– Хена! – вступилась за Стаса Вика. – Ну что ты руки-то распускаешь!
– В Библии сказано: почитай отца своего и мать… Сказал – поедем на Рицу. Значит – поедем на Рицу…
Вика старательно гримасничала, не сводя глаз со Стаса. После чего тот резко поднялся и, не попрощавшись, ушел.
– Хена, зачем ты его при всех унижаешь?
– В Библии сказано…
Маруся не выдержала:
– Мама, там правда про