лекарство. Полина поняла, что рассказать ей что-либо про свой удивительный сон ей не удастся: мама была вся в хозяйственных хлопотах. Она только спросила Полину:

— Как ты думаешь, наполеон испечь или уж чересчур большая возня?

— Испечь, — решительно сказала Полина.

Она очень любила, когда мама, подвязав фартучек и беленькую косыночку, что-нибудь пекла на кухне. Во-первых, всегда выходило вкусно, а во-вторых, она была так больше похожа на маму, чем когда вечерами напролёт редактировала свои «мотальные глаголы».

Вечер прошёл быстро. Полине разрешили выйти в большую комнату и посмотреть по телевизору мультфильмы. Правда, они были неинтересные: ничего в них смешного не было, а только какие-то уродцы играли не в поправдашный, а в понарошковый хоккей и без конца орали: «Шайбу! шайбу!»

Когда совсем стемнело, Полина на цыпочках подошла к окну и отодвинула краешек шторы. Ей хотелось посмотреть на небо. Может, там светит особенная, ей одной видная звезда. Но небо к вечеру затянуло тучами.

Полина вздохнула и отправилась спать.

Глава одиннадцатаяИ НАСТАЛО ВЕСЁЛОЕ УТРО

А к утру тучи разошлись. Полина проснулась рано. Первым делом она кинулась к окну. Небо светлело. И на нём — была! Была видна маленькая светлая звезда!

— Ая! — тихонько позвала Полина.

Звёздочка продолжала мерцать и светиться. Ну, смешно же думать, чтобы она могла услышать Полину. Хоть Ая и уверяла её, что от неба до земли не так далеко, как кажется.

«Спроси у космонавтов!» — говорила она.

Полина тихонько оделась, подошла к своему шкафчику, где на полках стояли её собственные книги, и вытащила оба рисунка, которые были спрятаны в третьем томе Детской энциклопедии.

На одном из них было написано:

«Милая мамочка, поздравляю тебя с днём рождения. Будь всегда здоровая и весёлая».

А на другом — просто:

«Милой бабуленьке от Полины. В день рождения».

На том и другом рисунках красным карандашом было красиво выведено число «23 марта».

Она положила оба рисунка рядышком на стол. И стала ждать, когда в доме проснутся остальные.

Некоторое время спустя она услыхала, как, стараясь не шуметь, в прихожую вышел папа и, осторожненько щёлкнув замком, куда-то ушёл.

Интересно, куда же он мог уйти? Ведь сегодня суббота! Неужели опять на работу, на сверхурочную, какую-то там ещё, не поймёшь какую! Но ведь этого же не может быть! Ведь сегодня же бабушкин и мамин день рождения.

— Ой! — Полина даже зажала рот рукой, так громко она вскрикнула. — Он забыл! Ну да, наверное, забыл, что у мамы и бабушки день рождения. — Она чуть не заплакала. — Забыл!

Папины «Жигули» фыркнули под окном и умчались. Всё снова стихло. Через некоторое время послышались шаги и скрип двери. Из своей комнаты вышла бабушка. Потом мама быстро пробежала на кухню. И вдруг! Вдруг сильно, громко, требовательно зазвонил звонок у двери.

Он заливался: динь-длинь-блям-бом-длинь!

Наверно, телеграмму принесли, подумала Полина. От Ванды Феликсовны.

Она всегда присылает телеграмму, хоть и живёт с ними на одной площадке.

Мама поспешила к двери. Дверь открылась.

— А-а-ах! — донёсся из коридора мамин голос. Потом она стала громко звать бабушку: — Мама! Мама, ты только посмотри!

Папин голос тоже послышался, но Полина не разобрала слов. Полина не выдержала. Она закричала:

— Ма! Па! Ба!

Все трое тут же очутились у Полины в комнате.

У папы в руках был огромный букет прекрасных свежих живых алых и белых роз!!!

Папа весело улыбался, протягивая розы маме и бабушке:

— Поздравляю вас, дорогие мои, хорошие женщины! — И он поцеловал сначала маму, потом бабушку.

У бабушки на глазах появились слёзы. Но она не плакала, она улыбалась.

— Миленький ты мой, да откуда же ты достал такие розы! Верочка, ты помнишь, Верочка, твой папа приносил нам такие розы от Вардкеза!

Полина не выдержала и закричала:

— Да это и есть розы от Вардкеза!

Бабушка погладила её по голове и сказала:

— Глупышка ты.

А папа сказал:

— А знаете, их продавал какой-то очень симпатичный армянин. И почему-то необыкновенно дёшево!

Потом Полина показала маме и бабушке свои рисунки. При этом она объяснила:

— Это — Пальмовая роща. А это — Остров Говорящих Лошадей.

Рисунки всем очень понравились.

Полина чувствовала себя совсем хорошо, но всё-таки мама позвонила доктору Дорохову. Он сказал, что попозже заглянет.

В доме была весёлая предгостевая суматоха. Все суетились, что-то говорили, что-то куда-то носили. Но все время от времени подходили и на минуточку застывали перед вазой с удивительными, невиданными розами.

Папа шёл с горкой тарелок в большую комнату, и вдруг — дзинь! — папа споткнулся, и сразу три тарелки разбились. Полина замерла. Вот сейчас, сейчас весёлое утро будет испорчено.

Ничего подобного! Бабушка сказала, что посуда по праздникам бьётся к счастью, а папа вдруг заявил:

— Верочка, я вечно спотыкаюсь об этот ковёр. Давай-ка его свернём, что ли?

Мама невероятно удивилась. Папа же сам хотел, чтобы во всю комнату был постелен ковёр.

— Ты знаешь, паркет красивее и гигиеничнее. Ты не думаешь? Давай сдадим ковёр в «комиссионку»!

Тут и мама удивила Полину. Она подошла к папе, крепко его обняла и сказала:

— А что? Давай!

И это получилось у неё очень весело.

Динь-длинь!..

Снова зазвонил звонок. На этот раз гость был к Полине. Это был доктор Дорохов.

— Ну, как дела, Веснушка! — спросил он её.

— Хорошо, — сказала Полина и посмотрела на доктора Дорохова пристально-пристально.

Он, не обращая внимания на Полинины пристальные взгляды, осмотрел её и послушал, и в горло не забыл слазить, хотя Полине это ужасно не нравилось, потому что она при этом давилась.

— И правда хорошо, — сказал доктор Дорохов.

Потом он подошёл к столу и посмотрел на Полинины рисунки.

— Послушай, — сказал он. — А где же конюх? Кто-то ведь должен заботиться о лошадях!

И быстро-быстро, Полина не успела оглянуться, нарисовал возле лошадей человека, который был немного похож на него самого, доктора Дорохова, а ещё больше — похож на Вардкеза. Когда доктор Дорохов кончил рисовать, Полина поняла, что птица Чур выполнила своё обещание. На Остров Говорящих Лошадей прибыл Хозяин.

Доктор Дорохов попрощался и ушёл.

Праздничная суматоха в доме продолжалась.

— Верочка! — опять позвал папа маму. — Раз мы решили отделаться от этого ковра, не взять ли и в самом деле собаку? Ведь Полинка так просит!

Полина не услышала, что сказала мама, по она уже знала, что у неё будет собака — с чёрными торчащими ушками и обрубленным хвостиком, что эта собака, в общем-то, уже есть и зовут её не как-нибудь, а Фокки.

Полина подошла к окну своей комнаты. Звёздочка была еле различима, по всё-таки было видно, как мерцают её лучи.

— Ая, — сказала Полина, — Ая! У нас настало весёлое утро! — И, помолчав, добавила: — Приходи ко мне когда-нибудь ещё, Ая!

МАРУСЯ ЕЩЁ ВЕРНЁТСЯ

Глава перваяМАМА УЕХАЛА. ЗАТО ПОЯВИЛАСЬ МАРУСЯ

Старые стенные часы в резном деревянном футляре пробили десять раз. Дверной замок щёлкнул язычком. Захлопнулся. Вдоль дорожки, которая вела к калитке закачались розовые люпины. Мама пробежала так быстро, что получился ветер. Варя посмотрела в окно. Мамы уже не было видно. Через несколько минут послышался шум электрички и затих. Потом электричка взревела, как тёти Маринин бычок, когда он по вечерам просится домой. Снова послышался шум и окончательно замер вдали. Это значит — мама уехала.

Ой, как плохо, как грустно и даже, пожалуй, страшновато!

А получилось вот что…

Впрочем, вы ведь про Варю ничего не знаете. У Вари прямые волосы, светлые-светлые, красненький пластмассовый обруч держит их, чтоб не падали на лоб. Варя живёт с папой и с мамой в зелёном домике недалеко от Москвы. Варины папа и мама работают в Москве. Папа — в институте. И мама — в институте. Только это разные институты. Папа часто летает в Африку. Он там разведывает разные полезные ископаемые. А мама никуда не летает. Ей некуда летать — она историк.

Почему так неудобно устроились Варины родители — работают в городе, а живут в посёлке и ездят в свои институты на электричке?

Да вот ведь… Тут такие печальные дела… Когда Варя была совсем маленькая, было ей годика три, должно быть, она заболела астмой. Сначала-то она очень чего-то испугалась, только забыла — чего, и вспомнить не может, рассказать про это не умеет.

А после Варя стала кашлять, и кто-то невидимый и злой будто душил её, и прибегали врачи и делали уколы… Словом, маме с папой сказали, что Варе надо жить за городом на свежем воздухе. И городскую квартиру в Пуговичном переулке, почти в самом центре, поменяли на зелёный домик в посёлке Глебова гора, куда летом приезжает много дачников, а зимой народу мало, и чистый снег, и прилетают птицы-свиристели и клюют рябину. Варе и правда за городом стало намного лучше. Только приступы астмы всё-таки иногда повторялись, и тогда мама пугалась и опять вызывала врачей…

Зимой с ними живёт бабушка Оля. Она не совсем бабушка. Она мамина тётя. А настоящая бабушка Лиза — мамина мама — это фотография на мамином письменном столе. Потому что мамина мама умерла ещё до того, как Варя родилась на свет…

Да, так вот что получилось. Бабушка Оля отправилась на лето к себе на родину — в Пензу. Папа улетел в командировку в Оуа́гаду́гу. В Африку, конечно. Где ж ещё может оказаться город с таким чудным названием? А мама взяла отпуск, чтобы, как она сказала, «пасти Варю» и дописать наконец книжку, которую она вот уже два года пишет про древний перуанский город Мачу-Пикчу.

Всё до сих пор шло прекрасно. Мама писала. Варя играла в саду и, чтобы не приставать к маме, сама себе читала сказку про странного летающего мальчика Питера Пэна и девочку Вэнди.

И никаких приступов астмы не было уже давно.

Варина летняя подруга Зина Репьёва пока ещё не переехала на дачу, и Варя ждала, что она приедет и они будут гулять с Зининой таксой по имени Тили и будут качаться на качелях и вместе смотреть кино по телевизору.

Но вот сегодня рано утром вовсе и не Зина приехала, а к калитке подкатила на велосипеде почтальонша Наташа и вручила маме телеграмму.

Мама прочла её и сказала:

— Ой!

Потом она растерянно посмотрела на Варю.

— Что ж теперь делать? С кем же я тебя оставлю?

— Мам, ты что? — забеспокоилась Варя. — Что-нибудь с папой? Или это от бабушки Оли? Ну, мам!

Варя взяла у мамы из рук клочок бумаги. Там было написано:

«Профессор Хуан Анхель де ла Мендоса будет в Москве девятого июня проездом Токио тчк Турик».

— Какой Турик?

— Ах, да не в Турике дело, — ответила мама. — Володя Тураев, не помнишь, что ли?

— Который в твоей лаборатории?

— Который, — рассеянно отозвалась мама, и было видно, что она думает совсем о другом. — Боже мой, что же мне делать? Понимаешь, Варька, я всю жизнь мечтала поговорить с этим человеком.

— С Хуаном?

— Он самый главный специалист в моей области.

— В какой области? — не поняла Варя. — В Московской?

— Да нет, в моей теме, в культуре древнего Перу… Ах, как мне надо с ним встретиться. Необходимо. Ну просто необходимо!

Мама молчала. И Варя молчала. Потом Варя сказала:

— Ну, встречайся, раз надо.

— Как же я тебя оставлю? Как ты будешь одна? Репьёвы ещё не переезжали. И Елена Андреевна утром зачем-то потащилась в Москву! Ну, никого во всей округе.

Елена Андреевна — это соседка из восемнадцатого дома.

— Может, сегодня не девятое? Может, ещё только восьмое? — с надеждой сказала мама.

Но было девятое. Девятое было на большом календаре, который висел на стене и на нём была изображена африканская девочка со множеством косичек-рожек, девятое показывали и мамины часы, на которых, если нажать кнопочку, выскакивали и мигали календарные числа. Никуда не денешься. Девятое.

— Варя. Я тебя умоляю, Варя. Никуда не выходи из дома. Я тебя умоляю. Сиди возле телефона. Я буду звонить каждый час. Если что — я схвачу такси и приеду. Ты слышишь, Варя? Будь разумной. Никуда не ходи. Никого не пускай в дом. Я к вечеру вернусь. А пока я буду звонить каждый час. Ты не будешь бояться, нет? Ты не станешь нервничать? Смотри, Варя, а то…

Мама хотела сказать: «А то закашляешь», но не сказала.

— Газ зажигай аккуратно. Слышишь? Там курица с рисом на сковородке. Погрей. Компот в холодильнике, но ты очень холодный не пей. Пусть постоит немного на кухне. Ты слышишь, Варя? Не забудь пообедать. Но я ещё позвоню. Сиди возле телефона, читай.

— Ладно, мам, я всё поняла.

Так вот. Шум электрички замер вдали. Варя была дома одна. Ей сделалось неуютно, тоскливо и хотелось плакать, по не плакалось. Варя забралась с ногами в большое старое кресло, которое стояло в столовой недалеко от телефонного столика, уткнулась носом в мягкий подлокотник и стала ждать, чтобы время проходило. Оно обязательно понемногу пройдёт, и тогда вернётся мама. Варя даже стала представлять себе, как час, и ещё час, и ещё час — такие одинаковые ростом и в одинаковых костюмчиках на цыпочках проходят по комнате и исчезают где-то за окном.

А пока Варя сидела, уткнувшись носом в подлокотник, за стеной в маминой комнате скрипнула светлая ореховая дверца шифоньера, и с верхней полки на ковёр тихонько соскользнул кто-то голубой и мягкий. Это была большая-пребольшая игрушечная медведица из голубого плюша.

— Так не годится, — сказала она. — А как быть, я и сама хорошенько не знаю. Светит месяц, светит ясный… Мда…

И она направилась в столовую, где в старом кресле, пригорюнившись, сидела Варя. Плюшевая медведица тихонько подошла к ней и погладила её по руке тёплой голубой лапой.

— Варя, — сказала она ласково. — Варенька, ты только не испугайся. Это я, Маруся.

Варя подняла голову и посмотрела.

— Я — Маруся, — повторила медведица. — Понимаешь, я твой подарок ко дню рождения. Только я не дождалась. Мне стало жалко тебя, что ты одна. Понимаешь?

— Тебя мама… принесла? — спросила Варя. Она хотела сказать «купила», но постеснялась. Как купишь медведицу, если она хоть и голубая, и плюшевая, а разговаривает и гладит мягкой лапкой по руке.

— Да, да, конечно, — сказала Маруся. — Мама. Мама меня купила в магазине. Ты только не пугайся. Не нервничай, хорошо?

— Разве игрушки умеют говорить?

— Некоторые, — сказала Маруся. — Те, которые приходят в игрушечный магазин из волшебной страны Тут.

— Где — тут?

— Так называется волшебная страна — Тут.

— Как интересно! — сказала Варя.

Маруся напрасно беспокоилась. Варе нисколько не было страшно, совсем наоборот, любопытно, легко и весело.

— Где же эта страна находится?

Маруся не успела ответить. Под самым потолком блеснул огонёк, да нет, даже и не огонёк, а сверкнула какая-то крохотная ослепительная точечка. Она стала быстро-быстро приближаться и расти. И вот уже на полу перед Варей и Марусей стоял невысокий человек в широком серебристом плаще и с маленькой круглой шапочкой на голове. Лицо у него было красивое. Чуть бледноватое, правда, но с очень правильными, как говорят, благородными чертами.

— Маруся, — позвал он, и голос у него оказался тоже красивый, мягкий и задушевный.

— Асей! — воскликнула Маруся. — Ты так всегда внезапно появляешься, что я каждый раз вздрагиваю и больно прикусываю язык. Ну на что это похоже!

— Извини, — сказал Асей, — Я не нарочно. Я иначе не могу.

— Исчезаешь тоже всегда на полуслове, — продолжала ворчать Маруся.

— Ну что поделаешь. Так уж получается, — улыбнулся Асей.

Варя смотрела во все глаза на прибывшего.

— Познакомься, Варя. Это — Асей. Хранитель негасимой свечи. Он тоже из страны Тут.

— Какой свечи? — спросила Варя.

— В стране Тут всегда-всегда горит свеча. И пока живо её пламя, эту страну нельзя погубить. Но надо следить всё время, чтобы пламя не погасло. Такая у Асея работа, — пояснила Маруся.

Асей поклонился Варе, потом протянул руку, погладил Варю по её прямым волосам, не задев красненького обруча, и сказал:

— Здравствуй, Варварушка.

Вот это да! Так её называл только папа!

— Здравствуй, — сказала Варя, ничуть не смущаясь, потому что ей показалось, будто она встретила старого друга, даже и не Зину Репьёву, а кого-то, с кем она давно-давно очень крепко дружила, а потом забыла, а теперь вот вспомнила.

— Асей, ты почему здесь? — спросила Маруся.

— Маруся, я к вам за помощью, вот ведь какое дело, — сказал Асей.

— Ты? За помощью? Что случилось?

— Беда. И мне с ней не справиться одному.

— Не можешь справиться? Даже ты? Тогда кто же сможет? Да говори же, наконец! Снова Злин? Опять что-то устроил?

— Опять.

Варя ничего не понимала из этого разговора. Она молча прислушивалась.

— О проклятущий Барнабас! Что он учинил на этот раз?

— Он издевается над Рекой.

— Как это?

— А так! Он завязал Реку тройным колдовским узлом. И теперь она никуда не течёт. Она не журчит, не льётся, почти не дышит. И все вот-вот погибнут.

— Кто? — спросила Маруся.

— Решительно все, — сказал Асей. — Шёпоты, шорохи, влажные душистые ветерки. Рыбы, раки, стрекозы, бобры, выдры, тритоны, пиявки, моллюски, ондатры, водоросли, водомерки, жуки, большие лягушки и малюсенькие головастики… Все, кто живёт в Реке, вдоль Реки, у Реки, за Рекой.

— О, ехидна! — сказала Маруся. — Когда же это случилось?

— На прошлой неделе. Пламя свечи пришло в такое волнение, я прямо испугался.

— Светит месяц, светит ясный! И созвездие Большой Медведицы, между прочим… — проворчала Маруся.

— Кленовая Королева в отчаянии, — продолжал Асей. — Яшмовый Рыцарь и тот в ужасе, вообще — все-все в тоске и тревоге. Тебе ведь известно, что значит Река для всех жителей страны Тут.

— Что делать? Ты уже подумал, Асей? — спросила Маруся.

— Долго думать не пришлось. Крыса-Ворона проговорилась, что заклинание, которое развяжет узлы на Реке, Злин так запрятал, что его сроду не найти…

— Вздор, — сказала Маруся. — Раз один что-то спрятал, то другой может это отыскать… Это же ясно!

— Но это ещё не всё, — вздохнул Асей. — Заклинание должна помочь отыскать и произнести маленькая девочка. Только тогда оно сработает.

— О Барнабас Злин, злейший из злых и худший из худших! — воскликнула Маруся.

— Ты понимаешь сама, Маруся. Мне без тебя никакую девочку в страну Тут не провести. Что мне тебе рассказывать. Провести ребёнка в страну Тут может только игрушка, пришедшая из этой страны и знающая пароль. А многие ли удостоились этой чести? Единицы! Но ты-то ведь пароль знаешь.

— Знаю, — подтвердила Маруся.

— Ты теперь Варина. Значит, пойти в страну Тут должна с тобой Варя и никто другой.

Варя молча слушала. В неизвестной стране Тут злой Барнабас Злин решил погубить Реку. И всё это имело какое-то отношение к Варе. Короче, Варя должна была помочь её спасти.

Интересно!

Глава втораяНИЧЕГО НЕ ПОДЕЛАЕШЬ, НАДО РЕШАТЬСЯ

Старые стенные часы в резном деревянном футляре пробили одиннадцать.

И сразу же зазвонил телефон. Варя подняла трубку.

— Варя? — послышался мамин голос. — Варя, как ты там?

Варя вопросительно посмотрела на Марусю, Маруся сделала лапой знак: погоди, мол, пока ничего не рассказывай.

— Я — хорошо, мам, — сказала Варя бодрым голосом.

Она нисколечко и не притворялась! Ей действительно было хорошо.

— Варя, ты не нервничаешь, не боишься? Ты… Ты не кашляешь?

— Ну, мам! Я ж говорю, всё хорошо. А ты где?

— В институте. Сейчас приедет профессор де ла Мендоса.

— Хуан?

— Какой он тебе Хуан! Он профессор с мировым именем, а не мальчишка со двора! — вспылила мама. — Ладно, Варя, будь благоразумной. Я ещё позвоню.

Благоразумие — любимое мамино слово. А тут такие непонятности, что не до благоразумия!

— Ну что же, давайте решать, Маруся, — сказал Асей.

— Асей, но ведь у неё астма, мы не можем рисковать.

— Я думаю, риска нет. И даже наоборот, — сказал Асей.

Как это «наоборот», он пока что не объяснил.

— Варварушка, ну что? Пойдёшь с нами в страну Тут? — обратился Асей к Варе.

Варя на минуточку представила себе, кто-то завязал бы её любимую речку Яснышку, которая протекала у них на Глебовой горе, тремя узлами. Как бы она стала высыхать, и как бы она стала умирать, и стали бы погибать лягушки, и жуки, и смешные скользящие водомерки, и даже симпатичная водяная крыса, которую они видели с папой прошлым летом… Надо идти! Надо сделать всё возможное. Но ведь мама будет звонить.

— Я бы с радостью, — сказала Варя. — Только как же я уйду из дома? Мама не разрешила. И потом… она же будет звонить. Она испугается, если я не отвечу!

— Ну, это мы уладим, — сказала Маруся. — Ты меня слышишь, Зелёный Клим?

— Слышу, — ответил глуховатый, но одновременно и ласковый голос. — Всё слышу.

Варя вздрогнула.

— Маруся, кто это говорит? — в страхе прошептала она. — Кого ты называешь «Зелёный Клим»? Я никого не вижу!

Маруся засмеялась.

— Домик ваш зелёной краской выкрашен, верно? Ну вот, его и зовут Зелёный Клим. Успокойся, детка. Нам отвечает твой дом. Ты разве не знала, что он умеет разговаривать?

— Не-ет, — протянула Варя.

— Идите спокойно. Я отвечу на телефонный звонок. Не беспокойтесь, — вдруг добавил он Вариным голосом. И опять глуховато и ласково: — Варенька умница. Она хорошая девочка. Она сумеет вам помочь. Только вы вот что. Вы, пожалуйста, Аллан-Мели́ка тоже с собой возьмите.

— Да полно, Клим, — засмеялся Асей.

— Что сможет этот маленький карманный волшебник? — заметила Маруся.

— Ну всё-таки, — продолжал Зелёный Клим. — Он может пригодиться. Берегите Вареньку. Злин такой коварный. Я тревожусь за девочку. Я так её люблю…

Варя изумилась. Подумала про себя:

«Как? Разве не только человек может любить свой дом? Оказывается, и дом может любить человека. Или, может быть, не любить? А я и не знала, что наш домик меня любит… Как интересно!»

— Ну, раз ты просишь, Клим, — сказал Асей. — Чтоб тебе не волноваться…

Он стал быстро удаляться и уменьшаться, и вот уже ослепительная бесконечно малая точка мелькнула где-то вверху, исчезла. Варе показалось, что в комнате стало темнее. Но вот точка блеснула снова, стала расти и приближаться, и через минуту Асей уже опять стоял перед ними и улыбался. Из кармана его серебристого плаща выглядывало крошечное личико маленького человечка или, может быть, гномика? Личико было смуглое, нос с горбинкой, а брови были так черны, что казались наведёнными углем, чтобы играть черкеса в самодеятельном спектакле.

Асей достал человечка из кармана, осторожно опустил на пол.

— Здравствуйте, здравствуйте, — сказал человечек, запахивая полы бухарского халата. — Для тех, кто не знает: я великий волшебник Аллан-Мелик, маг и чудодей. Хотя, как можно меня не знать, не представляю себе.

— Чудодей на пять минут, — проворчала про себя Маруся.

— Как ты можешь так говорить? — возмутился Аллан-Мелик. — Не станешь же ты спорить, что каждый час без пяти минут я могу делать маленькие чудеса и видеть то, чего не видят другие?

— Тебе хоть ясно, зачем тебя позвали? — спросила его Маруся.

Карманный волшебник кинул взгляд на стенные часы.

— Но сейчас же не без пяти минут, — отозвался он с возмущением. — Как же мне может быть ясно?

— Вот то-то, — поддразнила его Маруся.

— Не ссорьтесь, милые мои, — остановил их Асей. — Нам пора в путь. Пошли, Варварушка. Ничего не поделаешь. Надо решаться. Реку надо спасать.

— У нас в дверях английский замок, — сказала Варя растерянно. — Он захлопнется. А мама не оставила мне ключа. Как я вернусь обратно?

Она немного сомневалась. Реку, конечно, надо было спасать. Ей было жалко всех в неведомой сказочной стране Тут. Но особенно почему-то маленьких беззащитных головастиков. Но всё-таки…

— Не надо отпирать никакого замка, — сказал Асей.

— Не надо? — с удивлением спросила Варя. — А как же тогда?

— Но ведь страна называется Тут! — непонятно объяснил Асей.

Маруся взяла плюшевой лапкой Варю за руку. И они пошли. И всё было так необычно, и странно, и интересно.

Только они сделали шаг или два по комнате, как оказались на ступеньках, ведущих к входу в высокую треугольную башню. Башня, похоже, была сложена из белого кирпича. Не обычного белого, а белоснежного. Она уходила куда-то вверх, вверх, терялась где-то в вышине, и вершины её, или крыши, или купола, или чем там она закапчивалась, не было видно. Лёгкая дверь открылась, как только Асей к ней притронулся. И обнаружилась лестница. Ступени её тоже были треугольные.

«Почему это?» — подумала Варя.

— Три точки, три линии, три угла — это прочно и надёжно, — откликнулся Асей.

Как интересно! Видно, он умел слышать ещё не высказанные мысли. Варе было удивительно легко с Асеем и Марусей, как будто она знала их всегда. Никакого напряжения, как бывает иногда с малознакомыми людьми, когда так и ждёшь, что тебе начнут задавать идиотские вопросы, вроде: «А ты кого больше любишь, папу или маму?» или «А ты читать научилась? Буквы знаешь?».

Буквы-клюквы… Варя ненавидела такие вопросы, всегда смотрела на вопрошавшего исподлобья и ни слова не отвечала.

— Откуда в нашей комнате башня? Как она тут очутилась? — спросила Варя.

— Не очутилась. Она всегда тут. Просто её никто не видит и не осязает. Ну, на ощупь не чувствует. Такая уж это башня.

— А почему же сейчас я её вижу и… ос… Это, чувствую на ощупь?

— Потому что ты с нами, потому что ты направляешься в страну Тут, — сказала Маруся.

Все трое и Аллан-Мелик в кармане в одно мгновенье легко преодолели ступени.

Варя оглянулась. Батюшки мои! Они уже высоко-высоко поднялись по треугольной лестнице.

«Ой, наверно, там, куда мы идём, опасно?» — подумала Варя.

— Всё опасно для бояки, ничего не опасно для отважного, — услышал её мысли Асей.

— Подождите, — вдруг позвал Аллан-Мелик из кармана. — Без пяти. Ага. Ничего объяснять не надо. Я понял, куда и зачем мы идём.

Голос его звучал сейчас не хвастливо, а совсем по-другому. Чётко, серьёзно и солидно.

— Быстро, Алланчик, сосредоточься, пока у тебя есть твои волшебные пять минут, — попросила его Маруся, на этот раз нисколько не ворча и не подшучивая над ним.

— Всё очень странно, — сказал Аллан-Мелик. — Я пытаюсь разглядеть, куда Злил спрятал заклинание, которое расколдует Реку. И вижу только какую-то непроглядную тьму. Надо искать какую-то темноту. Где? Какую? Не вижу! Темнота — и всё, — добавил он с отчаянием.

— Ну и дальше, дальше что? — торопила его Маруся.

— Ах, да не знаю что, — отозвался Аллан-Мелик из кармана прежним капризным голоском.

Должно быть, его волшебные пять минут кончились. Все поднялись ещё на пару ступенек, и вдруг путь им преградил… огромный раскрытый железный зонтик.

— Пароль! — сказал то ли зонтик, то ли ещё кто-то металлическим голосом. — Для прохода с ребёнком нужно сказать пароль!

— Вечно пристают с глупостями, — заворчала Маруся. — Светит месяц, светит ясный! Слушай пароль, коли тебе так надо.

Маруся минуточку что-то повспоминала. Потом произнесла:

Солнце и луна,

Ветер и волна,

Вода и огонь,

Детская ладонь

К замку прикоснётся.

Замок отомкнётся.

Зонтик с грохотом закрылся, и они все миновали преграду: Маруся, Варя, Асей и Аллан-Мелик у него в кармане.

Глава третьяСКАЗОЧНАЯ СТРАНА ТУТ, КУДА ПОПАДАЕШЬ, НЕ ВЫХОДЯ ИЗ ДОМА

Старые стенные часы в резном деревянном футляре пробили двенадцать раз.

Как зазвонил телефон и что ответил Зелёный Клим Вариным голосом, они уже не слыхали.

— Оглядись, Варварушка, и ничего не бойся, — сказал Асей. А Маруся молча погладила сё руку голубой лапкой.

Перед ними вилась узенькая стёжка через огромный, бескрайний некошеный луг. Сухо шелестели высокие травы, повесили головки пёстрые цветы. Варя не знала, как они называются, потому что у них на Глебовой горе таких цветов не было. Это были не ромашки, не лютики, не колокольчики, а неизвестно кто такие. Они тихонько покачивались на высоких стеблях и печально звенели: то ли что-то негромко напевали, то ли жаловались. От этого стояла необычная, мелодичная и грустная тишина. Небо было высокое, какое-то шёлковое и без единого облачка. От солнца расходились радужные лучи — красные, оранжевые, золотистые, зелёные, фиолетовые. В воздухе было как-то необычно сухо. Однако Варя отметила про себя, что ей это пока что не мешает дышать.

— Видишь, как травы и цветы хотят пить, — сказала Маруся, обращаясь к Асею. — Эх, светит месяц, светит ясный!.. Что мы будем делать, Асей?

— Надо пойти посмотреть, в каком состоянии Река. Может ли она говорить. Порасспрашивать, кто какие знает подробности.

Вдруг на солнце точно набежала тень. В воздухе мелькнула большая тёмная птица, покружилась над их головами, исчезла.

— Ну вот! Видали? — сказал Асей раздражённо. — Уже шпионит.

— Сейчас доложит своему хозяину, что мы здесь, — проворчала Маруся.

Варя с испугом на неё поглядела:

— Кто это?

— Это Крыса-Ворона, — объяснила Маруся. — Самая первая подружка и подхалимка Барнабаса Злина.

— Как это можно быть крысой и вороной сразу? — не поняла Варя.

— А вот так. По-разному — для разных надобностей. И все — подлые, — объяснила Маруся.

— Давайте радоваться, что хоть сам первым делом не явился к нам навстречу, — сказал Асей.

«Кто это «сам»?» — подумала Варя.

— Злин, — ответил на её невысказанный вопрос Асей.

Они пошли вперёд по стёжке среди печально позванивающих, изнывающих от жажды трав.

— Маруся, а разве здесь не бывает дождя? — спросила Варя.

— Бывает, почему не бывает? — сказала Маруся. — Но если Река не течёт и воды её высыхают, облакам неоткуда напиться. Откуда же они возьмут воду? Видишь, даже и облаков-то на небе никаких нет.

И тут вдруг им показалось, что на горизонте как раз и возникло облако, которое очень быстро приближалось. Но было оно странным. Оно не плыло по небу, как полагается всякому приличному облаку, а точно соединяло небо и землю, как это случается, когда идёт сильный дождь. Облако надвигалось на них и надвигалось. При этом оно издавало какой-то противный писк.

Вот облако почти приблизилось, как бы повисло в воздухе перед ними серой грязной тряпкой, а справа от стёжки из травы донёсся скрипучий голос:

— Ну, что? Как вы теперь попадёте к Реке? Они ведь куса-а-чие! Ха! Больно кусают! И не глупых медведей, и не дурацких волшебников в кармане, а детушек, живых человеческих детушек, до крови, до крови!

Крыса! Это скрипела Крыса-Ворона. И тут всё стало ясно. Это не было облако, полное спасительного дождя. Это была туча огромных, пищащих, отвратительно ноющих комаров!

Комариная туча приблизилась на расстояние шага, остановилась, повисла в воздухе. А мерзкий крысиный голос продолжал скрипеть:

— К Реке? Как же вы пройдёте к Реке? Комарики не пустят, не пустят! Да и Река ваша теперь — лужа, лужа! Ха!

И тут же из травы взвилась огромная ворона и полетела прочь.

— Рано радоваться! Рано радоваться! — каркала она во всё горло.

— Стойте, — скомандовал Асей. — Маруся, Варя, не двигаться! Я сейчас!

И он мгновенно исчез.

— Маруся, какие страшные комары, — прошептала Варя в ужасе. — Я таких огромных никогда не видала.

— Стой спокойно, девочка, — ласково сказала Маруся. — Не делай ни шагу.

— Откуда они взялись, Маруся?

Маруся печально вздохнула.

— Раз Злин мучает Реку, значит, она стала превращаться в болото. Вот он их там и разводит, проклятый Барнабас. Болото — это ведь иногда просто мёртвая река…

Над их головами сверкнула точечка. Это возвращался Асей. А за ним неслись ласточки. Огромная стая белогрудых изящных птиц с воинственным цвирканьем кинулась на комариное облако.

Что тут началось! Ласточки бросались на комаров, хватали их острыми клювиками, комары пищали, ныли и зудели и просили пощады. Они пытались удирать от ласточек, подлетали вверх, опускались вниз, мелькали и мельтешили перед глазами, всё комариное облако точно плясало в воздухе. И было противно смотреть на этот уродливый танец…

Но вот облако стало редеть, в нём, как в старой серой тряпке, появились дыры, потом оно стало совсем прозрачным и наконец в жарком воздухе не осталось ни одного комара.

— Фу! — облегчённо перевела дух Маруся.

— Нечего было за ними летать, я бы сам что-нибудь придумал, — пробурчал Аллан-Мелик из кармана.

— Молчи уж, карманный! — проворчала Маруся. — Опять хвастаешь!

— Браво, птицы! — воскликнул Асей и помахал ласточкам рукой. — Спасибо!

— Не на чем, не на чем, — зацвиркали ласточки. — Ценим дружбу, ценим дружбу и верность ценим!

Ласточки покружились над лугом и улетели.

— Ну вот, справились, — сказал Асей. — Теперь вперёд. Тут недалеко — берег.

— Был берег, — печально откликнулась Маруся. — Эх, светит месяц, светит ясный…

Вскоре луг кончился, и они действительно вышли к Реке.

К Реке! Боже мой, сплошные слёзы!

Река лежала, как старая заношенная ленточка из косы, давно потерянная и забытая. Воды в ней было совсем мало, и вода эта была неподвижна, темна и не отражала разноцветных радужных лучей здешнего солнца. Прибрежные травы повяли и не шелестели, и было что-то очень печальное в этой тишине. Тишину нарушал только время от времени доносившийся от Реки то ли вздох, то ли стон. По берегу не бегали кулички, над Рекой не летали весёлые стрекозы. Никого не было видно, сплошная неподвижность и погибель.

— Бедная, бедная, — прошептала Маруся. — О злой, гадкий Барнабас! За то, что он такой злобный, такой ничтожный, он хочет отомстить всему свету и не оставить радости никому. Ведь Река так любила всех! Для всех у неё находилась капелька радости, для каждого у неё было хорошее слово и весёлый подарок.

Варя стояла ошеломлённая. Ей было так жалко Реку, что захотелось заплакать. Маруся поняла, что она чувствует, и сжала её руку своей мягкой лапой.

— Что же… делать? Что же… делать? — повторяла Варя, уже начиная всхлипывать.

— Варварушка, погоди плакать, погоди, — сказал Асей. — Мы ведь с тобой для того здесь, чтобы спасти её, чтобы вернуть ей жизнь.

— Мы многое можем, я с вами, не забывай, — важно произнёс Аллан-Мелик, а у Маруси даже не было сил, чтобы одёрнуть его.

— Посидим, подумаем, — сказал Асей.

И они все присели на печальном речном берегу.

— Давайте рассуждать, — продолжал он. — Ты говоришь, Аллан-Мелик, что видишь темноту. Значит, Злин спрятал волшебное заклинание в каком-то тёмном месте.

— А то, что один спрятал, другой может найти. Верно? Нельзя найти только то, чего нет. А что есть, то непременно рано или поздно отыщется.

— Должно отыскаться! Должно! Не дадим же мы ему погубить Реку! — горячо отозвалась Маруся.

— Варварушка, что с тобой? — спросил вдруг Асей.

Варя действительно что-то очень побледнела. Она попыталась вдохнуть воздух, но он не вдыхался. Ой, сейчас начнётся приступ астмы. А она даже ни таблеточки не взяла с собой.

— Посмотри! — закричал вдруг Аллан-Мелик, высовываясь из кармана. — Видишь?

Аллан-Мелик протянул к Варе свои маленькие ладошки, а на них оказались два маленьких пёстрых петушка. Они дважды прокукарекали, а потом затеяли смешную драку, налетали друг на друга, петушились и важничали.

Варя рассмеялась, воздух вдохнулся, бледность прошла.

Немного подравшись, петушки вдруг исчезли.

— Всё, — сказал Аллан-Мелик серьёзно. — Пять минут кончились. А что, — добавил он уже другим, хвастливым голосом, — годятся на что-то ведь и такие искусные волшебники, как я?

— Цены бы тебе не было, если бы ты не был таким задавалой, — сказала Маруся.

Но Аллан-Мелик её не услышал. Потому что Асей исчез вместе с ним.

— Ну вот, — сказала Маруся. — Как всегда. И главное, с этим ничего не поделаешь. Свеча. Он должен проверить, как она там.

— А почему именно Асей должен? — спросила Варя.

— Жители страны просят самого уважаемого, самого надёжного и мудрого хранить огонь свечи. Они выбрали Асея. Вот почему Асей мгновенно исчезает, если он чувствует, что подул ветерок, или надо поправить фитиль, или ещё там что. Он отвечает за свечу. Это очень серьёзно. Понимаешь?

— Да, — ответила Варя. — Но как же Река? Что нам-то теперь делать?

— А вот мы с тобой сейчас и поразмыслим, — отозвалась Маруся.

Глава четвёртаяКЛЕНОВАЯ КОРОЛЕВА

Старые стенные часы в резном деревянном футляре пробили час. Там, где-то далеко, дома. А здесь были умирающая Река, и глубоко задумавшаяся Маруся, и растерянная Варя.

У Вари в мыслях точно прыгал и никак не мог успокоиться звонкий резиновый мячик. И при этом ей точно кто-то что-то нашёптывал, да ещё и одновременно в оба уха. В правое ухо ей говорилось, что всё это вздор и сплошное безрассудство и что так не бывает и всё просто сплошная фантазия. Варя догадывалась, кто это шепчет. Это шептала мамина рассудительность. Как-никак Варя мамина дочка, в ней целая половинка — мамина. Но в левое ухо влетали слова: «Как необычно! Как интересно! Чего там рассуждать «бывает — не бывает». Надо действовать!»

А это говорило папино всегдашнее весёлое любопытство. Потому что как-никак Варя ведь ещё и папина дочка. И другая половинка в ней — папина.

— Значит, так. Я думаю, нам надо что-то самим предпринимать, — сказала Маруся в лад папиным словам. — Не можем же мы тут сидеть вечно и смотреть, как погибает Река. Давай соображать. Раз Аллан-Мелик увидел темноту, значит, давай думать, где бывает темно.

— А где? Если не ночью? — спросила Варя.

— Ну, например, в лесу. В густом лесу, где деревья отбрасывают тёмные тени…

Она не договорила, потому что в этот момент у них над головами пропорхнула маленькая птичка.

— Читайте! — прощебетала она и улетела.

— Что читать? — удивилась Маруся. И сейчас же заметила, как откуда-то сверху, кружась в воздухе, к ним опускается листок. Он был похож на кленовый, только гораздо больше, чем бывают листья даже у самого большого клёна.

Варя подхватила его и показала Марусе. Что же тут можно было прочесть? Изображённое на листе выглядело так: две стрелочки показывали разные направления. Под ними был нарисован кленовый лист и корона. Под этим изображением был вопросительный и восклицательный знаки, а дальше буква «X» или крест, и перед ним и после него — восклицательный знак.

Варя тихонько сказала:

— Ой!

И в самом деле, как же не «ой», если написано не буквами, а какими-то непонятными знаками?

— Кто-то над нами подшутил, что ли? — задумчиво спросила она.

— Им сейчас в стране Тут не до шуток, — ответила Маруся. — Это какие-то новые письмена. Они изобрели их, пока меня не было. Светит месяц, светит ясный… Ну-ка, давай сосредоточимся! Стрелки… Что могут обозначать стрелки?

— Например, куда надо ехать. Или идти, — сказала Варя. — Но почему они тогда показывают в разные стороны?

— Да, почему в разные стороны? — как эхо откликнулась Маруся. — И что обозначают лист и корона?

— Короны носили короли и королевы, когда они были, — заметила Варя. — Золотые. С драгоценными камнями.

— А при чём тогда лист? — озадачила её вопросом Маруся.

К чему кленовый лист, было совсем непонятно. Никакого толку от этого странного птичьего письма не получалось.

Но тут опять над ними пропорхнула маленькая птица, то ли та самая, то ли другая, и пискнула:

— Читайте стихи.

— Какие стихи?

Варя быстро стала вспоминать, какие она знает стихи, и принялась читать первый всплывший в памяти стишок, который она когда-то выучила наизусть. Надо сказать, стишок вовсе не подходил к случаю:

У ежа зимою спячка,

Это значит — ёжик спит.

На дворе живёт собачка,

Дом хозяйский сторожит.

Ходит кот по краю крыши,

Окунь — в проруби речной.

Из трубы всё выше, выше

Улетает дым печной.

Но от такого стихотворения суть написанного на листе нисколечко не прояснилась.

— Да нет, — сказала Маруся. — При чём тут собачка? Смысл в чём-то другом.

— Вот только бы знать — в чём, — сказала Варя.

— Ах, если б Асей был с нами или, на худой конец, Аллан-Мелик, — заметила Маруся.

Она глубоко задумалась.

— Кажется, ясно, — проговорила она наконец. — Конечно! Как же я сразу не сообразила. Тут написано стихами. Вот посмотри.

Маруся стала показывать значки на листе и читать. Действительно, получалось как бы стихотворение:

Сначала направо.

Потом — налево.

Вас ждёт Кленовая Королева.

Задайте вопрос.

Получи́те ответ.

Всё, что узнаете,

Строгий секрет.

Вроде бы то, что сказала Маруся, действительно совпадало со знаками на листе.

— Ну, тогда скорей пошли, это очень интересно! — заторопила Варю папина половинка. Мамина рассудительная половинка на этот раз даже и не попыталась вступить в спор.

— Странно, — сказала Маруся. — Насколько я помню, к Кленовой Королеве надо бы идти отсюда, наоборот, сначала налево, потом направо. Видимо, она перенесла свой дворец в другое место. Чтобы не знал Злин. А! — вдруг воскликнула Маруся. — Я понимаю! Пока меня здесь не было, они договорились в Тут писать нарисованными стихами. Злин ведь не понимает ни рисунков, ни стихов. Пойдём, Варя!

И они пошли, как было указано в письме, — направо. И вскоре деревья с высоченными стволами, прямыми и толстыми, стали выходить им навстречу: одно, ещё одно, потом сразу несколько. Варя и Маруся вошли в лес.

Они увидели тропинку, ведущую вправо, и пошли по ней. В лесу было тенисто, сумрачно, тихо. Только листья, похожие на листья клёнов, сухо и печально шелестели, да ещё под ногами потрескивал сухой мох. Через некоторое время тропинка раздвоилась. Они повернули налево, как им показывала стрелка на листе, и шли довольно долго. Тропинка вела их, вела, как бы заманивала. Стволы деревьев росли чаще и были выше, чем на опушке. Кроны почти что образовывали крышу.

Потом Варя и Маруся попали в заросли папоротника и уткнулись в густую, непроходимую изгородь из какого-то кустарника с жёлтыми шипами. Тропинка возле кустов кончалась, и непонятно было, куда дальше идти. Но в изгороди оказалась калитка. На калитке висел золотой молоток.

— Стучи, — сказала Маруся.

Варя взялась за молоток и постучала. Калитка отворилась. Перед ними возник привратник. Казалось, он был вырезан из дерева. На нём были зелёные до колен штанишки, зелёные чулки и зелёный же камзольчик. Он довольно изящно поклонился и сказал тихим, шелестящим голосом:

— Их величество Кленовая Королева ждёт вас. Входите.

За высоким забором из колючего, шипастого кустарника на лужайке стоял королевский дворец. Странного, надо сказать, вида. Он был построен так, как будто он — дерево. Широкая лестница вела к парадному входу в «стволе» этого «дерева». По «стволу» располагались большие светлые окна в два этажа. А дальше бесчисленные галереи и переходы как бы образовывали ветки, на которых располагались разные дворцовые помещения в виде огромных листьев. В каждом листе тоже было по большому окну.

Зелёный слуга поднялся по ступеням и распахнул двери. Маруся и Варя прошли в широкие сени, затем он отворил ещё одни двери, и Маруся с Варей оказались в тронном зале. У дальней стены стоял королевский трон. Трон сверкал, отливал золотыми бликами, и сделан он был в виде огромного пня! Пол в зале был устлан мягким мхом, стены завешаны коврами, сплетёнными из диковинных растений. Откуда-то сверху лился приятный зеленоватый свет. На троне восседала Кленовая Королева.

— Мы их ждали, не правда ли, душенька? — обратилась Кленовая Королева к самой себе.

— Нам передали письмо Вашего величества, и вот мы здесь, — сказала Маруся с поклоном.

— Хорошо, что вы пришли, мои маленькие, хорошо, — отозвалась Кленовая Королева. — У нас такое несчастье.

Она всхлипнула, достала из кармана своей длинной зелёной мантии кружевной платочек и вытерла набежавшие слёзы.

— Так жалко Реку. Она так много для нас сделала. Поверите ли, однажды Злин пошёл войной на наше королевство. Вообразите, он решил его сжечь! И что же сделала Река? Рискуя обмелеть, послала нам на подмогу несметные свои волны, и нам удалось победить. А теперь что? Как печально, душенька, правда, как печально? — опять сказала самой себе Кленовая Королева. — Молодец, что ты привела девочку, — обратилась она на этот раз к Марусе. — Но ведь это ещё не всё. Нам неизвестно, куда он спрятал нужные слова… Нам хотелось увидеть тебя, маленькая, — сказала она Варе. — Но что нам делать, мы не знаем, ах, не знаем!

Варя обратила внимание на то, что Королева говорила о себе во множественном числе.

— Ваше величество, — сказала Маруся. — Известно, что он спрятал волшебные слова в очень тёмном месте.

— Да? Где ж оно может быть? — спросила Кленовая Королева. — В лесу? — задумчиво промолвила она. — А вдруг в лесу? Деревья отбрасывают густые, тёмные тени, темнота живёт в глубоких оврагах, темно бывает в лесных лощинах… Что ж, попробуй, душенька, попробуешь, а?

Кленовая Королева позвонила в колокольчик, вошёл зелёный слуга.

— Мы приказываем всем, у кого ещё остались силы преодолевать жажду, зверям, птицам, насекомым, кто ещё может ходить, летать и ползать, осмотреть все места в нашем королевстве, где живёт темнота. Надо найти волшебные слова, которые спрятал Барнабас Злин.

Слуга молча поклонился и вышел.

— Может, есть ещё надежда, маленькие мои, а? — сказала Королева. — Сейчас, сейчас они явятся. А вдруг? Вдруг?

Слуга действительно очень скоро вернулся.

— Говори нам — что? — воскликнула Королева. — Мы в таком волнении. Ну же, нашли?

Слуга молча покачал головой.

— Ах, какое отчаяние!

Кленовая Королева опять достала свой платочек.

— Не нашли! Что ж, мои маленькие, остаётся вам искать. Ищите, где темно. Но где? Где? Вам придётся самим, самим. Я даже не могу послать с вами никого из моих слуг. В стране Тут каждый должен оставаться на своём месте, в своих пределах. Ах, ах, что же придумать, душенька, а? Что ж придумать? Где же ещё темно? Где темно? Ах вот что. Я советую вам пойти к Яшмовой горе. Да, да. Повидайтесь с Яшмовым Рыцарем. Уж в горе́-то полно тёмных закоулков, и пещер, и гротов, и переходов, и туннелей. Может, Злин спрятал волшебные слова именно там? Ах, как знать, как знать… Я дам вам письмо к Яшмовому Рыцарю. Он может не принять вас без письма. Ах, сейчас такие времена настали…

Кленовая Королева взяла листок и что-то на нём написала каким-то особенным карандашом, или это была палочка?

На листе расположились такие же, как в первом письме, знаки. Там было нарисовано сердечко, дальше под ним изображались корона, такая же, как в первом письме; треугольник, по-видимому обозначавший гору, и цветочек с пятью лепестками. Дальше была просто черта, и от неё — стрелка вниз. А под этой как бы строкой — солнышко с расходящимися лучами.

Варя и Маруся уставились на листок, опять ничего не понимая.

— Мы вот что пишем Яшмовому Рыцарю, — сказала Кленовая Королева.

«Сердечный друг,

Отведи моих посланцев на горный луг».

Корона — это значит мы, королева; треугольник обозначает гору, а цветок — луг. А остальное значит:

«Направь их под землю, в пещеры.

И не теряй веры».

Последняя строка обозначена солнышком, понимаете, маленькие мои?

— Да-а, — протянула Маруся.

— Что ж, идите. Будьте очень осторожны, Крыса-Ворона наверняка за вами пристально следит. Держите в секрете, куда вы направляетесь. Да, вот ещё что. Будьте очень деликатны с Яшмовым Рыцарем.

— Он сердитый? — осмелилась спросить Варя.

— Ах, нет, нет. Только очень вспыльчивый. Особенно если ему покажется, что ему говорят неправду. Он не выносит лгунов.

— Мы не станем говорить неправду, — заверила её Маруся.

— Счастливо вам, маленькие мои. Мы будем надеяться. Вас проводят до конца Кленового Королевства. И никому, никому не говорите, куда вы идёте.

Глава пятаяКТО ИСПУГАЕТСЯ, ТОТ САМ У СЕБЯ ПОТЕРЯЕТСЯ

Старые стенные часы в резном деревянном футляре пробили два. Зелёный Клим ждал звонка. Но телефон молчал. Видно, мама была очень занята с профессором Мендосой.

А Варя и Маруся тем временем шли но кленовому лесу. В лесу было сумрачно и неприятно.

— Маруся, мне немного страшно, — сказала Варя.

— Постарайся не бояться, — сказала Маруся. — Когда человек боится, он теряет себя. Тогда всё злое получает над ним власть.

Что-то в этом роде объяснил Варе и папа. Но она тогда была маленькая и не поняла и не запомнила.

На тропинку выскочил зайчишка. Просто удивительно: это был игрушечный заводной заяц! Он поглядел на идущих своими симпатичными раскосыми глазами, легонько кивнул и поскакал вперёд. Наверно, указывал им путь. Они двинулись следом по тропинке. Заводной заяц вскоре исчез из виду. Но тропинка осталась. И они продолжали идти. Несколько раз над тропинкой пролетали птицы. Но молча. Мелькнёт — и исчезнет. То ли это были провожатые, а может быть, и нет, кто знает?

Вдруг послышалась песенка. Она звучала впереди, всё время — на шаг, на два перед ними.

Кто это пел? В полумраке леса трудно было разглядеть. А песенка всё пелась и пелась, где-то тут, близко. И была она какая-то чудная, какая-то вроде бы даже бессмысленная:

Давайте по шажочку

Шагайте через кочку,

Переступайте корни,

Проворнее, проворней!

Тра-ля-ля-ля,

Кружись-кружись,

С зелёным ветром

Подружись!

А если кто летает,

Тот в небесах растает,

Исчезнет понемножку,

Не вправду — понарошку.

Тра-ля-ля-ля,

Кружись-кружись,

С зелёным ветром

Подружись!

Да кто же это в самом деле распевает? Маруся всё вглядывалась и вглядывалась в лесную полутьму. И Варя пыталась разглядеть. Ни той, ни другой ничего не удавалось заметить. Но вот в одном месте получилось в ветвях деревьев небольшое окошечко, этим воспользовался голубой луч, скользнул в лес, и они увидели целый рой крошечных с прозрачными зелёными крылышками мушек-златоглазок. Они мелькали в воздухе, их тоненькие и нежные зелёные крылышки просвечивали, выпученные золотые глазки блестели. Это несомненно они кружились над дорожкой и пели, указывая путь.

— Маруся, как ты думаешь, мы сумеем отыскать волшебные слова? — спросила Варя.

— Обязательно, — сказала Маруся, хотя где, когда и как, она не имела ни малейшего понятия.

Златоглазки всё пели и пели своё «Тра-ля-ля-ля», разноцветные лучи время от времени ныряли в прогалы между ветвями. Маруся с Варей всё шли и шли, и Варя понемножку переставала тревожиться.

Но вдруг Маруся остановилась. Что-то случилось. Она не сразу поняла что. Потом сообразила: песенка златоглазок смолкла. В наступившей тишине было что-то недоброе. Трава зашевелилась. Послышалось шипение в траве:

— Куда вы идёте, ах, куда вы идёте! Скажите, скажите!

Какой шелестящий, вкрадчивый, противный голос! Так хотелось, чтоб этот голос поскорей замолчал, и перестал бы шелестеть, и перестал бы выпытывать.

— Маруся, кто это? — шёпотом спросила Варя.

— Молчи и ничего не говори, — так же шёпотом ответила Маруся. — Помни, что сказала Кленовая Королева.

Где-то над их головами хрипло и неприятно закаркала ворона. Уж не была ли это сама зловещая Крыса-Ворона? Наверно. Потому что как только смолк вороний грай, так неподалёку от них снова зашевелилась трава от противной крысиной побежки. И тут же Маруся вскрикнула. Правую лапу что-то защемило. Она дёргала лапу, но то, что её держало, продолжало держать. Сверху опять донёсся гадкий вороний голос. Похоже, Ворона смеялась. Но какой отвратительный это был смех! Варя испугалась. Ей стало по-настоящему страшно. Как только она впустила в себя страх, что-то задрожало у неё внутри. От страху ей захотелось оказаться дома, хотя бы даже одной, и она на мгновенье забыла про Марусю.

Что-то тёмное, вроде какого-то тёмного облака, накрыло её, обдало холодом, завертело, понесло. И когда это тёмное и холодное что-то рассеялось, она оказалась совсем в другой части леса, вовсе не на тропинке, вовсе не с Марусей, а одним-одна. От этого ей стало ещё страшней.

— Маруся! — кричала и звала Варя. — Маруся! Где ты?

Нет, никто, решительно никто не откликался. Варя попробовала пойти наугад. Какое там! Вокруг росли непроходимые колючие кусты, которые цеплялись за юбку, хватали за руки, царапали.

«Ну вот, — говорила ей мамина половинка. — Допрыгалась. Что теперь? Разве можно, не подумав, не сообразив, не взвесив, пускаться в какие-то путешествия неизвестно куда? Так поступают только несерьёзные люди».

А папина половинка хранила полное молчание. Ей нечего было сказать. Варе оставалось только одно — погибать! Ей было так жутко, что она даже не могла плакать. Звать Марусю она перестала, почувствовала — бесполезно. Варя присела прямо на траву. Свесила голову. Страх не отпускал. Он сидел в ней где-то глубоко, вцепившись в неё, и легонько её потряхивал.

Боже ты мой, что же бедной Варе делать? Мама далеко-далеко. Папа ещё дальше. А где сама Варя? Сама Варя-то где, объясните, пожалуйста, кто-нибудь?

И вдруг несколько тоненьких голосков пропищало над самой её головой:

— Здесь! Здесь! Здесь!

Варя подняла голову. Никого.

— Здесь! Здесь! Здесь!

Варя наконец увидела и так обрадовалась, так обрадовалась! Это были маленькие зеленокрылые златоглазки. Они закружились над ней и запели опять ту прямо какую-то бредовую песенку:

Кто в облако ныряет,

Тот сам себя теряет,

И надо в тёмной роще

Самой себя найти.

За деревом, у кочки,

Где жёлтые цветочки,

Где тонконогий хвощик,

У ветра на пути.

— Златоглазки, милые, я ничего не понимаю! О чём вы? — взмолилась Варя.

Но златоглазки не умели говорить, они умели только кружиться и петь. Поэтому они снова пропели ту же самую песенку. Со второго раза Варя кое о чём начала догадываться. Она вспомнила, как Маруся (где она теперь, милая, плюшевая Маруся?) говорила ей — «от страха человек сам себя теряет». А ведь златоглазки поют о том же. А тёмное облако, которое её окутало и принесло сюда — это ведь и был страх! Так! Значит, она, Варя, сама себя потеряла от страха. Но как же себя найти? И что это всё значит? — размышляла Варя. А впрочем… Как — это неизвестно, а где — это златоглазки ей сказали. За деревом, за кочкой… Так, так. У Вари появилась надежда.

— Златоглазки, — сказала она. — Вы хоть поможете мне отсюда выбраться? Меня не выпускают эти колючие кусты.

Златоглазки покружились и полетели. И там, где они пролетали, кустарник действительно оказался не так густ, и Варя смогла пройти. Заросли совсем кончились, она опять попала в кленовый лес.

Златоглазки тут же улетели. Варя снова была одна.

«И надо в тёмной роще самой себя найти», — звучали у неё в голове слова песенки.

«Как это «себя найти»?» — думала она.

Варя побрела наугад. Деревья, деревья, деревья… Она брела от дерева к дереву, а деревья всё не кончались, за одним было другое, за другим — ещё одно. Что же значила эта песенка, что же она всё-таки значила?

И вдруг Варя остановилась. Она увидела дерево. Нет, это было не просто дерево. Это было ДЕРЕВО. Высотой с телебашню. Ствол у него был такой, что Варя не сразу бы смогла объехать его на своём велосипеде, если бы, конечно, он вдруг оказался под рукой. Возле дерева высилась поросшая травой кочка — не кочка, а прямо-таки высоченный холм. А чуть поодаль росли цветы. Стебли их были чуть выше Вариного роста, жёлтые колокольчики на них — побольше Вариной ладони. Рядом с цветами, почти такого же роста — зелёный пушистый хвощ. Он покачивался на ветру и звенел. Но самое удивительное… Нет, даже не так. Поразительное! Невероятное! Невообразимое! Под этим диковинным деревом стояла она сама — Варя. Да, да! И свитерок на ней был такой же — синенький, и клетчатая юбка с карманами, и разношенные кроссовочки…

Что это такое? Она отражается в чём-то? Но в чём? Зеркала под деревом, как и следовало ожидать, не обнаружилось. Тогда что же это такое?

«Это я? — подумала Варя. — Я тут стою? Что это значит? Значит, я нашла самоё себя? Ну и ну!»

А тут ещё зашевелилась папина половинка и сказала: «Интер-е-есно! Не дрейфь! Любопытно ужас!» Варя сделала шаг по направлению к той, второй, неизвестно откуда взявшейся Варе. Потом ещё шаг. Она протянула было руку, чтобы до неё дотронуться. Но та, другая Варя, растаяла в воздухе в то же мгновение. Исчезла, как не была. И ни крошечки не было никакого страха.

Варя оглянулась. Что-то голубое мелькнуло между стволами. Что это было? Да не что, а кто! Мягкими, плюшевыми шагами к ней приближалась Маруся. Подошла. Погладила Варю голубой лапкой.

— Молодец! — сказала Маруся. — Сперва потерялась от страха, но всё-таки набралась мужества и сама себя отыскала. Ничего не скажешь — молодец!

— Маруся! — воскликнула Варя. — Маруся, почему тебя со мной не было? Как ты теперь-то тут оказалась? И что вообще случилось?

— Погоди, — сказала Маруся. — Не все вопросы сразу. Сейчас всё тебе скажу. Я не могла быть с тобой. Кто себя потерял, тот сам себя и найти должен. Оказалась я тут очень просто — меня привели златоглазки. Весёлые они ребята! — заметила она. — А случилось вот что: тебя напугала Крыса-Ворона. Светит месяц, светит ясный… Эта дура по дороге расставила капканы. На меня — капканы! Что я, обыкновенный лесной медведь, что ли?

— Но ты ведь закричала! — сказала Варя.

— Ну и что? Вскрикнула от неожиданности. Всякий вскрикнет. Капкан-то защёлкнулся. На секундочку. Подумаешь! Точно я не сумею открыть капкан!

— А что же случилось со мной?

— А ты испугалась. Вот и потеряла себя от страха. Этого Крыса-Ворона и добивалась. Но ты всё-таки молодец, — опять похвалила Варю Маруся.

Глава шестаяТРЕБУЕТСЯ МУЖЕСТВО

Старые стенные часы в резном деревянном футляре пробили три раза. Звонила мама и спрашивала Варю, пообедала ли она, и «Варя» сказала, что пообедала, и ещё мама хотела знать, вымыла ли она посуду, и «Варя» сказала, что вымыла, и ещё мама интересовалась, что Варя делает, и «Варя» сказала, что читает книжку про Питера Пэна и девочку Вэнди.

А настоящая Варя и голубая медведица пробирались по кленовому лесу к опушке, и предстояло им найти дорогу к Яшмовой горе…

— Да, нам с тобой требуется мужество, — сказала Маруся. — Асея что-то долго нет. А нам необходимо выйти за пределы владений Кленовой Королевы, а там уж — ни провожатых, ни помощников.

Варя вздохнула. Теперь-то уж она старалась изо всех сил, чтобы ненароком не испугаться. Она-то уж знала, что страх — это опасно.

— Надо нам с тобой сообразить, каким путём лучше идти, — продолжала Маруся. — Стоит подумать.

— Не стоит, — ответил ей чей-то голос с дерева.

— То есть как — не стоит?

Маруся и Варя задрали головы и посмотрели вверх.

Кто это с ними разговаривает?

По стволу спускалась белка.

— Не надо ничего соображать, — повторила она. — Её величество Кленовая Королева приказала проводить вас до границы. Идите за мной.

— Ты пойдёшь по дороге? — спросила Маруся.

— Ну уж увольте! — ответила белка. — Я не собака.

Белка перепрыгнула на соседнее дерево, потом — на соседнее. И опять, и опять — с ветки на ветку, с ветки на ветку. Им пришлось идти и всё время задирать голову, чтобы не потерять её из виду.

— Благодарю покорно, — ворчала про себя Маруся. — По-моему, она спутала меня с журавлём. Для такого провожатого нужна журавлиная шея, скажу я вам.

Скоро деревья начали редеть, клёны стали пониже. Обозначилась опушка. Белка сделала ещё один прыжок.

— Всё, — сказала она. — Дальше я идти не могу. Прощайте. Её величество Кленовая Королева желает вам доброго пути.

И не успели они поблагодарить белку, как та исчезла. Путники огляделись. Вдалеке перед ними виднелась высокая гора. Прямо от опушки начиналась довольно широкая дорога.

— Пошли, Варенька, — как обычно, очень мягко и душевно сказала Маруся. — Во-он виднеется гора. Думаю, нам как раз туда и надо.

И они тронулись в путь. По краям дороги лежали огромные гладкие камни-валуны. Некоторые из них поросли мхом. И были они похожи на древних стариков, уставших жить и печальных.

На небе по-прежнему сияло радужное солнце. В воздухе по-прежнему было очень сухо.

Стояла полная тишина. Не пролетали птицы, не порхали бабочки, даже хоть какой-нибудь мошкары и то не было видно.

Наконец замшелые валуны по бокам дороги перестали попадаться, дорога пошла круто вверх, потом она двинулась вдоль молчаливых отвесных скал. Потом и скалы кончились.

Варя и Маруся вышли к горному ущелью и тут остановились. Какая величественная перед ними открылась картина, но какая безрадостная! Чувствовалось, и как ещё чувствовалось, что с Рекой случилась беда. Склоны ущелья сплошь поросли кустарником. И кустарник этот был весь в цвету. Крупные красные цветы-колокола покрывали ветки. Но листья-то их совсем завяли. И цветы завяли и свешивались с веток, как тряпочки. И было видно, что некогда со склонов неслись водопады, наверное, шумели, веселились, брызгались и разноцветные лучи солнышка отражались в каждой капельке. Сейчас они стекали жалкими ручейками, вяло, молча, молча, в полной тишине. Было совершенно ясно, как вся эта местность тосковала по хорошему, живому дождю.

— Варя, листок с письмом у тебя? — спросила Маруся.

— Должен быть! — сказала Варя и сунула руку в карман своей клетчатой юбочки. Там лежали платочек с немного полинявшими от частой стирки котятами и каким-то образом попавшая туда копейка. Кленового листка с письмом не было.

— Маруся, — прошептала Варя. — Я его потеряла. Его нет в кармане. Что ж теперь будет?

— Светит месяц, светит ясный… В самом деле, что ж это будет? Ладно, ничего. Поворачивай и пошли назад — поищем.

— А если его у меня выкрали каким-нибудь хитрым образом, что тогда? — чуть не плакала Варя.

— Не плачь раньше времени, может, найдём. Может, ты просто выронила его, — постаралась успокоить её Маруся.

Они вышли из ущелья и вернулись назад к молчаливым скалам.

Листка с письмом нигде не было. Со скалы скатился камень и упал к ним под ноги. Потом свалилось ещё несколько небольших камней. Что это? Неужели начинается обвал?

— Варя, быстро! — сказала Маруся. — Вот тут есть углубление в скале. Спрячемся и переждём.

Они торопливо нырнули в небольшую пещерку и прижались к скале.

Послышался грохот и гул, и камни покатились вниз сплошным потоком. В одну минуту стало совсем темно. Вход в пещеру завалило камнями. До них глухо донёсся вороний грай.

— Маруся! Маруся, ты здесь? — прошептала Варя. — Маруся, я ничего не вижу. Как мы выберемся отсюда, Марусенька? Мы погибли, да?

Она почувствовала мягкую лапу на своей щеке. Наверно, Варя опять очень испугалась бы, и неизвестно, что бы случилось дальше, но тут неожиданно вспыхнула яркая точечка, стала быстро расти и приближаться, и вскоре в темноте послышался знакомый голос:

— Варварушка, что ты, что ты! Погибелью и не пахнет!

И уж конечно, тут же донеслись слова из кармана:

— Не забывайте, с вами великий волшебник и чудодей, а значит, бояться нечего.

Легко догадаться, кто произнёс эти слова.

— Я знала, что ты появишься, когда будет уж очень опасно, Асей, — сказала Маруся, оставляя при этом без внимания заявление Аллан-Мелика. — Кажется, мы действительно попали в очень трудное положение. Беда в том, что мы-то не можем, как ты, уменьшаться до размеров точки.

— Да, это жаль, — подтвердил невидимый в темноте Асей. — Но давайте радоваться, что мы сейчас вместе. Надо хорошенько подумать, как нам быть. Ты-то что скажешь, Аллан-Мелик?

— Ах, да подожди, — ответил Аллан-Мелик капризным тоном.

— Чего ждать? — поинтересовалась Маруся.

— Сейчас, ну ещё чуть-чуть терпения, — отозвался карманный волшебник. И уж совсем по-другому продолжал: — Ну вот. Без пяти минут. Сейчас я сосредоточусь. Ага. Вижу, что надо делать. Снаружи лежит рыжий камень. На рыжем камне лежит чёрный камень. На чёрном камне лежит громадный серый камнище. Он-то и закрыл выход из пещеры. Надо нажать на рыжий камень, стукнуть крепко по чёрному камню, тогда и серый камень откатится. И выход из пещеры откроется.

— Ничего, наверно, не получится, — вздохнула Варя. — Камни-то снаружи, а мы-то внутри.

— Полно, это-то уж совсем не забота, — успокоил её Асей.

Светлая точка сверкнула. Исчезла. Какое-то время длилась тишина. Варя и Маруся замерли. Ждали. Потом послышался стук, следом — грохот. Камни, завалившие вход в пещеру, раскатились.

В образовавшийся проём хлынул свет. Маруся и Варя кинулись к открывшемуся выходу. Там их ждал улыбающийся Асей.

— Вот и всё! — радостно приветствовал он их.

И… что это было у Асея в руках?

Он протягивал Варе вчетверо сложенный кленовый листок — потерянное письмо Кленовой Королевы.

— Откуда он у тебя, Асей? — радостно воскликнула Варя.

Асей в ответ только улыбнулся, а Аллан-Мелик ответил загадочно:

— Карманные волшебники существа весьма полезные, возьмите это себе на заметку!

Глава седьмаяСТРАННЫЙ ПИР У ГРЫЗУНОВ

Старые стенные часы в резном деревянном футляре пробили четыре раза. Звонка не было. Мама и профессор Мендоса обедали…

— Впереди — дорога, — сказала Маруся. — И кто знает, что ещё ждёт нас на пути.

— Да, — согласился с ней Асей. — Надо спешить. Бедная Река очень плоха, совсем плоха.

Они все вместе прошли по красивому ущелью, и Варе очень хотелось, чтобы Асей больше не исчезал.

Дорога вышла в долину. И вот теперь была полностью видна Яшмовая гора. До неё было ещё довольно далеко.

Солнце жарило. Дул вялый сухой ветер. Здесь, в долине, снова стали попадаться пёстрые, печально звенящие на ветру, совсем приунывшие цветы.

— Хорошо бы мы быстро-быстро отыскали волшебные слова, — вслух размышляла Варя. — И спасли бы Реку. Вот было бы чудо!

— А некоторые взрослые не верят в чудеса, — заметил Асей. — Подумать только!

— Попадаются такие забавные типы, которые даже в волшебников не верят, — презрительно фыркнул Аллан-Мелик, высунувшись из кармана.

Так они шли, и мирно беседовали, и не слыхали, и не догадывались о том, какой разговор шёл за кустами, слегка в стороне от дороги.

— Мало ли что ты скажешь, — говорил злой и противный голос. — Мы ворон слушаться не обязаны.

— Ты что, шутишь, — зашипел в ответ другой голос. — Родственников не узнаёшь! Ты не видишь, что перед тобой крысса?

— Ну, ошибся, значит, — сказал первый, противный, голос. — Родственники — это другое дело. Ладно. У нас как раз праздник. Наедятся и заснут. Уж мы постараемся.

— То-то, осмотрите, сстарайтесь, — прошипел второй голос. Из-за кустов бесшумно вылетела ворона и никем не замеченная быстро полетела прочь.

— Нам ещё далеко идти? — спросила Варя.

Но никто ей ответить не успел. Потому что в это мгновение им что-то преградило путь. То ли верёвка, то ли проволока. Как только Варя, не углядев её, с ходу коснулась преграды, раздался резкий звон, и на дорогу стали выскакивать странные существа, похожие на мышей, но не совсем мыши, с длинными торчащими передними зубами, тупыми мордами и противными голыми хвостами. Словом, какие-то неведомые грызуны.

— Сверните с дороги и идите к нам на пир, — строго сказал противным голосом самый толстый грызун.

— Какой пир? — удивилась Маруся. — Пропустите нас. Мы очень спешим.

Грызунов появлялось всё больше и больше. Они запрудили всю дорогу.

— Мало ли что, — сказал толстый. — Это нас не касается. У нас пир. Мы справляем праздник Заготовок. И никто не смеет пройти мимо.

— Извините, нам совсем не до пиров, — заметил Асей.

— Загрызём! — решительно и сердито сказал толстый. — Девчонку загрызём, так и знайте. Никто не смеет пренебрегать великим праздником Заготовок.

Асей на минуту задумался.

— Хорошо, — сказал он, — ведите, — и сделал знак Марусе и Варе идти и не спорить.

Толстый грызун пошёл в сторону от дороги через частый кустарник, и все двинулись следом. Вскоре они вышли на поляну. На траве были накрыты длинные-предлинные столы. На скатертях серого цвета стояли блюда со всякой снедью.

Всё множество грызунов расселось по местам, невольных гостей тоже усадили. Толстый встал, видимо, для того, чтобы произнести речь.

— Братья-грызуны и гости! — начал он очень важно своим противным голосом. — Мы собрались за этим пиршественным столом, чтобы отметить наш главный праздник — праздник Заготовок. Что главное для всякого уважающего себя грызуна? Побольше заготовить, набрать, собрать, притащить, насушить, засолить и навялить. Сытость! Сытость — вот что радует душу! Всякий должен быть сыт, сыт, сыт. Все должны — есть, есть, есть. А те, кто не умеет заготовить, набрать, засолить, — те Дураки.

— Дураки! — отозвались грызуны хором.

— А кто тратит время, чтоб любоваться облаками да цветочками, — дураки!

— Дураки, — снова эхом прокатилось за столом.

— Кто стихи сочиняет да музыку слушает — дураки!

— Дураки, — яростно подхватили все за столом.

— Едим! — завопил толстый грызун, садясь на место. Видимо, последний его возглас был командой начинать пир. Грызуны набросились на еду, стали жевать, грызть, чавкать.

— Ешьте, — потребовал толстый от гостей. — Немедленно начинайте есть!

Варе было так противно, что она с трудом сдерживалась, чтобы не выскочить из-за стола. Асей на неё выразительно посмотрел, взглядом давая понять, что надо потерпеть. Маруся украдкой погладила Варину руку.

Само собой, никто из «гостей» не мог проглотить ни куска за этим противным, обжорным столом.

А толстый всё приставал и начал уже скалить свои острые зубы, и неизвестно, что бы произошло, но на их счастье кто-то из наевшихся до отвала грызунов завопил: — Песню!

— Песню, песню! — поддержали его несколько голосов.

И вот все пирующие запели противными голосами:

Коль набиты закрома

И еды полны дома,

Ничего другого и не надо.

Не мечтай и не гуляй,

А еду заготовляй,

Ведь еда одна для нас отрада.

А потом они стали без конца повторять, видимо, припев песни:

Ешь, ешь, ешь, ешь,

Ешь, ешь, ешь, ешь.

Они так увлеклись этим припевом, что перестали что-либо замечать вокруг.

— Пора, — шепнул Аллан-Мелик. — Ещё три минуты они будут повторять свой припев. Быстро. Мы успеем уйти.

И действительно, им удалось выскользнуть из-за стола, и никто решительно не обратил на них никакого внимания.

Гости-пленники бегом вернулись на дорогу и уже никем не останавливаемые продолжали свой путь в сторону Яшмовой горы.

— Фу, какие отвратительные, — сказала Варя. — А зачем они затащили нас на своё обжорство?

— Я думаю, они хотели, чтобы мы объелись, и заснули, и про всё забыли, — сказала Маруся. — Тут наверняка без Злина и Крысы-Вороны не обошлось.

— А может, они в еду и сонного порошка подсыпали… — заметил Асей.

«Никогда, никогда не буду приставать к маме, чтобы она купила мне вторую порцию мороженого», — подумала Варя.

— Вот и правильно, Варварушка, — откликнулся услыхавший её мысли Асей.

Гора была уже близко. Ещё немного, и путники подойдут к самому её подножию.

Глава восьмаяКРАСИВЫЙ КАМЕНЬ ЯШМА

Старые стенные часы в резном деревянном футляре пробили пять раз. Был тревожный мамин звонок, но Зелёный Клим её успокоил…

— А красивый камень — яшма, — сказала Маруся, рассматривая большой кусок, отколовшийся от горы.

Камень был розовато-серый, в чёрных прожилочках. Если внимательно присмотреться, можно было увидеть, что на нём как бы нарисована картина: маленький уютный домик, окружённый таинственным садом, а по саду гуляет неведомая птица, распушив перья своего, похожего на мамин веер, хвоста.

— И вся Яшмовая гора из такого камня? — спросила Варя.

— Вся-вся, — подтвердила Маруся.

Гора выглядела неприступной, и было совсем неясно, как же проникнуть внутрь. Кругом — каменная стена…

Они стали обходить гору в поисках входа. Ни двери, ни пещерки, ну прямо ничего такого, что намекало бы на вход. И ни звука, ни голоса.

— Алланчик, сейчас, случайно, не без пяти? Ты не видишь, где тут вход в эту гору? — спросила Маруся…

Ответить-то Аллан-Мелик ответил. Но он неожиданно обнаружился… в кармане у Вари! Никто не заметил, как он туда попал. Асей опять совсем незаметно исчез.

— Нет. Не без пяти, а пять минут, — сказал Аллан-Мелик.

Он больше не соизволил произнести ни слова, но до них откуда-то донёсся тихий разговор:

— Набралось наконец. Накапало. Ох, совсем воды в родничке не осталось!

— Что ж, ступай, отнеси воду мастерам. Заждались небось.

— Ну, я же в прошлый раз ходил, а ты спал. Так нечестно. Бери ведро и отправляйся. Теперь твоя очередь.

— Что там, Маруся? — спросила Варя.

— Тсс, — сказала Маруся. — Тут бьёт из-под земли малюсенький родничок. Смотри! Водяные человечки!

Варя наклонилась пониже. И правда. Маленькие и похожие на пузыри на воде, какие бывают после дождя.

— Слышишь? — сказала Маруся.

Варя прислушалась.

— А раз ты такой, будем считаться, — говорил один из водяных человечков. — Кто выйдет, тот и понесёт воду яшмовым мастерам.

— Чур, я первый считаюсь!

Скачет всадник на коне,

На буланом скакуне,

Королю везёт поклон,

Передаст и выйдет вон!

Тебе, тебе нести воду, ты вышел!

— Будто уж. Ты неправильно считался. Я сам посчитаюсь!

Сеем рожь, овёс, пшеницу,

Лук, горох и чечевицу,

Коноплю, гречиху, лён,

Пусть росток выходит вон!

Ага! Что я говорил? Ты вышел, братец Плю, вышел! Отправляйся! В горе́ заждались чистой серебряной водички. Они же не могут без неё работать! А родничок наш только что не пересох…

— Экий ты, право, — с укором заметил тот водяной человечек, что был пониже и потоньше. — Да ладно уж.

И Маруся с Варей увидали, как он взялся за ручку крошечного ведёрочка и двинулся вдоль подножия горы.

— Варя! На цыпочках — за мной, — скомандовала Маруся.

И они тихонечко пошли следом.

Водяной человечек шёл по очень узенькой тропочке, Варе с Марусей пришлось идти за ним гуськом. Тропка пошла вверх, человечек пошёл вверх, Варя и Маруся пошли следом за человечком — вверх. Но тот скоро остановился.

— Вечно надо исчезать, — ворчал в кармане Аллан-Мелик. — Уж Асей-то сумел бы проникнуть внутрь.

— Тише! — шикнула на него Маруся.

Но тут водяной человечек остановился и начал бормотать своим тихим голоском:

Отомкнись, гора,

Сегодня, как вчера.

Ввечеру, как на заре,

В августе, как в сентябре,

Посредине дня

Пропусти меня.

Камень царапнул о камень, после этого маленький камешек выкатился из «стены», человечек просунул руку в образовавшийся «глазок», и большой камень поехал куда-то в сторону, открывая вход.

Раздумывать было некогда. Маруся и Варя с Аллан-Меликом в кармане быстро и незаметно скользнули внутрь горы, пока камень-дверь не встал на место.

Мамина половинка едва успела шепнуть: «Только несерьёзные люди…»

Здесь против ожидания оказалось светло, точно стены горы пропускали дневной свет. Но едва они двинулись вслед за водяным человечком, звук их осторожных шагов эхом отскочил от стен. Даже Марусины плюшевые шаги сделались слышными, так что их невольный проводник тут же обернулся.

— Кто вы? Откуда вы? — зашептал он в ужасе.

— Не пугайся, — успокоила его Маруся.

— Вы пробрались сюда за мной? — продолжал человечек. — Если только узнают, что я кого-то привёл… меня могут вскипятить! Рыцарь такой вспыльчивый! Раз — и вскипятит. Прежде чем разберётся. И я испарюсь.

Человечек чуть не плакал.

— Не плачь, не дрожи, — сказала Маруся. — У нас письмо к Яшмовому Рыцарю. Мы просто не знали, как нам войти.

Водяной человечек немножко успокоился.

— Письмо? — переспросил он. — Ну ладно. Идите за мной. Мне надо очень быстро доставить воду яшмовым мастерам. Оттуда кто-нибудь отнесёт ваше письмо к Рыцарю. Если только кто-нибудь знает, где он сейчас находится. И если такое письмо у вас на самом деле есть. Рыцарь очень строго наказывает, если врут. Он просто не переносит вранья, так и знайте.

— Есть, есть письмо, — заверила его Маруся.

— Как бы всё-таки не вскипятили, — произнёс водяной человечек с сомнением.

Он подхватил своё ведёрочко и пошёл. В горе была лестница. Человечек поднялся на несколько ступенек, которые привели к большой пещере, или гроту, где сидело множество гномиков с длинными бородами и они крошечными инструментами обрабатывали яшму. Чего там только не было, в этом гроте! Яшмовые вазы и кувшины, диковинные птицы и рыбы, столики, стулья, табуретки — резные, разукрашенные узорами.

— А, это наконец ты, Плю, — сказал тот, у кого была самая длинная борода. — Что, плохо? И серебряный родничок пересыхает? Да-а, времена настают. Спасёт ли кто-нибудь когда-нибудь нашу Реку? Ох-хо-хо!

Как только гномики увидели, что им принесли воду, они тут же стали черпать из ведра маленькими кружками, а потом протирать водой свои изделия. И от этого на них проступали изумительной красоты рисунки и всё начинало блестеть и сверкать.

— Сегодня работа нам особенно удаётся, — с гордостью заметил длиннобородый.

Вдруг он увидел чужих.

— Плю! — сказал он строго. — Кого это ты с собой привёл? Кто такие? Ты что, хочешь, чтоб тебя вскипятили?

— Нет, нет нет, — завопил водяной человечек. — Не сердись, Друк. Я не приводил их, нет! Они сами пришли!

— Плю! — сказал длиннобородый ещё строже, но Маруся вмешалась в разговор.

— Мы явились сюда, потому что у нас письмо к Яшмовому Рыцарю, — сказала Маруся твёрдо. — Этот маленький не знал, что мы крадёмся следом. Он не виноват, не сердись на него. Давай письмо, — шепнула она Варе.

Варя достала листок с письменами.

— Вот, — сказала Маруся. — От Кленовой Королевы.

— Я не смею читать того, что адресовано не мне, — сказал длиннобородый. — А какая у вас к Яшмовому Рыцарю надобность? — добавил он подозрительно.

— Река! — коротко сказала Маруся.

Друк вздохнул:

— Яшмовый Рыцарь никогда не сообщает, где он в данный момент находится. Здесь все обязаны ждать, пока он сам позовёт.

— Ты же понимаешь, что ждать некогда! — настаивала Маруся.

— А что же сделаешь, если, где он сейчас, неизвестно?

— Известно, известно, — сказал Аллан-Мелик из Вариного кармана.

— Как? — чуть не поперхнулся от удивления гномик Друк.

— Известно, говорю я, — повторил Аллан-Мелик, — запоминайте, не то через пять минут действительно не будет известно. Вижу — три ступени вверх по лестнице, повернуть за розовую колонну, каменная дверь, за дверью — комната, вся заставленная серыми и розовыми вазами. В этой комнате сидит за яшмовым столом Яшмовый Рыцарь и что-то пишет.

— Так вот где сегодня наш добрый повелитель, — сказал Друк. — Что же, не столько ради вас, сколько ради Реки нарушу я запрет. Только… только я совсем не знаю, кто это… ну, который там в кармане.

— Не «который в кармане», а великий волшебник и чудодей Аллан-Мелик! — донеслось из Вариного кармана.

— Рискну, — махнул кленовым письмом Друк и кинулся вверх по яшмовым ступенькам. — Можешь идти, Плю! — крикнул он, убегая.

Глава девятаяЯШМОВЫЙ РЫЦАРЬ

Старые стенные часы в резном деревянном футляре пробили шесть. Звонка не было. Видно, мама была уже в дороге.

— Заходите, — услышали Варя и Маруся густой низкий голос.

Перед ними стоял Яшмовый Рыцарь. Был он таким, как рисуют рыцарей в книжках, в рыцарских доспехах, только доспехи бывают железные, а этот рыцарь был весь из яшмы серо-чёрно-розовой, точно сделанная каким-то искусным скульптором статуя рыцаря. Но он вовсе не был статуей. Забрало на его рыцарском шлеме было поднято, и оттуда смотрели живые серые глаза.

Он повернулся и пошёл твёрдой, тяжёлой поступью, и Маруся с Варей, робея, пошли вслед за ним. Они оказались, по-видимому, в рыцарском пиршественном зале. Посреди зала стоял огромный стол, вдоль стола располагались скамьи. По стенам было развешано старинное оружие.

— Назовите себя и расскажите подробнее, зачем вас прислала Кленовая Королева. И во что я не должен терять веры? Я, как правило, не теряю веры только в две вещи: отвагу и честь!

Маруся рассказала ему обо всём, и о том, о чём проболталась Крыса-Ворона, и что им было известно про темноту, и как они ищут волшебные слова, чтобы расколдовать Реку.

— О, какие же вы молодцы! — воскликнул Яшмовый Рыцарь. — Теперь я вижу, что вы тоже верите в отвагу и честь. Жаль, что ни девочки, ни медведицы не могут быть членами рыцарского ордена. Вы стоите того! Ну что же, тёмные пещеры действительно есть в Яшмовой горе. Отправимся на поиски.

Варя и Маруся двинулись было к выходу, а сам Яшмовый Рыцарь даже не пошевелился.

— Пойдём? — неуверенно спросила его Маруся.

Они обе с Варей чувствовали перед Яшмовым Рыцарем какую-то робость.

— Вот мы сейчас и пойдём, — сказал Яшмовый Рыцарь. — Садитесь.

Маруся и Варя переглянулись. По их представлениям, чтобы идти, надо было, наоборот, встать, а не садиться.

— Светит месяц, светит ясный, — пробормотала про себя Маруся, но они обе покорно сели на жёсткую лавку.

— Мы будем путешествовать мысленно, — сказал Яшмовый Рыцарь. — Это вполне возможно в моих владениях. Вот только я сейчас вызову охрану. Закройте глаза.

Всё это было странно. Но Маруся и Варя не решились задавать вопросов. Они послушно зажмурились. И тут же раздалось приятное пение хора:

Веет добрый-добрый ветер,

В небе добрый-добрый знак,

Зреет добрый-добрый злак.

Злое прячется в овраг.

Всё недоброе уныло.

По законам доброты

На лугах цветут цветы,

В небе движутся светила.

В мире музыка звучит.

Ночью — поздно, утром — рано,

Звуки музыки — охрана

И от зла надёжный щит…

— Что это за песня? — спросила Варя.

— Охрана, — сказал Яшмовый Рыцарь.

— Как — охрана?

— Да, — подтвердил он. — Меня охраняют не стражники, не воины, не солдаты. Моя охрана — музыка. Ноты — это мои стражники. Они обступают меня плотно, окружают меня и моих друзей. И тогда ничто злое не сможет причинить нам вреда в наших мысленных странствиях.

— Но ведь мы же будем ходить мысленно, — сказала Варя. —Это же значит как будто.

— Ну и что же? — возразил Яшмовый Рыцарь. — Зло умеет влезать в человеческие мысли! И ещё как умеет!

И вот Маруся и Варя увидели себя в самых недрах Яшмовой горы.

Это была горная пещера. Там было тихо-тихо. Своды её были низкие, давящие. Зажёгся невидимо откуда исходивший свет, и они мысленным взором обшарили все её уголки. Пещера была безысходно пуста. Потом узкими переходами они стали переходить из пещеры в пещеру, как им казалось, спускаясь всё глубже и глубже. Тихонько звучала охранная песня, а больше ничего не было слышно. И везде одно и то же — пустота. Ничего, что могло бы намекнуть на спрятанное волшебное заклинание.

Музыка затихла.

— Мы вернулись, — сказал Яшмовый Рыцарь. Обе, как по команде, открыли глаза. Они, естественно, находились всё в том же зале.

И тут вдруг из Вариного кармана донёсся обиженный капризный голос:

— Может быть, кто-нибудь вспомнит о великом волшебнике?

Варя и Маруся примолкли от неожиданности. Они совсем-совсем забыли про Аллан-Мелика. И тут Яшмовый Рыцарь вспылил.

— Послушайте, — сердито обратился он к Варе и Марусе. — Вы что же это, приходите ко мне, пользуетесь моим гостеприимством и меня же обманываете?

— Мы никого не обманывали, — заметила Маруся.

— Мы не говорили неправду, — смутилась Варя.

— Но ведь вы сделали вид, что вас двое, а у вас там где-то прячется какой-то ещё «великий волшебник»! Никакой лжи в своём дворце я не намерен терпеть. Никакой лжи, ни одного слова неправды. В подземелье! Заковать в цепи! — кричал Яшмовый Рыцарь.

Яшмовый Рыцарь раскалился от гнева, точно в него насыпали пылающих углей. И неизвестно, чем бы дело кончилось, если бы не настало время без пяти минут и Аллан-Мелик не произнёс бы непонятную фразу:

— Из яшмового яйца вылупился яшмовый цыплёнок.

— Что? — растерялся Рыцарь от этого нелепого и неуместного заявления.

— Из яшмового яйца вылупился яшмовый цыплёнок, — повторил Аллан-Мелик из кармана.

— Что ты говоришь? — переспросил Рыцарь уже с нотками любопытства в голосе.

— Я говорю правду, — невозмутимо ответил Аллан-Мелик. — Ты же хотел правду, вот я её тебе и говорю. Пойди и посмотри.

— Куда я должен пойти? — спросил Рыцарь. Угольки его гнева, как видно, начали понемногу остывать. — Что я должен посмотреть?

— Посмотри в соседней комнате в левом верхнем ящике твоей конторки, за которой ты пишешь деловые письма.

Яшмового Рыцаря так поразило это дурацкое заявление, что он действительно вышел в одну из дверей, тут же вернулся, неся на ладони только что вылупившегося серого в чёрных разводах цыплёночка.

Рыцаря очень развеселило это маленькое и бессмысленное чудо, сотворённое Аллан-Меликом.

— Ладно, — сказал он мягко. — Забудем. Я не выношу лжи. Я очень вспыльчив и могу, вспыхнув, натворить бед. Я знаю, что это дурно. Но, к сожалению, не умею с собой бороться.

— Да что уж тут бороться, когда характер такой, — примирительно сказала Маруся. — Вот только неизвестно, как же нам теперь быть, — добавила она печально.

Яшмовый Рыцарь задумался.

— Надо искать, искать и искать, — сказал он. — К этому нас всех призывают отвага и честь. Вот что я думаю. За Яшмовой горой, за высоким перевалом, довольно далеко отсюда лежит Край Колосистых Трав. Там живут зеленоглазые, зеленоволосые ковальчики. Трава там такая густая, там такие заросли, такая перепутаница трав! Злин мог спрятать волшебные слова у них. Подумал, что там никому не придёт в голову искать.

— Так ты советуешь нам отправиться в Край Колосистых Трав?

— Пожалуй, — сказал Яшмовый Рыцарь. — Спросите там Главного Ковальчика. Его зовут Юи. Только… только беда в том, что путь туда чрезвычайно опасен.

— Что там на пути? — спросила Маруся. — Дремучие леса, топи, болота?

— Хуже, — сказал Яшмовый Рыцарь.

— Пропасти? Пустыни? — продолжала Маруся. — Кружат смерчи? Дует суховей?

— Хуже, — сказал Яшмовый Рыцарь.

— Что может быть хуже? — удивилась Маруся. — Удавы? Кобры? Драконы, что ли?

— Нет, — сказал Яшмовый Рыцарь. — Там живут обманы.

— Какие обманы? — в один голос воскликнули Маруся и Варя.

— Там легко обмануть любого. Там-то чаще всего Злин и разводит свои обманы, и обольщает всё живое, и ловит в свои ловушки, — сказал Яшмовый Рыцарь. — Способны ли вы не поддаться обману?

— Не знаю, — задумчиво сказала Маруся. — Светит месяц, светит ясный…

А Варя промолчала, потому что внутри у неё шёл такой разговор:

«Что за чушь! Обман, он и есть обман! Конечно, мы не поддадимся», — говорила мамина половинка.

«Интересно и непонятно, — говорила папина половинка. — И как можно поручиться, что не обманешься, если тебя будут обманывать уж очень искусно? Кто знает, кто знает…»

Когда они, попрощавшись с Яшмовым Рыцарем, выходили из Яшмовой горы, Друк что-то положил Варе в ладошку. Это была маленькая бабочка, вырезанная из нежно-розовой яшмы. Подарок на память.

Глава десятаяОБМАНЫ БАРНАБАСА ЗЛИНА. ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ

Старые стенные часы в резном деревянном футляре пробили семь. Телефон по-прежнему молчал. Значит, мама вот-вот приедет. А что, если она вернётся домой раньше, чем появится Варя? Зелёный Клим начинал волноваться.

…Дорога, по которой шли Маруся и Варя, была песчаной. Но от жары и суши песок превратился в пыль. На небе по-прежнему не было ни облачка. Вдоль дороги не росло ни кустов, ни деревьев. Раскалённая пыль шебаршила в горле. Даже ноздрям было жарко дышать.

— Алланчик, сотвори чудо — хоть кружечку воды! — взмолилась Варя.

— Не могу, это не моё время, — мрачно отозвался Аллан-Мелик из кармана.

Он и сам весь завял от жары, у него даже сил не хватало хвастать своим могуществом.

Пыльная дорога сделала крутой поворот, и вдруг — вот, пожалуйста, вот и не верь в чудеса! За поворотом открылся вид на большой, свежий, прохладный сад.

— Ой, смотри, смотри, Маруся! — воскликнула Варя.

— Светит месяц, светит ясный… Что-то мне не нравится этот сад! — сказала Маруся. — Не хочется туда. Откуда он тут взялся? Почему он такой зелёный в этакую-то сушь!

— Да о чём ты! Это же оазис! Мне папа рассказывал, так бывает, — сухая, жаркая пустыня, а потом вдруг посредине — оазис. И вода, и прохлада, и всё растёт.

Варя кинулась в тень под деревья. Маруся, неохотно свернув с дороги, пошла следом.

Сад не был огорожен. И дорога устремилась прямо в прохладу. Там на деревьях зрели диковинные плоды. Они были крупные и жёлтые и напоминали дыни. Но дыни ведь не растут на деревьях? На высоких кустарниках цвели цветы, похожие на азалии, только много крупнее. Летали прохладные ветерки, сразу стало легче дышать. Они сели на мягкую траву под одним из деревьев. Аллан-Мелик вылез из кармана и тоже расположился на травке. Где-то невдалеке слышалось журчание ручейка.

— Маруся, я хочу пить, — сказала Варя. — Я пойду посмотрю, что это там журчит. Может, там родничок и можно из него попить.

— Лучше потерпи, — сказала Маруся. — Что-то тут есть нехорошее. Неправильное что-то.

— Но почему? Чего ты какая-то? — спросила Варя. — Что может быть неправильного в деревьях и кустах? Вот тут где-то близко водичка, слышишь? Я сейчас, я только попью.

— Погоди, — сказала Маруся.

Но Варе не терпелось сделать глоточек холодной воды. Она не стала слушать Марусю. И действительно, всего в двух шагах увидела бьющий из-под земли родничок.

Варя присела на корточки, зачерпнула ладонями воду, напилась. Вода была холодная, прозрачная, вкусная. Варя сполоснула лицо. Ещё напилась. И пошла обратно.

— Маруся, а ты не хочешь водички? — сказала она и вдруг замолчала.

Вот дерево, под которым они сидели. Вот и трава примята. Но Маруси под деревом не было. И Аллан-Мелика не было.

«Куда это они подевались?» — с тревогой подумала Варя.

— Маруся! — позвала она. Но никто не откликнулся, не отозвался. — Маруся!

Маруся не отвечала.

«Сейчас вернутся», — успокоила себя Варя.

Ветки ближайшего куста зашевелились.

«Ну вот, Маруся возвращается», — подумала Варя.

Но это была не Маруся. Из-за куста вышел какой-то человек и с приветливой улыбкой обратился к Варе:

— Ты что тут делаешь, девочка?

— Я? — переспросила Варя. — Я жду Марусю.

— Марусю? Это хорошо, — сказал он.

И Варя не поняла, что он, собственно говоря, одобрил.

— Она сейчас придёт, — сказала Варя, больше для самой себя. Чтобы себя успокоить.

— Ну, не совсем сейчас, — сказал незнакомец.

Он снова улыбнулся Варе, обаятельно и мягко. Выглядел он совершенно как обыкновенный человек, в светлом летнем костюме, с пёстрым шейным платком под белой рубашкой. И было это странно видеть здесь, в стране Тут, где всё было таким чудным и необычным.

— Давай познакомимся, — сказал он. — Меня зовут дядя Боря. А тебя как?

— Варя.

— А дальше? Полностью?

Варе за все шесть с половиной лет жизни ни разу не приходилось называть себя по имени-отчеству. Поэтому она даже не сразу сумела сказать:

— Варвара Павловна.

— Ну вот, Варвара Павловна, — сказал дядя Боря. — В этом чудесном саду — почему не назвать его райским садом? — есть замечательная беседка. Мы пойдём туда, и посидим там, и подождём Марусю.

— Откуда же она узнает, что мы там?

— Она уже знает, я сказал ей, сказал.

— А куда она ушла? Почему не дождалась меня?

— Я поделился с ней одним секретом. Это очень важно для вашего дела. Ведь у вас есть серьёзное дело, да?

Так разговаривая, Варя и дядя Боря дошли до маленькой беседки. Беседка была резная, белая, она напоминала пластмассовую шкатулочку, какую бабушка Оля подарила маме на день рождения. Внутри беседки были удобные скамейки. Пахло то ли розами, то ли жасмином или ещё какими-то неведомыми, очень душистыми цветами.

— Тут мы и посидим, — сказал дядя Боря. — Посидим-побеседуем.

Он протянул руку куда-то за спину и подал Варе мороженое на палочке, завёрнутое в серебряную бумагу. Мороженое было облито шоколадом. А внутри оно было розовое и по вкусу напоминало клубнику.

Но вот удивительно. Чем ласковее разговаривал с Варей дядя Боря, тем неприятнее ей становилось. Прохлада, такая приятная поначалу, стала делаться холодом. Варю точно познабливало. Было как-то странно, нехорошо, а отчего — она не могла понять.

Варя доела мороженое, завернула палочку в серебряную бумагу и вдруг… как-то ненароком взглянула своему собеседнику в глаза.

Потом Варя так никогда и не смогла объяснить, что же она в них увидела. В них была какая-то серая холодная пустота. От этих глаз нападала какая-то безнадёжность и тоска. Варя вдруг поняла, что всё, всё — и сад, и «дядя Боря», и его улыбки — всё это ложь. Ложь и погибель. Она вспомнила, что говорил Яшмовый Рыцарь. Конечно. Это всё ложь. Обман. А перед ней не кто иной, как сам Барнабас Злин!

«Только не бояться, только не бояться», — шептала себе Варя. Нет, она не боялась. Но холодные, недобрые, ледяные глаза напомнили ей что-то страшное и очень далёкое, точно когда-то она их уже видела и что-то очень плохое случилось. Таилась в этих холодных, злых глазах какая-то большая беда.

И вот что-то схватило Варю за горло. Стало трудно вдохнуть. Подступил кашель. Начинался приступ астмы.

— Маруся! Асей! — позвала Варя с отчаянием.

Крошечная яркая точечка мелькнула возле беседки.

— Я здесь, Варварушка, я здесь!

Асей положил руку Варе на лоб, ей стало немного легче.

— Прочь отсюда, злой колдун Барнабас Злин! Ты не можешь победить ребёнка, ты это знаешь!

— Знаю, Асей, хранитель свечи, — холодно засмеялся Злин. — Но кое-что я всё-таки могу… А?

— Варя, не бойся, он сейчас уберётся отсюда. Но пока он здесь, без страха посмотри ему в глаза. Смотри, смотри внимательно!

Варя посмотрела. Да, да, конечно, давно-давно, когда-то в те времена, которые она едва помнит, являлись ей эти глаза во сне, а может, и не во сне. Только это было ночью. В темноте она и закричала от ужаса, и тогда началось это удушье и кашель. С этого началась болезнь.

— Смотри! Теперь ты видишь, что нечего бояться этих глаз, он не может ничего с тобой сделать, у него не хватит сил победить твою доброту, и Марусину привязанность к тебе, и мою любовь. Поняла, девочка? Поняла?

Варя почувствовала, что ей совсем легко дышать и кашля как не бывало.

— Больше и не будет никогда, — сказал Асей. — Всё. Никакой астмы. Забудь о ней.

— А Река всё равно погибнет! — крикнул Барнабас Злин.

Его человеческие черты вдруг исказились, лицо стало сморщенным, уродливым, потом он весь растаял в воздухе. И тут же беседка сделалась уж вовсе и не беседкой, потому что исчезли её резные стенки и перильца, а вместо них была густая паутина, противная, липкая, пыльная.

— Варварушка, спокойно. Не пугаться.

И тут Варя поняла, что она не боится. Не боится, и всё тут.

— Кругом пустота, — доносилось из-за паутины. — И мне всё равно, есть ты или нет, есть Река или нет. Мне всё безразлично. Только можно же иногда и развлечь себя. А, как ты думаешь? И завязать речушку в узелочки. Ха-ха-ха! Себе-то я не безразличен, а? Для себя-то я есть! И ещё как есть!

— Сейчас ты уйдёшь отсюда, — сказал Асей. — Я знаю, чего ты не выносишь. Ты не выносишь ничьей радости. Варварушка, подпевай. Это песня радости, она прогонит Злина, вот увидишь. Надолго прогонит.

Асей помурлыкал сначала, вспоминая какую-то мелодию. Потом стал петь. А Варя стала ему подпевать:

Радость — если солнце светит,

Если в небе месяц есть.

Сколько радости на свете,

Не измерить и не счесть.

Только радостные слышат

Песню ветра с высоты,

Как тихонько травы дышат,

Как в лугах звенят цветы.

Только тот, кто сильно любит,

Верит в светлую мечту,

Не испортит, не погубит

В этом мире красоту.

— Вам всё равно не найти волшебные слова! — послышался сопровождаемый карканьем удаляющийся голос Барнабаса Злина. Видно, к нему присоединилась его верная подружка — Крыса-Ворона.

И в тот же миг липкая паутина вокруг Вари и Асея точно растворилась.

Роскошный цветущий сад заколебался в воздухе, превратился в дым и растаял.

Вокруг них была просто голая сухая земля.

— Куда же всё подевалось? — спросила Варя.

— Обманный это был сад, — объяснил Асей. — Тише! — вдруг сказал он. — Слышишь?

— Варя, где ты? Я тебя перестала слышать! Варя!

— Здесь! Здесь я! — закричала Варя изо всех сил. — Маруся, я здесь!

Радость-то какая! К ней бежала Маруся, мягко переваливаясь на своих плюшевых лапках, а за ней следом семенил Аллан-Мелик!

Ну конечно! Ведь у Маруси не было карманов!

— Варенька! Варенька! — запричитала Маруся. — Наконец-то я тебя нашла! Что случилось? Почему ты звала на помощь? Я только слышала твой голос, а тебя никак не могла найти. А потом и вовсе я перестала тебя слышать!

— Марусенька, это, должно быть, Крыса-Ворона подделывала мой голос!

— Да что ты говоришь! — воскликнула Маруся. — Асей, и ты здесь? С Варей было что-то ужасное?

— Варварушка такая молодчина, что и сказать нельзя! Самого Барнабаса Злина не испугалась!

— Светит месяц, светит ясный! Ты только подумай, как мне не хватило ума догадаться про обманный голос. Уж очень я испугалась за Вареньку. Когда кого-то слишком любишь, делаешь глупости, — добавила она со вздохом.

— Аллан-Мелик, полезай в карман, — сказал Асей, сажая его в карман своего серебристого плаща. — Теперь, я верю, всё образуется! Всё теперь пойдёт на лад!

— Но нам всё-таки необходимо добраться до Края Колосистых Трав, — сказала Маруся. — Только у нас всё так перепуталось, что я и не соображу, в каком направлении нам идти.

— Прямо, от сломанной загородки — налево, на холм, с холма и опять прямо.

Это сказал Аллан-Мелик. Видно, время было опять без пяти.

«Интересно, без пяти — что? — подумала Варя. — И что это за загородка?»

— Видите, как отлично он работает, когда он в кармане, — засмеялся Асей.

Глава одиннадцатаяВСТРЕЧА С ЮИ. ПОБЕДА

Старые стенные часы в резном деревянном футляре пробили восемь раз. Электричка стояла на разъезде и ждала какого-то встречного поезда. Мама нервничала. Как там Варя? Как она провела одна такой длинный день? Хватило ли ей благоразумия не наделать никаких глупостей?

А Варя тем временем шагала со своими новыми друзьями в Край Колосистых Трав. Вот и изгородь. Непонятно, что она огораживала. Часть её просто валялась на земле. Повернув от изгороди, они сначала поднялись на невысокий холм, спустившись с холма, пошли прямо и сразу же оказались в густой траве. Высокие травы с тяжёлыми колосьями на концах были бы выше Вариного роста, но только сейчас они все полегли. Они были почти сухие. Отовсюду неслись такие звуки, точно тысячи ложечек стучали по стаканам, а может, тысячи молоточков били по крошечным наковаленкам.

Когда их глаза привыкли к необычному свету, в высокой траве они увидели, что почти под каждой травинкой сидит маленький человечек, стучит молоточком по наковаленке и что-то маленькое куёт. Это были жители Края Колосистых Трав, которые называются ковальчики.

Один из них отложил молоточек, вышел навстречу пришедшим. У него были курчавые зелёные волосы и зелёные глаза.

— Кто вы и что вы тут ищете? — спросил он.

— Нам хотелось бы видеть Главного Ковальчика, которого зовут Юи, — сказала Маруся. — У нас к нему дело.

— Дело? — переспросил ковальчик. — Ну что ж…

Он тут же исчез в густой траве, а через минуту вернулся с другим ковальчиком. Этот другой был повыше ростом, волосы у него были прямые, но тоже зелёные. На шее висела золотая цепь с медальоном, на медальоне стояли буквы «ЮИ».

— Вы меня звали? — спросил он пришедших. — Что я могу для вас сделать, если вы пришли по-хорошему?

Маруся рассказала Юи, что их к нему привело. Главный Ковальчик задумался.

— Нам очень плохо, — сказал он. — Когда была здорова Река, мы поливали свои травы, и они никогда не вяли, душистые колосья никогда не осыпались, и мы жили счастливо. А вот теперь… Если травы засохнут, мы все погибнем.

— Не мог ли Барнабас Злин спрятать заклинание в вашем краю? — спросил Асей. — Оно находится в темноте. Подумай, есть ли здесь какое-либо тёмное место?

— Не знаю… — задумчиво сказал Юи.

— Светит месяц, светит ясный, — проворчала Маруся. — Какой же ты Главный, если не знаешь свой собственный край!

— Наш волшебник говорит, что надо искать темноту, — настойчиво повторил Асей.

Аллан-Мелик бросил на Юи горделивый взгляд, высунувшись из кармана.

— Волшебник — это я, — представился он с достоинством.

— А он, случайно, не шутник, тот, что сидит в кармане? — задал вопрос Юи.

— Меня зовут Аллан-Мелик, а не «тот, что сидит в кармане», — сказал маленький волшебник обиженным голосом. — И я вовсе не строил никаких шуток.

— Нет, — подтвердила Маруся. — Когда без пяти, он бывает очень серьёзен.

— Где же может ещё быть темнота? — размышлял Юи. — Конечно, в густых травах темно, но не так уж, не так уж… В сундуке, что ли? Под какой-нибудь крышкой?

— В каком таком сундуке? — проворчала Маруся.

— Вспомнил! — вдруг закричал Юи. — Раковина! Конечно!

Вот что он имел в виду. В самой гуще колосистых трав с незапамятных времён лежит огромная окаменевшая раковина. Она заросла травами, и пробраться к ней трудно. Да и незачем. Кому нужна огромная раковина, давным-давно превратившаяся в глупый немой камень, про который все забыли, совсем забыли и не вспоминают никогда? Ему про эту раковину рассказывал дедушка, а тому — его дедушка. Что, мол, в самой гуще, в самой перепутанице колосистых трав издавна лежит огромная окаменевшая раковина. А кто её положил и зачем она там лежит, даже дедушкин дедушка не помнил.

— Пошли! — позвал их Юи. — За мной!

Они поспешили за Юи, продираясь сквозь сохнущие стебли трав, а зёрна из пересохших колосьев время от времени падали и больно ударяли их по головам.

— Правее, — командовал Асей. — Чуть левее. Вон туда, где узенький прогальчик. Должно быть, здесь!

Вот она! В самой гуще, на самой границе, в самом дальнем углу Края Колосистых Трав!

Огромная, чёрная окаменевшая раковина древних-древних времён.

Юи попытался открыть каменные створки. У него ничего не получилось.

— Аллан-Мелик, ты ничего не сможешь предпринять? — спросила Маруся.

— Я-то всё могу, но сейчас ещё вовсе не без пяти, — сказал Аллан-Мелик.

Не дожидаться же!

— Давайте все разом! — сказал Асей. — Попробуем вместе.

Юи, и Варя, и Маруся, и сам Асей уцепились за верхнюю створку каменной раковины и потянули вверх, вверх!

— Поддаётся, поддаётся, — приговаривал Юи.

Открылась! Что же там было внутри?

Все так и опешили. В глубине каменной раковины лежали очень странные предметы. Завязанные в узелок камни в какой-то тряпице, а может, в носовом платке, небольшой кусок какой-то материи, пачка чаю, недовязанная рукавичка на четырёх спицах, на каких обычно вяжет варежки и носки бабушка Оля.

— Мда, светит месяц, светит ясный, — пробормотала Маруся. — А где же слова?

— Вот так находка! — растерянно сказал Юи.

— Подождите, — заметил Асей. — Все это должно что-нибудь значить. Это, видимо, и есть слова. Надо только догадаться, какой в этом во всём смысл.

— Зачем камни завязаны? — спросила Варя.

— Они завязаны в узел, — пробормотал Аллан-Мелик.

— Конечно! — воскликнул Асей. — Первое слово — узел!

— А зачем пачка с чаем? — недоумевал Юи.

— А я знаю, какая это материя, — сказала Варя. — У мамы есть платье из такой материи. Это креп.

— Молодец, Варварушка! И чай тоже становится на место!

— Как? — удивлённо спросил Юи.

— А так! Всё правильно! — возбуждённо говорил Асей. — Первые слова: «Узел креп-чай-ший».

— Очень похоже на правду. Но что же дальше? — сказал Юи.

— Дальше, дальше, дальше! — подпрыгивал в кармане Аллан-Мелик.

— Недовязанная рукавичка… Одна, хотя должно быть две… Значит… Надо вязать ещё и вторую… Вяжи вторую… — бормотал Асей. — Одна… Вторая… Раз — два… Конечно! Конечно!

— Что? Что? — загалдели все наперебой.

— Знаю! Вот они слова: «Узел крепчайший, развяжись!»

— Верно! — воскликнул Аллан-Мелик. — Точно!

— Откуда ты знаешь? — с недоверием спросила Маруся.

— Без пяти, — возвестил Аллан-Мелик. — И я вам сейчас это докажу маленьким чудом. Мы все, кроме Юи, которому нельзя по законам страны Тут покидать свой край, сейчас окажемся там, где лежит завязанная Река. Хоп! — крикнул Аллан-Мелик, и все действительно оказались там, где лежала несчастная ленточка Реки.

— Варя, — сказала Маруся, — Варенька, скорей говори!

Варя осторожно подошла к Реке.

— Узел крепчайший, развяжись! — произнесла она, страшно волнуясь. — Узел крепчайший, развяжись, — сказала она ещё раз, а в третий раз почти что прокричала нужные слова.

И… смотрите, смотрите! Река распрямилась на всю длину своего русла, от самого истока, который был где-то там, там, далеко и был им невидим. Вода в Реке шевельнулась и тихонечко тронулась в путь. И у них на глазах Река стала наполняться водой. И вот уже плещет волна, и пролетела над волной первая стрекозка, и вот уже зашептали прибрежные травы… А что это примешивается к шёпоту? Что это за звуки? Бульканье? Плеск?

Варя прислушалась. Это пела сама Река. Она текла, радовалась и пела:

Не надо реки вспять гонять,

Иль им стоять приказывать,

Не надо реки выпрямлять

Иль их в узлы завязывать.

Река, она и есть река,

Течёт своей дорогой

И дни, и годы, и века,

И ты её не трогай!

Хоть злой Барнабас всем вредит,

Держа свой план в секрете,

Он никогда не победит

Добро на этом свете!

— Вот и всё, — сказал Асей, когда они спустились по треугольной лестнице. — Ты уже дома, Варварушка. Эй, Зелёный Клим! — крикнул Асей. — Ты меня слышишь?

— Слышу, — отозвался знакомый, чуть глуховатый, ласковый голос. — Отлично слышу. Пусть Варенька поспешит домой. С минуты на минуту появится мама.

— Варя идёт, идёт, — сказала Маруся.

— Вот и всё, — сказал Асей ещё раз.

— Всё, — подтвердил Аллан-Мелик из кармана.

— Мы прощаемся с тобой, Варварушка, — сказал Асей. — Теперь у тебя всё будет хорошо. Ты сделала доброе дело. И теперь ты совсем, совсем здорова.

О, как замечательно! Как хорошо быть здоровой и не бояться, что на тебя нападёт кашель или удушье.

Но Варе стало ещё и немного грустно. Как это — всё?

— Ты больше никогда не появишься? — спросила Варя тихо. — Никогда-никогда, Асей? И Аллан-Мелик тоже?

— Я не люблю слово «никогда», — сказал Асей. — Пустое слово. Но я ничего не могу тебе обещать. Давайте радоваться, что мы все вместе сделали хорошее дело. А там увидим!

И вот блестящая точка мелькнула вдали и исчезла совсем.

Варя растерялась.

— Маруся, — сказала она, — Маруся, ты тоже уйдёшь?

— Светит месяц, светит ясный, — сказала Маруся. — Беги скорей на кухню и разогревай курицу. Я пошла. Я ещё вернусь — я же твой подарок ко дню рождения! Мама меня тебе подарит!

— Ой, я совсем и забыла!

— Только ты маме ничего не говори. Пусть я буду как будто сюрприз.

Старые стенные часы в деревянном резном футляре пробили девять раз. В английском замке заворочался ключ. Это возвращалась мама.

АЛЯ, КЛЯКСИЧ И БУКВА «А»

Глава первая

Аля писала письмо маме. Она очень старалась написать хорошо, но всё шло шиворот-навыворот: буквы не слушались, падали, менялись местами и ни за что не хотели браться за руки, точно они все друг с другом перессорились. Ну, просто наказание!

Вдруг прямо на середину страницы выбежала буква А. Она размахивала руками и что-то кричала.

— Что с тобой, что случилось? — изумилась Аля.

Буква А уселась на строчку, вытерла пот со лба и еле выговорила:

— Кляксич!

— Ничего не понимаю! — сказала Аля.

— Да Кляксич же! — воскликнула буква А. — Отвратительный Кляксич пробрался в Букварь. Он ссорит буквы друг с другом, он их ненавидит, он хочет их всех заменить своими родственниками кляксами. Меня он уже выгнал, и теперь на моём месте стоит жирная клякса — его племянница.

Тут добрая трудолюбивая буква А расплакалась.

— Вот тебе и на! — поразилась Аля. — Но ты успокойся. Надо что-то придумать. Нельзя же ему уступать! Надо бороться!

— Что уж тут придумаешь! — возразила буква А. — Ты ведь даже своё письмо не сможешь подписать! Кляксич, когда узнал, что ты пишешь письмо маме, расхвастался: «Букву А я уже выгнал, букву Л я запру под замок, а букву Я так запрячу, что её никто не найдёт. Как тогда Аля подпишет своё письмо? Я — хозяин Букваря!»

Аля задумалась. Подписать письмо без нужных букв она в самом деле не сможет. А если не подписать, то как мама поймёт, кто написал ей письмо?

— Знаю, знаю! — вдруг закричала Аля. — Мы с тобой отправимся в Букварь, разыщем Кляксича и сотрём его ластиком. Правильно?

— Ещё как правильно! — обрадовалась буква А.

Взявшись за руки, Аля и буква А направились прямо в Букварь. У самого входа дорогу им преградила добродушная с виду буква Б. У неё через плечо висела на ремне огромная корзина.

— Будете брать бублики? — спросила она.

— Да какие там бублики! — запротестовала буква А. — У нас важное дело. Пропусти нас, пожалуйста!

— Бросьте, — сказала буква Б, не трогаясь с места. — Берите белые бублики и баранки. Быстрее.

Буква Б была ужасно толстая, Аля и буква А никак не могли её обойти. Пришлось покупать бублики. Они купили их целую строчку, вот такую:

О О О О О О О О О О О О О О О О

Но буква Б по-прежнему загораживала им дорогу и только покрикивала:

— Больше! Больше!

У них не было больше свободной строчки. Бублики просто некуда было класть.

Уважаемые читатели, берите скорее карандаши и купите у буквы Б бубликов, кто сколько сумеет, иначе Аля и буква А не попадут в Букварь, и всё. Что же тогда будет со всеми буквами? Даже подумать страшно!

Глава вторая

Ну, наконец-то буква Б отступила! Аля и буква А вошли в ворота. За воротами зеленел лужок. На траве паслись двоеточия. За ними, щёлкая кнутом, ходил вопросительный знак.

— Ты не видал Кляксича? — спросила у него буква А.

— Кляксича? — вопросительный знак почесал в затылке. — Как же. Кляксича-то видел. Он уехал на поезде. Куда? Откуда мне знать?

И вопросительный знак посмотрел на них вопросительно.

От этого пастуха толку не добьёшься! Скорей на вокзал!

На вокзале буква В в кондукторской фуражке с красным донышком покрикивала на пассажиров.

— В вагоны! В вагоны! Входите в вагоны! Вы в восьмой вагон? — спросила она у Али. — Ваши вещи?

Странно, что она просила предъявить вещи, а не билеты. Но Але некогда было удивляться. Она предъявила строчку с бубликами.

— Великолепно! — почему-то обрадовалась буква В.

Только они вошли в вагон и отыскали свои места, как поезд тронулся. Они уселись поудобнее. Колёса застучали по рельсам. За окнами замелькали домики и деревья.

Но вдруг поезд со скрежетом затормозил и остановился. Пассажиры высыпали из вагонов. Подумать только! Дальше пути не было! Это Кляксич (кто же ещё?) унёс рельсы, разобрал шпалы и даже спилил все деревья!

Буква А тут же впала в отчаяние. Аля принялась её утешать:

— Ты забыла: ведь у нас есть читатели! Они нас выручат из беды. За работу, дорогие читатели! Все на ремонт путей! Укладывайте шпалы! Заодно почините домики и насадите побольше ёлочек: дороге нужна лесозащитная полоса!

Глава третья

Пути починили. Поезд долго ехал без остановок. Аля задремала. Букве А не спалось, она волновалась.

Наконец поезд подошёл к перрону.

Аля и буква А вышли из вагона. Уже смеркалось. Горели фонари.

Они решили постучать в первый попавшийся дом. Это был голубой домик с голубыми гардинами на окнах. На подоконниках в глиняных горшочках цвела герань.

Из раскрытых окон до прохожих доносилось громкое пение:

Глупый гном глядел, глядел,

Громкий горн гудел, гудел,

Громче горна грохнул гром,

Громче грома гаркнул гном.

Догадались, чей это был домик? Ну конечно, в этом домике жила буква Г.

— Что это за глупая песня? — спросила Аля у буквы А.

— Ничего удивительного, — ответила буква А. — Глупость с какой буквы начинается? Вот видишь — с Г. Значит, эта буква вполне может оказаться глупой.

Они постучались и вошли.

Буква Г была в голубом халате и голубых домашних туфлях.

— Кляксич? — переспросила она, когда узнала, о чём идёт речь. — Может, я и расскажу вам, где Кляксич, только сначала решите задачу. «Если от поезда отстал один пассажир и от другого поезда отстал один пассажир, то сколько всего отстало пассажиров?» Нате бумагу и решайте, а то не услышите от меня ни слова.

Аля поняла, что Г не переспоришь, и моментально написала

1 + 1 = 2.

Это же была самая пустяковая задача на свете!

— Глубоко ошибаетесь, — сказала буква Г. — Ответ не сходится. Он не сходится, если идти пешком, и он не съезжается, если ехать поездом. А раз вы ничего не смыслите в арифметике, то нечего вам тут ходить и вынюхивать про Кляксича. Ничего я вам не скажу.

И буква Г опять запела свою глупую песенку.

Они ушли, так ничего и не выяснив. Буква А снова расстроилась, а Аля крепко сжимала в руках резинку и надеялась, что всё ещё уладится.

Когда они спускались с голубого крылечка, буква Г высунулась из окошка и закричала им вдогонку:

— Нуль! В ответе будет нуль! Если пассажир отстал от поезда, то он уже не пассажир, а растяпа! Понятно вам?

Взошла луна. Настала самая настоящая ночь. Огни в окнах погасли. Только в одном, самом высоком доме горело крошечное окошечко под самой крышей.

— Пойдём попросимся переночевать, — предложила Аля. — Ты не знаешь, кто живёт там наверху?

— Знаю, — сказала буква А. — Там живёт буква Д. Её зовут Добрая Дуня. Она-то пустит нас переночевать, только в её доме нет лифта, и нам придётся идти пешком.

— Не беда, — сказала Аля. — Мы станем отсчитывать этажи, а читатели будут записывать, чтобы мы не сбились со счёта.

Они открыли старую скрипучую дверь и двинулись вверх по тёмной лестнице. 1-й этаж. 2-й. Написали? 3-й, 4-й, 5-й, 6-й, 7-й, 8-й, 9-й, 10-й.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10

Пришли! Постучали. Буква Д — Добрая Дуня — крикнула из-за двери:

— Входите, не заперто!

— Здравствуй, А, душечка, — обрадовалась Дуня. — Кого это ты привела ко мне в гости?

Аля пожала пухленькую ручку Доброй Дуни и назвала себя:

— Аля.

Дуня тоже пожала Алину руку, улыбнулась и запела песенку:

Дикий удод наклевался ягод.

Умный удод — он наелся на́ год.

Наелся удод — и песни поёт

Ясные летние дни напролёт.

Аля удивилась, по постеснялась спросить, что эта песенка значит. Поэтому догадываться вам придётся самим.

Буква А стала рассказывать Дуне про Кляксича, по Дуня её перебила.

— Знаю, — сказала она. — Кляксич утром был здесь. Грозил всем буквам, что заменит их кляксами, если они впустят букву А обратно в Букварь. Он ещё хвастался, что уже поссорил некоторые буквы между собой. Кляксич рассказывал это своим приятелям Помарке и Описке, а я вышла на балкон и всё слышала.

— Куда же они девались потом? — спросила Аля.

— Потом они вместе отправились к букве Л, чтобы схватить её и засадить под замок. Некоторые буквы боятся и слушаются Кляксича. Но только не я. Я-то знаю, что на свете самая добрая вещь — это дружба.

— Ты не заметила, по какой дороге они пошли? — спросила буква А.

— По-моему, вон той дорогой, через лес, к букве Л. Отдохните немного, поешьте, я сейчас угощу вас дыней.

Аля и буква А прилегли на диван. Дуня отправилась в кухню. Она стучала тарелками и ножами и тихонечко напевала:

Доброе утро, новенькая яхта,

Утро доброе, синяя волна!

Новенькая яхта, а вон там в горах-то

Ясная звёздочка всё ещё видна!

«Что за странные песенки поёт Дуня?» — опять подумала Аля, так и не догадавшись, в чём дело. Ну, а вы догадались? Если нет, ещё раз прочтите Дунины песенки и обратите внимание на первые буквы в начале каждой строки.

Глава четвёртая

Рано утром Аля и буква А пошли прямо через поле к лесу. На опушке леса стояла старая, завалившаяся набок избушка.

В ней жили две бедные старушки Е и Ё. Они были от рождения страшно забывчивы и рассеянны. Они вечно теряли вещи, деньги, роняли кошельки, забывали сумки. Когда кто-нибудь находил их добро и приносил им, они уже ничего не помнили. Если спрашивали у Ё: «Это ваше?» — она качала головой и говорила: «Наверно, её». Спрашивали у Е: «Это ваше?» — она тоже качала головой и говорила: «Наверно, её». Что же было делать? Соседи брали вещи себе, а Е и Ё тут же об этом забывали.

Путники не стали заглядывать к рассеянным Е и Ё. Они всё шли и шли по лесу, пока не увидели очень странное сооружение.

Это была, видимо, землянка, но вход в неё был замаскирован, двери они не нашли.

— Кто здесь живёт? — спросила Аля громко.

— Мы, — ответили ей два голоса одновременно.

— Кто вы такие?

— Мы не знаем, — ответили голоса. — Мы каждый день меняемся. Один день мы Журавль и Заяц, другой — Жаба и Зебра, третий — Жук и Зяблик.

— А кто вы сегодня?

— Мы сегодня Жужелица и Землеройка.

«Что это за буквы?» — подумала Аля, но сразу не сумела сообразить.

— Выходите же, нам надо поговорить, — сказала она, надеясь, что когда увидит их, то поймёт, какие это буквы.

— Мы не выйдем, — ответили оба голоса.

— Почему?

— Мы стесняемся.

— Тогда хоть скажите, как найти букву Л?

— Идите направо. Отсчитайте пять шагов. Потом идите налево, считайте в обратном порядке. Потом от пяти ёлочек — опять направо. Ёлочки вам придётся нарисовать, потому что наш лес — лиственный. Сделайте десять шагов. Отыщите в заборе калитку. Там живут три буквы. Они скажут.

— Спасибо, — сказала Аля этим странным буквам и, повернувшись направо, она вместе с буквой А принялась считать: 1, 2, 3, 4, 5, потом они повернули налево и опять начали считать: 5, 4, 3, 2, 1.

1 2 3 4 5  5 4 3 2 1

— Ну, рисуй ёлочки, — сказала Аля.

— Мне нечем, — ответила буква А.

— Ой, а где мой карандаш? — испугалась Аля. — Ну конечно! Забыла его у Г, когда решала её дурацкую задачу. Что же теперь делать?

Они сели на пенёк. Буква А тут же ударилась в слёзы. Але тоже было как-то невесело.

— Может быть, нас опять выручат читатели? — размышляла она вслух. — Ведь не так трудно нарисовать ёлочки, если у тебя есть тетрадь и карандаш под руками.

— Ах, не знаю, — всхлипнула буква А. — Подождём.

Глава пятая

Конечно, Аля оказалась права. Читатели нарисовали все пять ёлочек.

И вот путешественники остановились перед калиткой в высоком тесовом заборе.

За забором стоял просторный бревенчатый дом. Там жили буква И, буква Ы и буква Й. Букву Й звали Тимофей. И с Ы целыми днями сидели на террасе и спорили, кто из них главнее.

— Я, — утверждала буква И, — потому что я могу сказать слово «микроб».

— Это не так важно, — возражала Ы. — А сумеешь ли ты сказать слово «мормышка»?

— Мне и не к чему говорить этот вздор. Я выражаюсь поэтично: «ирис, миндаль, мимоза, миг».

— Не спорю. Зато ты не можешь сказать самого главного слова — «мы».

Так они препирались целыми днями. А когда им надоедало ссориться, они распевали свою любимую песенку:

На полу скребётся мЫшка,

Спит в берлоге бурый мИшка,

Этот мишка очень мИл,

Только лапы он не мЫл.

Пока они спорили или пели, Тимофей занимался хозяйством: подстригал усики у гороха, чесал брюшко тыкве и вышивал крестиком.

Аля и буква А вошли в калитку.

На террасе посвистывал большой старинный самовар, на белой скатерти всё было накрыто к утреннему чаю.

— Можно? — спросила Аля.

— Милости просим, милости просим, — закивала буква И.

— Мы вам рады, мы вам рады, — вторила буква Ы. — Чайку?

— Тимофей, пожалуйста, ещё два прибора, — попросила буква И.

За чаем выяснилось, что Кляксич с дружками проходил тут ещё вечером. Дома был только один Тимофей. Тимофей понял из их разговора, что они отправились на левый берег реки Чернилки к букве Л и собираются её схватить. Зачем и за что, он не понял. Они велели Тимофею ни в коем случае никому не рассказывать, куда они пошли.

— Очень мило! — воскликнула буква И. — Какой-то негодник, даже не буква, а клякса, будет нами командовать!

— Выскочка! — негодовала буква Ы.

Разузнав дорогу на левый берег Чернилки и поблагодарив хозяев, Аля и буква А двинулись в путь.

Глава шестая

Скоро показалась речка Чернилка. Она текла между высоких лесистых берегов. Над лиловыми волнами кружили ласточки. Моста, по которому можно было перейти на левый берег, не было. Вчера здесь был ураган. Видно, мост снесло ураганом.

Уровень Чернилки поднялся. О том, чтобы перейти вброд, не могло быть и речи. Вплавь тоже нельзя было перебраться — течение в этом месте было очень быстрое.

— Давай спилим сосну, — предложила буква А. — Перекинем её на тот берег.

— Интересно, чем же ты будешь пилить? — спросила Аля ехидным голосом.

Буква А стала кричать, чтобы кто-нибудь с того берега пригнал лодку. Но никто не откликался.

Аля придумала, как быть.

— Давай вытряхнем бублики, — скомандовала она. — Мы перекинем строчку с берега на берег и по ней пройдём, как по мосту.

Так они и сделали. Буква А быстро перебежала на ту сторону. Но как только Аля ступила на этот самодельный мост, строчка под ней закачалась и прогнулась. Але стало страшно.

— Надо укрепить мостик палочками! — закричала буква А с того берега.

— Какими палочками, раз у меня нет карандаша? Чем мне написать палочки? Ой! Ой! — У Али закружилась голова. Вот-вот строчка провалится!

Скорее, скорее, не теряя ни минуты, все, у кого есть карандаш и бумага, — целую строчку палочек!..

I I I I I I I I I I I I I I I I I I I I I I I I I I I

Ну вот, Аля перебралась на тот берег. Сколько времени упущено! Они пустились бегом. Добежали до маленького чистенького домика буквы Л. Но что это? Никого нет. Калитка стоит настежь. Двери открыты. В доме — никого. Только сидит в будке и даже не лает собачка Ленточка. Следы многих ног ведут от калитки влево.

Аля и буква А пошли по следам. Следы привели к сараю. У дверей сарая сидели вооружённые до зубов буква К и буква М. Аля сразу обо всём догадалась. Конечно, они стерегут в сарае беднягу Л.

— Куда? — крикнула буква К.

— Нам нужно видеть Л, — сказала Аля. — Эта буква нужна мне, чтобы подписать письмо. — И она сделала ещё шаг к сараю.

Буква К выхватила револьвер.

— Ни с места! Кира мыла раму. У Киры косы.

— Что ты бредишь? Лучше открой дверь, — сказала Аля.

— Нельзя, — сурово отвечала буква К. — Косы хороши. Кира мала.

— Что это с ней? — спросила Аля у М.

М улыбнулась и показалась не такой уж свирепой, как с первого взгляда.

— Эта буква К долго работала в старом букваре. А когда написали новый букварь, взяли туда букву К помоложе. А эта обиделась. Она считает, что тот букварь был лучше. Вот и бормочет слова, которые были в Старом букваре на её странице.

— Каша. Копи. Сук. Сок. Ком, — подтвердила буква К.

— Кляксич обещал ей поставить кляксу на новое К. Вот она и подлизывается.

— А ты, ты-то что? — вознегодовала буква А.

— А я что? Я не злая. Мёд. Малина. Мак. Мармелад, — добавила буква М в подтверждение своей доброты.

— Так помоги же нам. Давай выпустим ни в чём не повинную букву Л, а в сарай запрём эту злую букву К.

— Можно, — сказала буква М.

И не успела злющая буква К оглянуться, как оказалась в сарае, а буква Л радостно выбежала навстречу Але.

Из сарая неслись негодующие крики:

— Каша! Куры! Кира ушла в кино!

Но их никто уже не слушал. Уговорив букву М постеречь К, все трое двинулись дальше на поиски Кляксича и на выручку буквы Я.

Глава седьмая

Аля и буква А быстро пошли прочь от сарая, а за ними следом, едва поспевая, бежала буква Л. Кляксич не велел её кормить, пока она была взаперти, и она очень ослабела.

Возле дороги был вкопан огромный столб, а к столбу прибита стрелка, тоже огромная, и на ней написано:

«НОП».

— Что это такое? — спросила Аля.

— Научно-опытный пункт, — пояснила буква А.

— Это такое учреждение?

— Конечно.

— А что там делают?

— Ставят опыты. Там работают Н, О и П.

Стрелки с НОПами стали попадаться всё чаще, и вскоре путники увидели серый кирпичный дом со светлыми окнами во всю стену. Они вошли. Аккуратненькая вахтёрша — точка с запятой — провела их в лабораторию. Там что-то кипело и шипело на спиртовках, что-то булькало в пробирках.

— Извините… — начала было Аля.

— Тсс! — зашикали на неё Н, О и П. Все трое были в белых халатах и белых шапочках. — Тихо! Идёт опыт.

— Но нам очень… — робко заметила буква А.

И, О и И замахали руками.

— Началось! — заявила буква Н.

— Плавится? — спросила буква И шёпотом у своих товарищей.

— Окисляется, — прошептала в ответ буква О. — Реакция идёт с выделением тепла… Ненужные буквы выпадают в осадок.

— Что вы тут делаете? — не выдержала Аля.

— Тсс! — зашикали на неё все трое. — Мы переплавляем слова.

— Что? Что? — поразилась Аля.

— Готово! —закричали Н, О и П хором.

Они подскочили к какой-то колбе, и буква Н торжественно объявила:

— Опыт прошёл блестяще. Вот, пожалуйста. Вместо обычного непрочного скоропортящегося стихотворения мы получили лабораторным путём устойчивые стихи, не боящиеся ни ядовитых веществ, ни дурной погоды. Послушайте:

Жил на свете

Умный слон,

У него был

Телепон.

Ходит слоник —

Топ-топ-топ,

Звонит слоновый

Теленоп…

— Постойте, подождите! — не выдержала буква А. — Что же это вы делаете? Вы же заменяете своими буквами другие буквы! Вас что, Кляксич подговорил, что ли?

— Тсс! — зашикали опять все три буквы в белых халатах. — Тсс! Мы продолжаем опыт.

— Пошли, — сказала Аля. — Тут мы всё равно толку не добьёмся.

Глава восьмая

Аля, буква А и буква Л вышли на улицу в полной растерянности.

Аля сказала:

— Ну, что делать будем? Может, пойдём разыщем букву Р и что-нибудь у неё узнаем?

— Вряд ли она нам что-нибудь скажет, — вздохнула буква А.

— Почему?

— Видишь ли, она — собака. Очень хорошая собака, интересной породы — ризеншнауцер, зовут её Розочка. Она добрая и умная. Когда Кляксич стал безобразничать в Букваре, она здорово нарычала на него: «Рррр!» Он подговорил Описку, тот и написал на её будке — «сабака Розачка». И она теперь совсем разболелась. Она всегда болеет, когда слово «собака» пишут с ошибкой.

— Как жаль! — вздохнула Аля. — Я очень люблю собак… Может, пойдём найдём букву С?

— Здрра-сс-те! — вдруг донеслось откуда-то сверху. — Здрассте, я здесь, здесь!

Аля увидела, что на заборе сидит буква С — сорока.

— Не знаешь ли ты что-нибудь про Кляксича? — спросила буква А. — Куда он девался, не слыхала ли ты чего?

Сорока вытаращила на неё глаза и затараторила:

Сонная сорока сидела на сосне.

Снегири и сойки снились ей во сне.

«Скорей!» — сердились сойки.

«Спешим!» — снегирь свистел.

Сороку стукнул по спине,

И сон с неё слетел.

Оказалось, что сорока других слов, кроме как на С, произносить не хочет. Ну что тут было делать?

— А может, нам буква Т что-нибудь скажет? — с надеждой спросила Аля.

Буква А покачала головой.

— Т — хорошая буква, только она Тютя.

— Что это значит? — не поняла Аля.

— Тютя, и всё. Не понимаешь — «Тютя»?

Она не успела объяснить Але, что значит «Тютя», потому что кто-то стал кричать и звать букву А. Это была буква У. Она неслась к ним через мостовую, не обращая внимания на красный свет и движущийся транспорт.

— Ну, наконец-то! — кричала она. — Буква А, наконец-то я тебя разыскала!

— Тсс, тише! — остановила её буква А. — Я вернулась в Букварь тайком, ведь Кляксич выгнал меня, разве ты не знаешь?

— Какой ужас! Когда же этому конец? Ведь этот Кляксич, отвратительный, злой Кляксич рассердился на моего друга филина Федю.

— За что же? — спросила Аля.

— За то, что он не хотел позволить ему спрятать в своём дупле букву Я.

— И что же Кляксич с ним сделал? — с тревогой спросила буква А.

Буква У вытерла глаза платком.

— Не знаю, — сказала она. — Он не прилетает ко мне больше, и я не могла разыскать его в лесу. Вот я и ищу тебя, буква А. Я хожу по лесу и не могу без тебя кричать «Ау». У меня получается «У-у», а филин Федя, наверно, думает, что это просто ветер, и не откликается. Пойдём со мной в лес, пожалуйста.

Аля и буква А переглянулись. Что же делать? Они ищут букву Я, в лес идти им совсем некогда. Но ведь надо же выручать филина Федю!

— Пойдёмте, — сказала Аля букве А и букве Л. — В каком лесу живёт филин Федя? — спросила она у буквы У.

— Совсем недалеко, — засуетилась буква У. — Вон там, за той улицей, начинается лес, там он и живёт и всегда прилетает ко мне чай пить, он очень любит пряники. А вот теперь, бедный, бедный…

В Федином лесу росло много старых дуплистых дубов. Густая листва заслоняла солнце. Трава была влажной.

— Ау, ау! — крикнули буквы А и У в зелёный полумрак Фединого леса.

Им никто не ответил.

— Ау, ау! — закричали они снова.

Але показалось, что в ответ доносятся какие-то неясные звуки, только откуда — она не могла понять.

— Федя! Федя! — надрывалась буква У.

— Бу-бу! — донеслось до них еле слышно.

Вдруг буква Л, которая устало тащилась позади всех, увидела надпись, вырезанную на коре дуба: «тен». И на другом дубе тоже «тен». И рядом «тен». И ещё на одном — «нилиф». Что значат эти таинственные надписи?!

Все принялись осматривать дубы, стучать по стволам. Дубы были толстые. Сучков снизу не было. Влезть на дуб, чтобы осмотреть вершину, было почти невозможно. И потом, на который из них лезть?

— Поняла! — вдруг закричала Аля. — Давайте встанем друг другу на плечи, а ты, буква У, лезь на самый верх и ищи дупло! — С этими словами Аля подбежала к дубу с надписью «нилиф».

Буква У влезла на толстый сук и стала шарить по коре.

— Ничего нет! — крикнула она сверху. — Тут только ветки! Спускайте меня!

— Ищи, ищи! — настаивала Аля.

— Ой! — закричала буква У. — Ветки падают. Да они и не растут здесь! Дупло! Оно было загорожено ветками! И замазано чернилами!

Буква У немного повозилась с ветками, и филин Федя оказался на свободе.

Все радостной гурьбой двинулись обратно в город.

— А как ты догадалась, где Кляксич спрятал Федю? — спросила буква А у Али.

— Да это же проще простого, — сказала Аля, но не договорила…

Кто-то нёсся им навстречу, кувыркаясь и делая по два шага то на руках, то на ногах.

— Кто это? — удивилась Аля.

— Это Хитрюга, буква X.

— Вот хорошо! — обрадовалась Аля. — Мы сейчас расспросим её, может быть, она знает, куда девался Кляксич.

— Нет, нет, — сказала буква У. — У неё не надо спрашивать. Она очень хитрая. Она скажет вам, что дружит с вами, а потом повстречает вашего врага, перевернётся, станет на руки — и пожалуйста, она уже ему первый друг. Она ведь выглядит одинаково — хоть на руках, хоть на ногах.

— С хорошей погодкой! — сказала буква X, поравнявшись с ними. — Откуда это вы идёте?

— Гуляли в лесу, — буркнула буква У. — Мы спешим. До свидания.

— До свидания, до свидания, хотя хорошо было бы хоть минуточку побеседовать с вами. — И буква X сладенько улыбнулась.

Но буква У ускорила шаги.

— Спасибо вам всем, — сказала буква У. — Вы помогли мне найти Федю. Пойдёмте ко мне пить чай с пряниками.

Но Аля за всех отказалась:

— Спасибо, но мы не можем. Нам надо искать букву Я, с ней, наверно, случилась какая-нибудь беда, раз Кляксич за ней так охотится.

Аля, буква А и буква Л проводили У и Ф до дому и пошли дальше.

Глава девятая

Солнце поднялось, и стало жарко. Они дошли до какого-то запылённого скверика с жиденькими кустами и выгоревшими клумбами. Устало опустились на скамейку. На соседнюю лавочку тут же плюхнулись буквы Ч и Ц. Они обе хохотали.

— Что весёлого слышно? — спросила буква А сердитым голосом.

— Мы играем в прятки, — сказала буква Ч. — Вот посмотри, сумеешь ли ты нас отыскать? — И они затараторили, перебивая друг друга:

Чапнула чапля цёрные цернила.

Цёрная чапля чиркулем цертила.

Полуцился оцень цистенький цертёж,

Станешь вверх ногами — сразу разберёшь!

— Очень весело, — пробурчала буква А. — Вы бы мне лучше сказали, где буква Я? Где Кляксич?

— Ницего, то есть ничего не знаем. Мы всё время играли. Спросите у сестёр Ш и Щ, они серьёзные.

— А где они живут?

— Да тут рядом.

Но идти никуда не пришлось: на сквер прибежала буква Щ, расстроенная, вся в слезах.

— Беда, беда, — причитала она.

— Что с тобой? — встревоженно спросила Аля.

— Не со мной, с сестричкой! — Сквозь слёзы буква Щ еле выговаривала слова. — Кляксич растащил её на крючочки за то, что она не хотела выдать букву Я. Он заколдовал сестричку, и теперь крючочки будут все отдельно, пока кто-нибудь не напишет букву Ш тысячу раз по сто. Но ведь этого никто не сможет сделать. Бедная моя сестричка!

— Не убивайся так, — сказала Аля. — Мы с буквой А давно уже путешествуем, и нас не раз выручали читатели. Я уверена, что каждый из них сначала перепишет себе крючочки в тетрадку и когда научится их писать совершенно правильно, то напишет много-много Ш и пришлёт тебе. Вот у тебя и наберётся достаточно, чтобы разрушить колдовство.

Буква Щ немного успокоилась.

— Скажи, а куда девался Кляксич?

— Он пошёл куда-то в самый конец Букваря, — сказала буква Ш. — Я слышала, как он ругался с твёрдым и мягким знаками. Кляксич их на что-то подговаривал. Твёрдый знак не соглашался, ругался с Кляксичем и кричал: «Мне не страшно! Вот съем тебя и объедки собакам кину!» А мягкий знак упрашивал: «Разве тебе не жаль? Брось! Оставь! Перестань!» Но я так была расстроена, что не поняла, о чём они говорят.

— А где сейчас буква Я?

— Не знаю. Буква Ш, моя сестричка, знала. Но она не хотела рассказывать, она боялась, что Кляксич задумал что-то недоброе.

— Что ж, прощай, — сказала Аля, и они отправились в конец Букваря, туда, где жила буква Э.

У буквы Э был маленький собственный домик, крытый черепицей. Буква Э встретила их ласково, каждому протянула руку и назвала себя:

— Эмма-Элла-Эрна-Эвелина.

«Батюшки, какое у неё длинное сложное имя», — подумала Аля.

В гостях у Эммы-Эллы-Эрны-Эвелины была её подружка буква Ю, которую все звали Юля в Юбке, потому что она никогда не носила платьев.

— Не трудитесь объяснять, я знаю, зачем вы пришли, — сказала буква Э. — Всё, что мне известно, я вам открою. Но, к сожалению, я знаю не так уж много. Букву Я прятало слово «заяц». Когда Кляксич всё-таки догадался, где буква Я, он погнался за зайцем. Ему бы никогда не удалось догнать зайца, но тот бежал так быстро, что буква Я не сумела удержаться при такой скорости и выскочила из слова. Тут Кляксич её и схватил!

— Ах! — вырвалось у буквы А.

— И тут, — продолжала буква Э, — он составил какую-то заколдованную надпись, которую невозможно прочесть. Кто прочтёт её, тот и освободит букву Я. Мы с Юлей переписали надпись, но расшифровать не могли.

— Где эта надпись? — спросила Аля. — Покажите скорее!

— Да вот, — сказала Эмма-Элла-Эрна-Эвелина.

!андобовс Я авкуБ

Все просто остолбенели. Да что же это такое? Кто сумеет прочесть эти мудрёные перекрученные буквы?

Никто не мог вымолвить ни слова. Все молча глядели на заколдованную надпись. Аля сделалась совсем мрачной. Буква А заплакала.

Вдруг в распахнутое окошко влетела маленькая птичка — зарянка. Это была буква З.

— Зеркало! Зеркало! Зеркало! — трижды прокричала она и выпорхнула в окно.

— Постой, объясни! — закричала ей вслед буква Э.

Но зарянка точно растаяла в воздухе.

— Что «зеркало»? Что «зеркало»? Почему «зеркало»? — без конца повторяла буква А.

— Не знаю, — вздохнула Эмма-Элла-Эрна-Эвелина.

— Понятия не имею, — огорчилась Юля в Юбке.

Аля подошла к зеркалу — оно не показало ей ничего, кроме самой Али.

— Что же делать? — спросила она задумчиво. — Может, нам снова помогут ребята?

— Не знаю, — грустно отозвалась буква А.

— Помогут, конечно! — сказала Аля. — Их так много. И все они умные. Они догадаются.

Глава десятая, и последняя

Ну, вот теперь, когда всё так благополучно кончилось… Что? Конечно, ребята догадались, как прочесть заколдованную надпись, и буква Я освободилась из своего страшного плена. И Аля написала такое письмо:

Милая мамочка!

Я так рада, что ты скоро приедешь и отведёшь меня сама в 1-й класс. Приезжай скорее.

Твоя дочка Аля.

Всё это прекрасно. Но куда девался злодей Кляксич? Сумела ли Аля победить его?

Всем очень хотелось бы, чтобы это было так. Но… Кляксича изловить не удалось. Он сбежал. Он покинул Букварь вместе с дружками Помаркой и Опиской. И теперь они бегают из тетрадки в тетрадку и строят людям всякие пакости исподтишка.

КОНЕЦ

МОЖЕТ, НУЛЬ НЕ ВИНОВАТ?

Глава первая

Погода испортилась. Дождь моросил по-осеннему, астры на балконе сникли, из окна пахло не свежестью, как бывало при летнем дожде, а сыростью.

Настроение у Али тоже испортилось. До первого сентября оставалось ещё целых два дня. Уже всё готово к школе. Школьная форма висит на специальной детской вешалке, гладиолусы купили и поставили в воду с аспирином — чтоб не завяли. А тут ещё два дня. И дождь, и мамы дома нет, и Антошка пока не вернулся с дачи. Ну, разве не тоска!

Аля протянула руку, взяла из стопки новеньких учебников тот, что лежал сверху. Оказалось — «Математика».

Да… Как оно там будет с этой математикой? Буквы Аля все знала, можно сказать, по именам. А вот цифры — другое дело. Во-первых, их трудно писать. А во-вторых, просто напишешь — не отделаешься. Считать надо! Прибавлять, отнимать…

Аля раскрыла учебник — так, наугад, где сам раскрылся. Прочла:

«У Антоши на столе было девять солдатиков. Один барабанщик, остальные пехотинцы. Сколько было пехотинцев?»

«У какого это Антоши?» — подумала Аля.

Ах да, так вот же он нарисован на картинке. Аля пригляделась и даже ойкнула от удивления. В учебнике математики на семьдесят седьмой странице была нарисована Антошкина комната, всё, как на самом деле есть, — и диван такой же, как у Антошки, и аквариум с красными меченосцами, и старая с книгами этажерка, ну, словом, всё-всё. И сам Антошка был тут же. Он ползал под столом на четвереньках. Аля его окликнула. Антошка обернулся. Никакого сомнения, это был её приятель Антон Водовозов, с которым они договорились сесть в классе рядом, даже если кому-нибудь и придёт в голову дразниться.

— Как ты туда попал, Антошка? — воскликнула Аля. — Ты что, заколдованный?

— Иди помоги искать солдатика, — своим обычным голосом сказал нарисованный Антошка, точно ничего странного не происходило.

— Как же я к тебе попаду, когда ты нарисованный, или заколдованный, или вообще, может, я тебя во сне вижу?

— Ладно тебе. Какое там во сне! Ты идёшь или нет?

— Хо-ро-шо, — очень неуверенно сказала Аля. — Только как?

— Очень даже просто, — ответил вместо Антошки чей то писклявый голосок. — Через мостик.

Рядом с Антошкой оказалась Единица ростом с самого Антона. Она помахала Але рукой, поклонилась и вдруг… вдруг перекинулась мостиком прямо к Але, и Аля сама не заметила, как перебежала по этому мостику и оказалась рядом с приятелем.

И сразу же не стало ни номеров, ни условий задач, не было никакой семьдесят седьмой страницы, а просто Антоша в своей комнате, а рядом — Аля, а рядом… В том-то вот и дело, что рядом стояла Единица. Худенькая, с длинной шеей и маленькой головой, забавная, живая.

— Вот видишь, это совсем нетрудно, — сказала она.

— Что? — спросила Аля.

— Оказаться в Математике, — пояснила Единица.

Антошка встал с колен и озабоченно посмотрел на Алю.

— Понимаешь, — сказал он, — потерялся пехотинец. А это очень плохо.

— Антош, жалко, конечно, что потерялся. Но он ведь солдат, он мужественный. С ним ничего плохого не случится. Ты не тревожься.

— Во-первых, плохой я командир, если о солдатах тревожиться не буду, — сказал Антон. — Мало ли в какую беду он может попасть.

— А во-вторых, — подхватила Единица, — условие задачи без этого солдата нарушается. Без него нельзя решить эту задачу. Ответ не сойдётся. Вот какой это важный солдатик. Уж вы мне поверьте, я в математике четыреста лет служу.

— Ого! — изумилась Аля.

—Да, да, да! — опять сказала Единица. — Солдатика надо найти, иначе рухнет эта задача, очень важная задача на вычитание, а за нею следом — и другие, да-да-да, математика — наука стройная, и в учебнике всё-всё должно быть всегда там, где положено.

— Как это? — спросила Аля.

— Да так. Все цифры — на местах, все знаки — на местах. Все условия задач — каждое на своём месте. Порядок в учебнике должен быть, строгий порядок.

— А при чём же тут солдатик? — уже немного робея перед Единицей, спросила Аля.

— Очень даже при чём. В задаче что сказано? Было девять солдатиков. Так?

— Ну да, — согласилась Аля.

— Значит, и должно на столе стоять девять. А тут сколько?

— Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь. Восемь, — сказала Аля.

— Вот видишь, — произнесла Единица с укором, точно Аля спрятала недостающего солдатика у себя в кармане.

Аля даже машинально сунула руку в карман. В кармане лежала пуговица.

— Солдатика необходимо отыскать. Потому что, когда в математике начинается беспорядок, тогда над людьми берут верх двойки. Объединяются в стаи и берут верх, — втолковывала им Единица.

Але, может, всё это и показалось бы вздором, да вдруг в комнате распахнулось окно и в него влетело несколько странных красных гусей, которые закружились по комнате, не то с гоготом, не то с хохотом.

Аля пригляделась к гусям и вдруг обнаружила, что это и не гуси вовсе, а цифры два, то есть самые настоящие двойки. Влетев в комнату и немного погоготав, «гуси» вылетели вон, а окно само собой захлопнулось.

— Вот видишь, — наставительно сказала Единица.

Антошка окончательно вылез из-под стола и встал с коленок.

— Нет, — сказал он, — нигде нет солдатика. Прямо не знаю, что делать.

— В таком положении дело оставаться не может, — сказала Единица. — Как хотите, а необходимо отправиться на поиски. Ты не слышал, солдатик упал на пол или нет?

— Он бы звякнул, — сказал Антошка. — Он же металлический, а не какой-нибудь пластмассовый.

— Значит, кто-то просто незаметно унёс его.

— Антош, может, это сделал Кляксич? — спросила Аля, вспомнив свои недавние приключения в Букваре.

Она подробно описала их Антоше в своих письмах.

— Вряд ли.

Это сказал не Антон, это произнесла Единица.

— Он всё больше по тетрадкам норовит бегать, — продолжала она. — Помарку и Описку подзуживает людям разные каверзы строить. В Математику ему не так-то легко пробраться.

— Ты-то что думаешь, Антон? — спросила Аля.

— Не знаю, Аль, — честно признался Антон. — Просто совсем ничего не понимаю.

— Я знаю одно, — сказала Единица. — Надо идти искать пехотинца и найти его во что бы то ни стало. Это наш долг перед всеми учениками первого класса «Б» и перед наукой — математикой, — добавила она торжественно. — Пошли.

Глава вторая

Единица распахнула дверь из Антошиной комнаты, но за дверью оказался вовсе не коридор его квартиры, где всё ещё продолжал жить друг детства — трёхколёсный велосипед и были сделаны до самого потолка книжные полки. Нет. Дверь, открывшись со скрипом, выпустила всех троих на весёлую, залитую солнцем лужайку. Дождя не было. И вообще было лето.

— А может быть… Может быть… — произнесла Единица задумчиво. — Да-да-да. Вполне может быть. Он ведь любит аннулировать…

— Кто? — спросил Антон.

— Нуль, — сказала Единица. — Характер у него, знаете, такой, как бы это сказать… неопределённый…

— У Нуля? Характер? — изумился Антон.

— Очень даже просто. Характер, — подтвердила Единица. — Уж очень любит аннулировать.

— И это он… аннулировал пехотинца? — почему-то шёпотом спросила Аля.

— Могло быть. Ох, могло быть! — сказала Единица. — Сейчас спросим, может, кто-нибудь из моих сестёр что-нибудь заметил.

И Единица, поставив ладони рупором, закричала:

— Сестрички-единички, где вы?

Издали, всё приближаясь и приближаясь, послышалась песенка:

Мы не сойки, не синицы,

Мы сестрицы-единицы.

Тот, кто любит устный счёт,

Знает нас наперечёт.

В сад строем вошли похожие на свою сестру единицы. Они обошли сад, построившись в линеечку, в затылок одна другой, а потом стали перед Алей и Антоном без конца перестраиваться. При этом они всё время пели свою песенку:

Посчитай и посмотри

Хорошенько — Раз, два, три.

Три у клевера листка,

Три у дыма завитка,

Три зубца у старой вилки,

«Три» — в тетрадке у Данилки,

Он урок недоучил,

Вот и тройку получил!

И тут, перестроившись по четыре, они запели опять:

Ты взгляни на мир пошире,

Будет — раз, два, три, четыре,

У стола четыре ножки,

Ну, а сколько лап у кошки?

Столько ж, сколько у кота,

Все четыре — мягкота.

И снова перестроились — уже по пять, но петь не переставали ни на минутку:

Раз, два, три, четыре, пять,

Будем пальчики считать,

Если пять стоит в тетрадке,

Это значит — всё в порядке.

— Погодите-ка, сестрички, — перебила их Единица. — У меня к вам серьёзное дело.

Сёстры встали перед Единицей, выстроились в линеечку, точно их написал в тетрадке очень старательный ученик.

— Слушаем, — сказали они хором.

— Сестрички! — торжественно начала Единица. — Случилась прискорбная история. Испорчено условие задачи, потому что из условия похищен солдатик. Моим друзьям, — она кивнула в сторону Али в Антона, — и всему первому классу «Б» грозят неприятности. Вы можете себе представить, какую власть возьмут двойки, если в задачах не будет порядка?

— Можем! — хором отозвались единицы.

— Как вы думаете, кто в этом виноват?

Тут поднялся невообразимый галдёж, потому что все сестрицы-единицы заговорили разом.

— Погодите, говорите по одной, так ничего нельзя понять. Вот ты, сестричка, что думаешь?

— Условие задачи испорчено? — спросила Единичка, к которой был обращён вопрос.

— Конечно.

— Значит, его всё равно что нет?

— Вот именно.

— Тогда оно, может быть, аннулировано? — подсказала Единичка. — Вот и подумайте.

Остальные опять все разом загалдели.

— Кто-нибудь что-нибудь видел?

— Я видела, — сказала тоненьким голоском самая маленькая Единичка, — как Нуль промчался сегодня в своей нулевой машине. Знаешь, где у него и колёса и руль — все такие на него самого похожие.

— Ну и что?

— По-моему, там кто-то сидел на заднем сиденье.

— Это ещё ничего не значит, — возразила Единица.

— Да, но там сидел кто-то не просто. Там был кто-то очень грустный.

— Это меняет дело, — заметила Единица. — Куда он поехал?

— Он свернул на дорогу, которая ведёт к Тришке.

— Ясно, сестрички. Ну, идите по своим делам, спасибо.

Единицы так же, как и пришли, удалились строем. Аля и Антон растерянно глядели на Единицу.

— Да, дела не так просты, как кажутся, — сказала она. — Слушайте меня внимательно. У меня перед началом учебного года очень много дел. Я провожу вас до дороги, которая ведёт к Тришке, а там вы идите сами. Тришка — это цифра три, её зовут Тройка, а Тришка — это её прозвище. Пойдите спросите, может, Тришка знает поточнее, Нуль или не Нуль унёс солдатика.

Аля и Антон послушно пошли за Единицей, вышли из сада через калитку, оказались на дороге, обсаженной высокими (видно, очень старыми) кустами акации. Тут Единица с ними попрощалась. Она ещё долго стояла у калитки, приветливо и ободряюще махала им вслед. Наконец дорога вильнула в сторону, и Единица скрылась из виду.

Глава третья

— Антош, куда это мы с тобой идём? — тревожно спросила Аля.

— К Тришке идём, ты же слыхала; что из этого всего будет, я и сам не знаю. Но не отступать же? Вдруг да этот Тришка нам поможет? Нуль-то всё-таки к нему, говорят, сегодня ездил. Надо же нам найти солдатика и вернуть его в задачу.

— А может, эту задачу и вообще никому никогда не зададут? — смалодушничала Аля.

— Зададут не зададут, это не важно, — возразил Антон. — Важно навести в задачках порядок. Иначе двоек не оберёмся.

— Мы с тобой? — спросила Аля.

— Ну, а если и не мы с тобой? Ты хочешь, чтобы другие ребята двоечниками были, так, что ли?

Нет, Аля вовсе этого не хотела.

— Тогда не трусь и иди не как утиная бабушка, — сказал Антон.

Аля обиделась на «утиную бабушку», но пошла бодрее.

«Интересно! — думала Аля. — Когда смотришь на учебники, то они с виду такие скучные. А как туда попадёшь, так в них, оказывается, все живые, и такая идёт своя, занятная жизнь. Обязательно надо будет про это рассказать ребятам в классе».

— Ой, Аль, погляди, дерутся там, что ли?

Аля, погружённая в свои мысли, и не заметила, как дорога кончилась и подвела их к дому, сложенному из красного кирпича. Дом был узенький, но высокий, трёхэтажный, крыша у него была странная, она состояла из двух покатых арок, точно цифра три, но только уложенная «носом вниз».

На лужайке перед домом шла, по-видимому, свара. Какой-то толстенький и сутулый человечек отчаянно ругался с другим. Причём тот, другой, что-то выдирал из рук у толстенького.

— Вечно тебе надо отнимать! — кричал толстенький. — Не отдам, да и всё.

Аля и Антон сначала было испугались, но, поняв, что двое ссорящихся не обращают на них решительно никакого внимания, осмелели и подошли поближе. К их удивлению, в руках у толстенького, который явно напоминал цифру «три» и был упомянутым Тришкой, трепыхался кролик.

— Тришка, у тебя три кролика. Отдай одного мне. Он мне очень нужен. У тебя останется два, это всё равно больше, чем один. Отдай! — кричал отнимавший.

— Тебе бы только отнимать, паршивый Минус! Всё отнять, да отнять, да отнять! Поработай с моё, не одного, а десять кроликов купишь себе на базаре!

— Жадюга! Кролика соседу пожалел! — вопил Минус, дёргая бедного кролика за лапу.

Видно было, что толстый Тришка устал, запыхался и вот-вот уступит кролика, но тут Минус увидел Алю и Антона и так удивился, что отпустил кроличью лапу. Тришка мгновенно этим воспользовался и с неожиданным проворством убежал и скрылся в доме вместе с кроликом.

— Ладно, — махнул ему вслед Минус. — Всё равно в следующий раз отниму. А что у вас? — обратился он к Але и Антону.

— Ничего у нас нет. Мы ищем пехотинца из задачи, — сказал Антон. — Он пропал.

— Я не отнимал, — тут же сказал Минус. — Это не моих рук дело. Нет, нет.

— А вы не скажете нам… — начала было Аля, но Минус уже торопливо удалялся.

— Не моих рук дело! — крикнул он им, оборачиваясь. — Спросите у Тришки. Он от жадности что хочешь себе возьмёт. Может, и пехотинца прикарманил.

Антон постучал в запертую дверь. Из-за двери послышалось пыхтенье, но никто не ответил.

— Откройте нам, пожалуйста, — сказала Аля.

Дверь открылась на щёлочку, и в щёлочку шёпотом спросили:

— Ушёл? Минус ушёл?

— Ушёл, — сказал Антон.

Тогда дверь открылась пошире, и на крыльцо вышел Тришка.

— Это невозможная жизнь, — пожаловался он. — Только и знает — отнять! Забрать. Чтоб у тебя стало обязательно меньше, чем было. Чума, а не сосед. Совсем от рук отбился.

В дверь прошмыгнули три кролика и стали бегать кругами по лужайке.

— Побегайте, голубчики, пока этот разбойник не вернулся. Ну, так зачем я вам понадобился?

Антон и Аля рассказали Тришке, что случилось.

— Нуль? Проезжал он действительно, только мимо. Нет, я про солдатика ничего не знаю. Вы думаете, Нуль взял? Что вы, это же честнейшее существо в Математике.

— Что же нам теперь делать? — спросила Аля.

— Никаких сомнений — искать, найти, водворить на место. Единица правильно вам сказала, как только начнётся беспорядок, так посыплются двойки. Они удивительно быстро плодятся. Прямо как комары! — сокрушённо покачал головой Тришка.

— Ну, а где же нам искать солдатика? Мы ведь нездешние, ничего тут не знаем, — вздохнул Антон.

— Ума не приложу. Ну, сходите, что ли, к Дыдве. Может, она что слыхала, — посоветовал Тришка.

— А кто это? — спросил Антон.

— Это Четвёрка, ну, знаете, цифра четыре, — пояснил Тришка.

— Почему же её так странно зовут?

— Дыдва? Да мы-то уж привыкли. Это длинная история. А если коротко, то ведь дважды два — четыре?

— Четыре, — подтвердили Аля и Антоша.

— Ну вот. Дваждыдва. Минус такому длинному прозвищу позавидовал и попытался отнять. Но оно порвалось. «Дваж» осталось у Минуса, а «Дыдва» — у Четвёрки. Но «дваж» ему оказались совершенно ни к чему, он его потом вернул, да оно как-то обратно не пристало. Вот так и осталось — Дыдва.

— А где живёт эта Дыдва?

— За четырьмя мосточками, за четырьмя кочками, за четырьмя низинками, за четырьмя осинками, а там — уж рядышком.

«Странный адрес», — подумала Аля.

— Аль, пошли, — взял её за руку Антон.

Тришка не обратил на их уход никакого внимания. Он загонял домой кроликов. Кроликов по-прежнему было три, и это обстоятельство, по-видимому, его очень радовало.

Глава четвёртая

Прямо сразу за Тришкиным домом протекал ручеёк. На берегу ручейка под кустом красной смородины лежала одна из сестричек-единичек и читала книжку. Как только она увидела Алю и Антона, она быстро отложила книжку и со словами «Прибавить единичку» перекинулась мосточком через ручей. Они остановились в недоумении, поглядели на мостик. Это была хорошо обструганная дощечка. Аля и Антон перешли по ней. А как только перешли — дощечка тут же превратилась обратно в сестричку-единичку и как ни в чём не бывало улеглась с книжкой под смородиновым кустом.

А за первым ручьём, как и сказал Тришка, был второй, а за вторым — третий, а за третьим — четвёртый. И каждый раз очередная единичка превращалась в мостик и переводила их на другой бережок. Только кусты были разные — то красная смородина, то чёрная, а то и вовсе крыжовник.

Но за четвёртым ручьём дорога обрывалась и начиналось болото. Вот тут единички очень бы пригодились, да ни одной не было видно. Болото было топкое, идти по нему было страшно. Вдруг Антон, приглядевшись, заметил, что над болотом возвышается одна за другой четыре болотных кочки. И даже было такое впечатление, что они находятся на равном расстоянии друг от друга. Точно кто-то их так расположил нарочно. По кочкам болото можно было перейти, да кочки были не так уж близко одна от другой. Ну, Антон, может, и перепрыгнет, он мальчишка, а вот Аля — та вряд ли.

— Как же нам быть, Аль? Тришка направил нас к этой самой…

— Дыдве, — подсказала Аля.

— Ну да, к Дыдве. Но тебе же не допрыгнуть. Может, я тебя перетащу?

Антоша попробовал поднять Алю.

— Уй, тяжеленная ты какая! Аль, ты вот что. Ты подожди меня здесь. Я быстро. Только никуда не уходи отсюда! Я сейчас сбегаю. Может, я всё и разузнаю. А может, найду. И мы тогда быстренько вернёмся с солдатиком.

Антон махнул Але рукой и, разбежавшись, прыгнул сначала на одну кочку, потом на другую, потом на третью, наконец, на четвёртую — раз, два, три, четыре! — и скрылся в осиновой рощице.

Аля опустилась на траву, пригорюнилась, принялась терпеливо ждать.

Антон тем временем вышел на дорогу, которая бежала через осиновую рощу. Дорога была странная — точно земля была сначала морем, а потом так и застыла в одночасье — волнами, потому что дорога шла то вниз, то вверх. На опушке росли четыре высоченные осины. Их большие, с тарелку, листья, трепетали на ветру и шелестели, шелестели. Антону показалось, что они что-то шепчут. Он прислушался. Оказалось, они пели песенку:

Раз, два, три, четыре ветра

С четырёх сторон,

Налетев, прогнали с веток

Четырёх ворон.

Раз, два, три, четыре буквы

В этих семенах.

Значит, репу, а не брюкву

Будем есть на днях.

Антон не стал больше слушать эту чудную песенку, он стремился скорее повидать Дыдву — Четвёрку. Не успел он подойти к дому, как Четвёрка сама вышла на крыльцо. На ней был сомнительной чистоты передник, руки — все перепачканы мукой, на лице грустное, впрочем, даже и не грустное, а замученное выражение.

— Нет, — сказала она, — это всё ужасно. Я просто не выношу детских слёз, но и печь пироги — освободите меня от этого, печь пироги я тоже не умею. Не умею, и всё тут!

И Четвёрка при этом даже топнула ногой. Тут она увидела Антона.

— Ты не плачешь? — спросила она у него с подозрением.

— Нет, — удивился Антон. — Я не плачу.

— Ну, хоть этот не плачет, — облегчённо вздохнула Четвёрка. — Ведь что же такое творится? — продолжала она взволнованно. — Ну, задача. Обыкновенная задача, — говорила Четвёрка, не давая Антону вставить ни словечка, хотя он уже несколько раз говорил «кхе», чтоб наконец спросить о солдатике. — Вот, послушай. «Мама дала Зине четыре пирожка, а Кирюше на один пирожок меньше». Это что ж за безобразие, я тебя спрашиваю?

— Какое безобразие? — не понял Антон.

— Четыре пирожка — это хорошо. Четыре — прекрасное число. Но ведь на один меньше — это, если подумать хорошенько, будет три. Вот мальчик и расстраивается. Он хочет, чтоб у него тоже было столько же, сколько у сестры. То есть четыре. Он маленький, он плачет. А эта самая мама поделила пирожки и ушла на работу. И вот я пытаюсь испечь ему ещё один пирожок, чтоб было поровну. И не умею. А мальчик всё плачет и плачет. Ужас какой-то!

Тут Четвёрка повернулась на каблуках и, не обращая на него больше никакого внимания, точно он тоже вслед за Кирюшиной мамой ушёл на работу, захлопнула за собой дверь. Антон сначала нажимал кнопку дверного звонка, потом дёргал ручку, потом стучал. Никто ему не открыл, никто на крыльцо больше не вышел.

Как ни жаль ему было возвращаться к Але ни с чем, а что поделаешь? Не ночевать же ему на крыльце у Дыдвы?! Антон проделал весь путь обратно — через осиновую рощу, по болотным кочкам. Вот сейчас Аля узнает, что он ровно ничего не добился, и расстроится.

Но… на краю болота, где она должна была его ждать, никого не было.

Глава пятая

А случилось вот что. Как только Антона не стало видно, Але сделалось очень грустно и даже как-то не по себе. Но вдруг до неё донеслись весёлые звуки гармошки и песенка, которую распевал молодой задорный голос:

Лучше нету, чем прибавить,

Всем подарки подарить,

Рассмешить и позабавить,

Сделать, сладить, смастерить.

Дать воробышкам пшена,

Дать дождинкам имена,

Огонёк — полену в печке,

Ну, а грядке — семена.

Кто-то шёл со стороны четвёртого ручья прямо к Але. Подошёл, сложил и снова растянул свою гармошку и улыбнулся.

— Хочешь, я подарю тебе белую мышку? — спросил он у Али с ходу.

Аля покачала головой.

— Может, дать тебе тыквенных семечек?

Снова качание головой.

— А дудочку из ивового прутика?

— Спасибо, не надо, — сказала Аля.

— Да ты не стесняйся, — сказал гармонист. — Я ведь Плюс. Я всегда всем всё даю. Такой у меня характер. Вот братец Минус — тот отнимает. А я — прибавляю. Ведь если к двум конфетам прибавить ещё одну конфетку, так будет сразу три. А это вкуснее. Ведь если к трём песенкам прибавить ещё одну, будет четыре, так это веселее. Если к двум тучкам прибавить две тучки, будет четыре, а это прохладнее в жаркий день, так?

Аля кивнула.

— А чего ты такая печальная?

Аля рассказала. Плюс задумался.

— Думаешь, Нуль его забрал? Что-то я не знаю.

— Говорят, — сказала Аля.

— Может, и он. Вот беда, некогда мне тебе помочь. Я за Пятёркой иду. Я её заберу, и мы пойдём ко мне пить чай со сладким пирогом. У нас — праздник.

— Какой?

— Двадцать девятое число.

— Что ж это за праздник?

— Один мальчик, Костя его зовут, однажды двадцать девятого числа получил по математике пятёрку с плюсом. Вот тогда мы с Пятёркой очень подружились. И каждое двадцать девятое число отмечаем это событие. Вот только февраль нас иногда подводит… Слушай! — вдруг встрепенулся Плюс. — Пятёрка такая умная, недаром же это самая похвальная отметка. Пошли со мной. У неё наверняка по твоему делу родится какая-нибудь мысль. У неё всегда рождается мысль, а иногда целых две зараз.

— Я не могу отсюда уйти. Я жду своего друга Антона.

— Вот видишь, и у тебя есть свой плюс, — сказал Плюс обрадованно.

— Как это?

— А так. Хороший друг — это всегда плюс. А куда он девался?

— Он пошёл к Дыдве.

— Ну, вряд ли она что знает. Она печёт пирожки. Бежим! Мы сейчас вернёмся!

И не успела Аля возразить, как он схватил её за руку и, увлекая за собой, рысью помчался вдоль ручья.

Они быстро добежали до маленького домика с пятью чистенькими, блестящими на солнце окошками. Перед домиком росли пять ёлочек и пять молоденьких лип. На крылечке их уже кто-то поджидал.

Вдруг Плюс с разбега остановился. На крыльце стояла Тройка. Нет, не Алин знакомый Тришка, а какая-то незнакомая Тройка, у которой верх был не круглый, а, наоборот, ровная палочка.

— Тройка с Плюсом? — пробормотал Плюс. — Что же это за отметка? Неужели Костя стал троечником? Да нет. Ведь уроки в школе ещё не начались.

— Слушай, Тройка, а где мой дружок Пятёрка? Что тут происходит?

«Тройка» рассмеялась, взмахнула «палочкой», откинула её назад и сделалась Пятёркой.

— Что? Напугала я тебя? — весело закричала Пятёрка.

— Напугала, — признался Плюс. — Слушай-ка, — продолжал он. — С семьдесят седьмой страницы из задачи похищен пехотинец. Вот эта девочка его ищет.

— Как зовут? — спросила Пятёрка.

— Солдата?

— Нет, девочку.

Плюс поглядел на Алю.

— Аля, — сказала она.

— А какая задача? — спросила Пятёрка.

— Не моя, — сказал Плюс. — Задача на вычитание.

— Так, может, это твоего братца Минуса дело? Что пропало? Вычитаемое?

— В том-то и дело, что нет. Солдатик-пехотинец принадлежал к уменьшаемому.

— Да. Плохое дело. Полный беспорядок. При таком беспорядке пятёрки с плюсом никто никогда не получит.

Они поглядели на Алю и вдруг сообразили, что она ничего не поняла из их разговора.

Добрая Пятёрка тут же принялась ей объяснять.

— Вычитание — это когда надо отнять, понимаешь? — При этих словах она полезла в карман, пошарила в нём, вытащила и показала на ладони пять лесных орешков. — Видишь орешки? Их пять.

— Вижу, — подтвердила Аля. — Пять.

Пятёрка протянула Але один орешек.

— Угощайся, — сказала она.

Аля послушно разгрызла орех и сжевала ядрышко.

— Видишь, осталось меньше — четыре. Ты один съела. Ты его как бы у меня отняла. Значит, пять было уменьшаемое, а один было вычитаемое, а четыре — это то, что осталось. А называется — разность. Ты поняла?

— Нет, — призналась Аля. — Я ничего не отнимала.

— Тогда — на, возьми себе разность; когда захочешь — сгрызёшь, потому что орешки на самом деле очень вкусные. Отнимать — не моё дело, вот я и объясняю непонятно, — вздохнула Пятёрка.

— Отнимать — это дело Минуса, — подхватил Плюс. — Но по закону отнимать он должен только вычитаемое, а не что попало.

— Послушай, а может, этот фокус выкинул Нуль? Взял да и уволок солдатика. Он ведь вообще-то хороший, но иногда, знаешь, способен взять да и аннулировать, — высказала предположение Пятёрка. — Погоди, погоди, у меня родилась мысль. Нет, стой, кажется, даже целых две…

Но Пятёрка не успела высказать ни одной из своих мыслей, потому что на куст рядом с ними опустилась целая стая воробьёв. Воробьи отчаянно кричали:

— Чрезвычайно срочно! Чрезвычайно срочно! Скачите-бегите, возле черёмухи Больше и Меньше опять дерутся! Выручайте, выручайте, а не то они покалечат друг друга!

Пятёрка и Плюс тут же кинулись бежать, и Але ничего не оставалось, как бежать следом.

Глава шестая

На полянке под большой черёмухой с криком налетали друг на друга два пёстрых петуха. Они колотили друг друга своими крепкими клювами, время от времени один орал: «Больше, я тебе говорю, что больше!», а другой вопил: «Меньше, ты меня не переспоришь, а не согласишься, так получай!»

— Что это? — в ужасе спросила Аля.

Пятёрка, схватив стоявшую неподалёку чью-то лейку с водой, стала лить воду на дерущихся. Те, захлёбываясь и фыркая, разлетелись в разные стороны. Пятёрка, оторвав от черёмухи веточку, старалась отогнать их подальше друг от друга. Плюс объяснял Але:

— Понимаешь, это знаки Больше и Меньше. У них клювы один против другого направлены, вот они как встретятся, так и дерутся.

Пятёрка, управившись с драчунами, вернулась и тоже включилась в объяснения.

— Вот посмотри, — сказала она.

Черёмуховой веточкой она нарисовала на земле два значка > и <. Потом снова вытащила из кармана несколько орешков.

— Вот тебе три орешка, — сказала она.

— Я ещё те, которые «разность», не успела сгрызть, — сказала Аля.

— Это неважно, — ответила Пятёрка. — Смотри. — Она разжала кулак. — У меня на ладони четыре орешка. А у тебя — три. У кого больше?

— У тебя, — сказала Аля, не понимая пока, к чему та клонит.

— А у кого меньше?

— У меня, — сказала Аля.

— Так вот, — сказала Пятёрка, — это мы и запишем с помощью знаков Больше и Меньше.

И она написала веточкой на земле:

4 > 3

3 < 4

— То есть четыре больше трёх, а три меньше четырёх. Поняла? Ты теперь поняла?

— Кажется, — сказала Аля.

— Видишь, какие у них клювы? Клюв нацеливается на того, кто меньше.

Петухи к этому времени, совершенно успокоившись, разошлись в разные стороны и отправились каждый по своим делам.

— Мне нужно поскорее вернуться к четвёртому ручью, — сказала Аля. «Антон, наверно, уже там. Он будет меня искать», — подумала она. — А как же всё-таки будет с солдатиком? — спросила она у Плюса.

— Пятёрка, куда ты девала свои мысли? У тебя же целых две родилось по этому поводу, — напомнил Плюс.

Пятёрка замолчала, точно прислушиваясь.

— Нету, — сказала она, несколько смутившись. — Разбежались. Такой шум был, они не любят шума.

— Тогда у меня есть мысль. Мы сейчас пойдём за Алиным плюсом… Я хочу сказать — другом.

— Его зовут Антон, — заметила Аля.

— За Антоном, — подхватил Плюс, — потом пойдём ко мне и всё обсудим. У меня дома ждёт пирог с вареньем. Сегодня ведь всё-таки двадцать девятое число, не забывайте, что это праздник!

Они очень быстро оказались около четвёртого ручья. Никакого Антона на берегу не было.

На берегу прохаживался кто-то и кувыркался.

— Шестёрка! — крикнул Плюс.

Это была действительно Шестёрка. Она делала несколько шагов по берегу, потом хлопала в ладоши, говорила: «Раз… и девять», переворачивалась, становилась на руки и тут же превращалась в Девятку.

— Она готовится к выступлениям по гимнастике, — сказала Пятёрка. — Тренируется. Шестёрка — первоклассная гимнастка. Эй, Шестёрка!

Шестёрка ещё перекувырнулась, приняла своё нормальное «шестёрочное» положение.

— А? Это ты, Пятёрка? Как поживаешь?

— Слушай, ты не видела здесь мальчика?

— Какого?

Але вдруг пришло в голову, что она ни разу не задумывалась над тем, какой Антон. Ну, беленький такой, ну… просто он Антон, и всё тут.

— Впрочем, я никакого не видела, — заметила Шестёрка.

— Жаль, — вздохнул Плюс.

— Нет, постойте, постойте, когда я сюда пришла, Минус с кем-то куда-то шёл.

— С кем? Куда?

— Кажется, в сторону Семёркиного дома. А с кем? Как я со спины узнаю, с кем?

Аля встревожилась. Странно, что Антон куда-то ушёл. А как же она, Аля? А как же пехотинец? Он забыл про них, что ли?

— Мой братец Минус — существо весьма сомнительной доброты, — заметил Плюс. — Что-то мне в этом во всём не нравится. «Может, Нуль вовсе ни в чём и не виноват», — подумал он, но пока этого предположения вслух не высказал.

— Пошли к Семёрке, узнаем, — предложила Пятёрка.

— Дружочек мой Пятёрка, — сказал Плюс, — а как же наш праздник? Ты забываешь, какое сегодня число!

— Я всё прекрасно помню. Сегодня двадцать девятое. Но согласись, что нехорошо не помочь девочке Але и мальчику Антону. Тем более что если в первом классе «Б» у ребят будут нелады с математикой из-за непорядков в учебнике, так это затрагивает и нашу честь! Ты так не думаешь?

— Ты права, Пятёрка! Пошли к Семёрке. Узнаем, куда девался мальчик, а там уж сходим к тебе и попьём чайку с праздничным пирогом. Пошли, Аля. И не падай духом, пожалуйста.

И все трое направились по песчаной тропке, которая, видимо, и вела к Семёркиному дому.

Глава седьмая

Тропа свернула в густой еловый лес. В лесу было душновато и пахло грибами. Некоторое время все шли молча. Вдруг Плюс остановился и прислушался.

— Ты что? — спросила Пятёрка, а Аля посмотрела на него с тревогой.

— Нет, ничего. Мне показался какой-то шум, вроде хлопанья крыльев, и какой-то возглас. Но, видно, я ошибся.

Все трое минуточку постояли. Где-то на дереве тенькала синица. Больше ничего не было слышно. Они направились дальше.

Вскоре тропинка вывела их на опушку. На опушке стоял зелёный домик с красной черепичной крышей. По стене вился дикий виноград. Семёрка в саду возилась на клубничных грядках.

Увидев их, она тотчас оставила свою работу и бросилась к ним навстречу.

— Входите, входите, гости дорогие! — затараторила она. — Проходите на террасу, садитесь, я сейчас из погреба холодненького молочка принесу.

— Да не надо, Семьпятниц, мы на минуточку, только узнать… — попытался остановить её Плюс.

Но Семёрка уже убежала. Але странным показалось, что Плюс назвал её Семьпятниц. Она не успела спросить его почему, как Семёрка тут же вернулась, но никакого молока не принесла.

— Я передумала. Что я вас держу на террасе, заходите в дом, располагайтесь, я сейчас самоварчик поставлю и угощу вас чайком. Заварю душистого, крепкого.

— Погоди, — сказала Пятёрка. — Ты скажи нам только, не приходил ли сюда…

Но Семёрка была уже далеко и не слышала.

— Почему вы зовёте её Семьпятниц? — спросила Аля.

— Я думаю, ты сама очень скоро поймёшь, — улыбнулась Пятёрка.

Тут опять вбежала Семёрка.

— Я передумала! закричала она. — Зачем это пить чай в духоте, в комнате, когда такая чудесная погода. От самовара будет только жарко, и никакого удовольствия никто не получит. Мы устроим пикник в саду под яблоней.

И Семёрка опять умчалась.

— Пошли, дружочки мои, — сказала Пятёрка. — У меня родилась мысль, и даже целых две. Первая — если бы Минус с Антоном сюда пришли, то они бы не выбрались отсюда так быстро: Семёрка всё бы меняла и меняла свои решения, а они бы ждали. И мы бы их тут непременно застали. А вторая — раз их тут и не было, значит, нам надо скорее уходить и искать Антона, потому что твой братец Минус, знаешь ведь, Плюс, может и какую-нибудь каверзу подстроить.

Когда они спустились с крылечка и уже подходили к калитке, к ним подбежала Семёрка и воскликнула:

— Знаете, я передумала!..

— До свиданья. Мы тоже передумали, Семьпятниц, — сказала Пятёрка.

— Ну что же вы, я хотела угостить вас мороженым на скамеечке под липами!

— Как-нибудь в другой раз! — махнул рукой Плюс.

«У неё семь пятниц на неделе, — подумала Аля. — Так вот почему её так зовут».

Они решили ещё раз пойти на берег четвёртого ручья. Может быть, Антон туда уже сам вернулся.

В обратный путь они двинулись по той же песчаной тропинке, и когда она вела их по густому ельнику, Плюс опять остановился и стал прислушиваться.

— Гогочут, — сказал он. — И крыльями машут. Что-то неладно. Постойте здесь! Я посмотрю — и тут же назад.

И Плюс мгновенно скрылся в еловой чаще.

Глава восьмая

А было так. Когда Антон вернулся от Четвёрки и не нашёл Али на берегу, он ужасно встревожился.

— Аля! Аль! Где ты? — позвал он.

Но никто ему не ответил. Вдруг, непонятно откуда, перед ним возник Минус.

— Здравствуйте, — сказал Минус. — Мы уже с вами где-то встречались. Я рад видеть вас снова.

Антон не стал ему напоминать, при каких обстоятельствах они встречались. Не очень-то вся эта история с Тришкиным кроликом говорила в пользу Минуса. К тому же свою радость Минус выражал каким-то противным голосом. Что именно было противно, Антон не мог бы сказать. Но — было, это точно.

— А я знаю, в чём состоит ваша трудность. Вы потеряли солдатика? Правильно?

— Правильно, — подтвердил Антон. И даже обрадовался. Может, сейчас что-нибудь и выяснится.

— Ну, так вот. Я знаю и ещё кое-что.

Минус хитро посмотрел на Антона.

— Мне известно, — продолжал он, — что и девочка исчезла.

— Где она? — спросил Антон.

— Там же, где и солдатик, — сказал Минус.

— Так пошли туда скорее! — воскликнул Антон. — Алька хоть и не трусиха, а всё-таки девчонка!

— С удовольствием вас туда провожу, — сказал Минус. — И имейте в виду — я не отнимал солдатика. И более того — девочку тоже я у вас не отнимал. Есть тут некоторые, которые любят всё аннулировать. Я бы серьёзно обсудил этот вариант. Да-да. Я бы советовал поразмыслить.

Минус шагал в сторону елового леса. Антон старался от него не отставать, хотя идти за Минусом ему не хотелось. Однако не было другого выхода: вдруг тот всё-таки знает, где Аля и где солдатик.

Минус свернул с тропы, стал пробираться куда-то в самую глубь еловых зарослей.

— Куда мы идём? — спросил Антон. «Зачем бы Алька забралась в эти дебри? — думал он. — Что всё это значит? Что-то тут не так. Но вот — что?»

Вдруг Минус остановился и крикнул:

— Ко мне, гуси-лебеди, исполняйте, что обещали!

Послышался гогот, шум крыльев, и откуда-то из-за облаков опустилась целая гусиная стая. Гуси были как гуси, только не белые, не серые, а красные. Они окружили Антона плотным кольцом.

— Кыш! — закричал на них Антон. — Вы что?! Дайте пройти, отстаньте от меня!

Но гуси только гоготали, вытягивали шеи, шипели и на слова Антона не обращали никакого внимания. Антон даже слегка начал бояться.

— Минус! — крикнул он. — Куда ты меня привёл? Что это за гуси? Где Аля?

— Где Аля — мне неизвестно. Это я просто так сказал, будто знаю. А вот где пехотинец — известно. Только я не скажу.

Антон от возмущения не нашёлся что ответить. Это было предательство. И оно Антона обескуражило.

— Стеречь и не выпускать, — скомандовал Минус гусям. — За это обещаю вам, что будете спокойно пастись во всех тетрадках первого класса «Б».

Потом он повернулся и ушёл.

Антон остался, замкнутый плотным гусиным кольцом.

Положение было отчаянное. Антон приготовился закричать, чтобы кого-нибудь позвать на помощь, и вдруг увидел, как, отмахиваясь от колючих еловых лап, к нему продирается Некто.

— Эй, это ты — Антон? — спросил этот Некто.

— Я,

— А я — Плюс.

— Я не могу справиться с гусями, — сказал Антон. — Их на меня наслал Минус.

— Ах, вот оно что! — рассердился Плюс. — До чего же паршивый у меня братец, просто ужас! Ничего, сейчас я из этих гусей сумму сделаю.

И тут произошло чудо. Плюс начал гусей просто… складывать…

— Два гуся, — говорил он, — и два гуся — в сумме четыре…

И как только он произнёс: «В сумме четыре», так сразу четыре гуся превратились в Четвёрку и с криком: «Мальчик опять плачет!» — Четвёрка убежала.

А Плюс продолжал свою работу.

— Два плюс два да плюс два — будет шесть.

При этих словах целых шесть гусей превратились в Шестёрку, и она быстренько, встав на руки и показав, что она может быть и Девяткой, тут же убежала на тренировку.

— Три, — продолжал Плюс, — да четыре — будет семь.

Тут же явилась Семёрка и со словами: «Ах, нет, я передумала, лучше сыграем в прятки!» — ушла.

И так Плюс сложил всю стаю, и Антон оказался совершенно свободен. И всё это было похоже на чудо или, может быть, на цирк.

— Вот видишь, какое великое дело найти сумму, — сказал он Антону.

Антон посмотрел на него удивлённо.

— Ах да, ты ещё не учился в школе, — сообразил Плюс. — Я поясняю. Когда прибавляешь одно число к другому (а это, как ты уже понял, моя основная работа), такие действия называются сложением. А результат сложения — когда всё соберётся вместе — называется сумма.

«Почти что сумка, в которую всё сложили», — подумал Антон.

— Ты Алю не встречал? — спросил он. — Девочка такая.

— Аля ждёт тебя на тропинке, вот тут, совсем рядом.

— Что ж ты молчишь, про сумку объясняешь! — вспылил Антон.

— Не сумка, а сумма, — обиделся Плюс. — И ещё я тебе не сказал, а это очень важно. То, что ты складываешь, называется слагаемое.

— Потом объяснишь. Пойдём к Але. Ведь солдатика ещё надо найти, ты понимаешь?

Плюс засмеялся.

— Да найдём, найдём.

— Говорят, его, мог забрать Нуль, — сказал Антон.

— Это мы ещё посмотрим, — загадочно улыбнулся Плюс. — Вовсе, уж Нуль не такой плохой. К чему бы ему забирать, солдатика, да ещё перед самым учебным годом. Может, он и не виноват.

— Говорят, у него плохой характер, — заметил Антон.

— Не всегда плохой характер означает, что человек плохой, — наставительно сказал Плюс.

Антону стало смешно. Какой же Нуль человек?!

«А впрочем, — подумал он, — в учебнике все цифры словно люди».

— Ну вот и пришли! — сказал Плюс.

И они точно вышли туда, где, напряжённо прислушиваясь к тому, что происходит в еловой чаще, стоили Аля и Пятёрка.

— Ну вот! Все вместе и душа на месте, — произнёс свою любимую поговорку Плюс, выскакивая из чащи на тропинку.

— Антошка! Как я перетрусила! Что с тобой было? — закричала Аля, бросаясь Антону навстречу.

— А куда ты девалась от ручья, я же быстро вернулся! — сказал Антон строго.

Но он был очень рад, что Аля нашлась. И ещё — очень не хотел, чтобы Аля заметила, что и он немножко струхнул.

— Ну, теперь уж пошли все ко мне. Надо же, наконец, сладкого пирога попробовать и двадцать девятое число отпраздновать, — сказал Плюс. — Сегодня день какой-то. Никому ничего не удаётся дать, подарить или прибавить.

И они пошли по тропинке, теперь уже весело рассказывая друг другу о своих приключениях.

Но такой уж выдался день, это двадцать девятое августа, что попасть к Плюсу на праздничный пирог им и на этот раз не удалось.

Глава девятая

На опушке елового леса кто-то, ссутулившись, сидел на пеньке.

Они подошли поближе, чтобы узнать, в чём дело.

— Что с тобой, Восьмёрка? — спросила Пятёрка участливо.

Это и в самом деле была Восьмёрка. Возле пенька стояла плетённая из прутьев корзиночка. В ней лежали грибы.

— Ты что печальная? А? — тормошил её Плюс.

Восьмёрка хлюпнула носом и показала рукой на корзинку:

— Вот.

— Да что там? Хорошие грибы. Белые. Как на подбор.

— Посчитай, — сказала Восьмёрка.

Плюс посчитал:

— Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь.

— Вот видишь, — сказала Восьмёрка. — А мне надо восемь. Не могу же я так опозориться, что семь грибов домой принесу. Восьмёрка я или не Восьмёрка?

— А что, в лесу грибов, что ли, нет больше? — спросила Пятёрка. — Найти не можешь?

Восьмёрка печально вздохнула.

— Ну, давай мы тебе поможем, вон нас сколько, живо найдём, — продолжала утешать Пятёрка.

— Да не в этом дело, — сказала Восьмёрка. — Минус отнимает. Как только найду восьмой гриб, так он, откуда ни возьмись, — и отнимает.

— А ты не давай! — сказала Пятёрка.

— Да где ж мне с ним справиться! Он вон какой — юркий. А я — толстая. Пока повернусь, а он уж и уволок.

И Восьмёрка опять вздохнула.

Аля и Антон глядели на эту сцену во все глаза. Подумать только, как это всё в учебнике математики бывает, оказывается!

— Ну вот что, — сказала Пятёрка. — У меня родилась мысль. Перестань вздыхать, бери корзинку, и пошли. Сейчас найдём восьмой гриб. А то нам всем некогда.

— Да толку-то что, — сказал Восьмёрка, — он опять отнимет.

— Ну уж нет, — сказал Плюс. — При мне он даже не покажется. Можешь быть спокойна.

Восьмой гриб они действительно нашли быстро. Пятёрка нашла. Она положила его в корзину, и все быстрыми шагами двинулись по направлению к Восьмёркиному дому, чтобы проводить Восьмёрку. Не бросать же её одну. Того и гляди, откуда-нибудь выскочит Минус, и всё начнётся сначала.

Восьмёрка повеселела. Она бодро шагала, гордо неся свою корзину с восемью белыми грибами. Она сочиняла на ходу шутливую песенку и пела её во всё горло:

Когда на свете есть друзья,

Беду мы легче переносим.

К тому ж, должна заметить я,

Как хорошо быть цифрой восемь!

Я так мила и так кругла,

Я состою из двух кружочков.

Как хорошо, что я нашла

Себе таких, как вы, дружочков!

Теперь — шалишь! — попробуй, брат,

Руками голыми возьми нас!

Не страшен мне ни гром, ни град,

Ни даже злой и жадный Минус!

Так с песней они и дошли до её дома. Восьмёрка пригласила их зайти, но они поблагодарили и отказались. Восьмёрка ушла домой.

— В магазине бывает перерыв, — сказала Пятёрка. — В театре бывает антракт. В школе бывает переменка. Ещё где-то там бывает пауза. А мы, как тучи в небе, как волны в море, как механические игрушки, которые какой-то дурень всё время заводит и заводит — не останавливаемся. На что же это похоже? Я, наконец, хочу чаю в праздничный день. Не говоря уж о пироге с вареньем!

— Спасибо, но мы лучше пойдём искать солдатика, — сказал Антон.

— Все пойдут искать солдатика, — отрезал Плюс. — Но только сначала — чай с пирогом. Или — пирог с чаем. Кто как хочет. Я, как Плюс, должен вас заверить, что от перемены мест слагаемых сумма не меняется. Удовольствие такое же.

Аля посмотрела на Антона. Антон — на Алю. Чаю хотелось. Пирога тоже. Но пехотинца-то ведь надо было найти. Просто необходимо!

Как всегда и во всё на свете и на этот раз вмешались обстоятельства.

Обстоятельства явились в виде Девятки, которая теперь, после знакомства с Шестёркой, выглядела Шестёркой наоборот. Именно об этом и пошла речь.

— Послушай, Пятёрка, — заговорила она взволнованно, даже забыв поздороваться, — ты умная! Послушай, Плюс, ты добрый! Дайте мне совет, как бороться с этим безобразием?! Это же всё возмутительно, это обидно, наконец!

— Успокойся, Девятка. Расскажи, что случилось? — попытался урезонить её Плюс.

— Шестёрка безобразничает!

— Мы её недавно встретили. Она вела себя вполне прилично, — заметила Пятёрка. — Готовилась к соревнованиям…

— И ты называешь это «вести себя прилично»? Она становится вверх ногами и объявляет себя «Девяткой», и ты считаешь это приличным? Какая же она «Девятка», когда она ровно на целую тройку меньше меня? Ну, произведи же простое сложение, Плюс, ты это умеешь. И убедись.

— Действительно, — сказал Плюс. — Коротко это можно записать так: 3 + 6… гм… будет-то оно, конечно, девять. Но где же у нас Знак Равенства? Я его сегодня целый день не вижу.

И в ту же минуту, прямо как в кино бывает, издали послышалась песенка:

Что когда чему равно,

Знать не каждому дано.

И не всем дано понять,

Что, когда и с чем равнять.

Но легко найти ответ:

То равно, а это — нет,

Знаю я ответ к задачке,

Только это мой секрет!

И перед ними, сделав ещё два шага на месте, остановился Знак Равенства. Для краткости все его называли просто Будет. Потому что некоторые, когда считают, говорят: «равняется», некоторые — «получится», а иные — просто «будет».

Будет в два счёта помог Плюсу записать как положено:

6 + 3 = 9

— Вот видишь! — закричала Девятка. — Я её на целую тройку старше! А она что себе позволяет!

— Успокойся, Девятка, — сказала Пятёрка. — Раз тебя это так обижает, мы попросим Шестёрку быть поскромнее и не величать себя Девяткой… Успокоилась?

— Успокоилась, — тут же совсем миролюбиво отозвалась Девятка. — Только пусть всё-таки Шестёрка поменьше ходит на руках и поменьше хвастает.

— А теперь все быстро — к самовару! — обратился ко всем сразу Плюс.

Глава десятая

Но и на этот раз чаепитие сорвалось. Что-то невдалеке зашумело, зафыркало, и на дороге показался автомобиль.

— Гляди-ка, Нуль! — закричала Пятёрка.

Плюс, рискуя жизнью, кинулся наперерез машине. Машина ехала, к счастью, очень медленно. Нуль, тут же нажал на тормоз и вышел из машины. Он был толстенький, невысокий и очень добродушный на вид.

— Плюс, ты с ума сошёл? — спросил он, протягивая руку и здороваясь со всеми по очереди. — Что-нибудь случилось? — добавил он озабоченно.

Ему никто не ответил.

«Нет, — подумал Антон, — совершенно непохоже на то, чтобы он мог так легкомысленно взять и стянуть пехотинца из задачи».

«И это — Нуль? — подумала Аля. — Тот, который уволок солдатика? Что-то непохоже».

— Что вы все так странно молчите? — допытывался Нуль.

— Нуль, — торжественно обратилась к нему, наконец решившись, Пятёрка. — Ходят непроверенные слухи, что ты аннулировал солдатика из задачи на семьдесят седьмой странице. Вот, — она указала на Алю и Антона, — будущие ученики первого класса «Б» ищут его и очень расстраиваются.

Нуль посмотрел на Пятёрку удивлённо, перевёл такой же удивлённый взгляд на Алю и Антона и вдруг, поджав руки и ноги, стал колесом кататься по траве и хохотать, хохотать, захлёбываясь и повизгивая.

Потом он поднялся, отряхнулся и спросил:

— Кто говорит?

И, не дождавшись ответа, опять покатился со смеху. Как следует прохохотавшись, Нуль опять встал на свои коротенькие толстенькие ножки и сказал:

— Ну, а теперь давайте говорить серьёзно. Раз пропал солдатик из условия задачи, значит, это грозит беспорядком во всём учебнике. Значит, его надо искать. Кто же это такой глупый слух про меня распустил? Я люблю аннулировать — но только то, что должно быть аннулировано. Тогда я это умножаю на нуль. Но совсем не здесь, а в другом учебнике — для шестого класса.

— Кто-то из сестёр-единичек сказал, что ты вёз кого-то сегодня в машине, — сказала Пятёрка.

— И что этот кто-то был грустный! — добавил Плюс. — А грустным должен был оказаться тот, кому не хотелось ехать в твоей машине. Верно?

— Верно, — подтвердил Нуль. — Но при чём тут солдатик?

— А кто же это был? — спросила Пятёрка.

— Дыдва.

— А почему же она была грустная?

— Да я её утром возил к зубному врачу. Ты когда-нибудь видела, чтобы кто-нибудь веселился, когда его ведут к зубному врачу? Лично я не видал!

Все посмотрели друг на друга, чувствуя себя довольно глупо.

— Я так и знал, что Нуль не виноват!

— Где же искать солдатика?

Плюс хлопнул себя по лбу:

— Ах, какой же я дуралей! Как же я не сообразил сразу? Для того Минус на Антона двоек наслал, чтобы отвлечь всех от поисков, чтобы все начали Антона искать, чтобы всех отвлечь и переключить!

— И ты хочешь сказать… — начала было Пятёрка, но Плюс её перебил:

— Конечно, Минус. Он за лето, что не было занятий, так разболтался, что стал отнимать что надо и не надо. С этим пора покончить!

— А где он живёт? — спросил Антон.

— Кто помнит, где он живёт? — спросил Нуль. — Я что-то забывчив стал. Плюс — он тебе брат как-никак, ты-то хоть знаешь, где он живёт?

— Приходится помнить, — сказал Плюс. — За высокой оградой посреди сада крошечный домок, а на нём большой замок.

— Вот так адрес! — заметила Аля.

— Садитесь все в машину, и поехали, — пригласил всех Нуль.

— Разве мы все поместимся? — спросил Антон. — В машине всем не хватит места.

— Хватит, — сказал Нуль. — Это особенная машина. В неё помещаются все, к кому её хозяин хорошо относится.

— А к кому плохо? — полюбопытствовал Антон. — Те не помещаются?

— Не помещаются, — сокрушённо вздохнул Нуль. Потом он лукаво улыбнулся и добавил: — Потому что их нет!

Тут все, включая Девятку, уселись в машину. Нуль сел за руль, включил зажигание, и машина рванулась с места.

Глава одиннадцатая

Забор был покрашен в белый цвет. Он был такой высоченный, что через него невозможно было заглянуть. Калитка в заборе с трудом отыскалась. Она была заперта. Плюс нажал на кнопку звонка. Звонок прозвенел, но к калитке никто не подошёл.

— Может, его дома нет? — высказала предположение Девятка.

Вдруг из-за забора донеслись звуки беседы.

— Ну, ты только покажи, как надо, и всё, и я тебя отведу на место, — говорил Минус.

Чей-то незнакомый голос возражал:

— Солдат прежде всего должен знать дисциплину.

— Ну, ладно, — говорил Минус. — Ты только покажи мне, как ходят строевым шагом. Это так красиво. А я не умею. Ну, научи!

— Не хочу, — возражал голос. — Я из-за тебя дисциплину нарушаю. Через два дня занятия в школе начинаются, а ты что? Обманул меня, научился под моего командира голос подделывать, заставил обманом покинуть казарму, то есть задачу. Я же, получается, самовольно отлучился. Это, по-твоему, порядок?

— Непорядок, — отвечал Минус. — Но мне так хочется уметь ходить строевым шагом! Я ведь для тебя старался. Грибами тебя угощал. Кролика хотел тебе принести.

— Минус! — закричал Нуль. — Сейчас же отопри калитку!

— Меня нет дома, я в гостях у Пятёрки, — ответил Минус и калитку не отпер.

— Как не стыдно выдумывать, Минус! — крикнула Пятёрка. — Я же тут — возле твоего забора.

За забором послышался какой-то шорох, потом шёпот, потом опять шорох, потом ключ в замке что-то прочирикал, и калитка открылась.

— А, это вы? — сказал Минус безразличным тоном. — Что, будет общее собрание по случаю нового учебного года? Я повестку не получал…

— Перестань, — прервал его Нуль.

— Ах, какие славные ребята пришли ко мне в гости, — выкручивался Минус, сделав вид, что и Алю и Антона он видит в первый раз. — Это что — ученики первого класса?

— Минус! — строго сказал Плюс. — Или ты сейчас же вернёшь солдатика, или мы тебя переселим в какую-нибудь очень скучную книжку без картинок и заставим там работать обыкновенным Тире.

— Нет, нет, не надо, пожалуйста! — испугался Минус.

— Ты вообще последнее время ведёшь себя недостойно, — сказала Пятёрка. — Ты наладился отнимать что захочешь, у кого захочешь. Это же безобразие!

— Тебе что положено отнимать? — грозно спросил Нуль.

— Вычитаемое, — сказал Минус.

— А ты? Как ты себя повёл?

— Но ведь вычитаемое в той задаче — барабанщик. А я так хотел, чтобы настоящий пехотинец научил меня шагать строевым шагом. Я думал…

— Что ты думал? — ещё суровее спросил Нуль.

— Я думал, меня когда-нибудь, может быть, тоже пригласят на парад…

— Его положительно надо превратить в Тире, — фыркнул Нуль.

— Нет, нет, пожалуйста, не надо! — запричитал Минус.

— Ты обещаешь исправиться? — спросил его Плюс строго. — Иначе ты всему первому классу «Б» испортишь учёбу.

— Я прошу у вас всех прощения, — сказал Минус. — Я понял. Я был не прав. В математике нельзя так самовольничать. Извините меня.

— Где солдатик? — спросил Нуль, всё ещё сердясь.

— Я его спрятал в крыжовнике. Я думал, вы там искать ни за что не будете. Он колючий. Не солдат, конечно, а крыжовник.

Минус вывел пехотинца, тот отдал всем честь и тут же стал проситься, чтоб его отпустили.

— Мне надо срочно вернуться! — сказал он.

Ему никто не успел ответить, потому что калитка распахнулась и в неё влетела Единица.

— Наконец-то я вас догнала, — говорила она, задыхаясь от быстрого бега. — Мне было так неловко. Я заподозрила, что солдатика забрал Нуль. А потом подумала и поняла: нет, Нуль так никогда не поступит. Мало ли что он умеет аннулировать в тех случаях, когда это необходимо. И что мне вступило в голову? Прости меня, Нуль!

— Да ладно уж, — сказал Нуль примирительно. — А тебе не стыдно, Минус?

— Я так больше никогда не поступлю, — угрюмо сказал Минус.

— Успокойся, Единица, — сказал Нуль. — Пожмём друг другу руки и помиримся, Единица. Нам ведь много придётся с тобой работать в паре.

Аля не поняла, что Нуль имел в виду. Единица и Нуль подошли друг к другу, и рукопожатие состоялось. Тут Алю осенило: вместе они были цифрой Десять, а Десять — это ведь очень важная цифра!

— Пожалуйста, поскорее покажите мне, как мне вернуться на семьдесят седьмую страницу! — попросил пехотинец.

— За чем же дело стало?! Я тебя сейчас отвезу на машине!

— А как же чай с пирогом, или пирог с чаем, что практически одно и то же? — сказал Плюс.

— Как-нибудь в другой раз, Плюс, — сказал Нуль. — Вас я тоже захвачу, — обратился он к Але и Антону.

Все друг с другом сердечно простились. Минус снова попросил прощения и обещал вести себя примерно.

— Я приду к вам в тетрадки и в дневники! — обещала Пятёрка. — Остерегайтесь двоек по двадцать девятым числам, потому что двадцать девятого я бываю занята!

Плюс и Девятка махали им на прощание.

Машина мгновенно доставила всех на семьдесят седьмую страницу. Там шла перекличка. Пехотинец как раз, секунда в секунду, успел встать в строй на своё место.

…Когда мама вернулась домой, она застала Алю с учебником математики в руках.

— Умница, доченька, — сказала мама. — Будешь у меня отличницей!

Тут зазвонил телефон.

— Антоша? — сказала мама. — Вы уже вернулись с дачи? Скажи своей маме, что я к ней вечерком зайду. Тебе Алю позвать? Александра, тебя Антон — к телефону.

Мама теперь часто называла Алю полным именем. Чтоб она привыкла к тому, что так её будут называть в школе.

— Да? — сказала Аля.

Её вдруг охватили сомнения: не приснились ли ей все их приключения в учебнике математики. Она ждала, что скажет Антон.

— Аль, будем рассказывать или нет? — спросил Антон. — Я боюсь, засмеют и не поверят.

— А пусть, — сказала Аля.

— Я думаю, кто умный, тот поверит, правда, Аль? — сказал Антон.

Аля с ним согласилась.

ВЕСЕЛО И ГРУСТНО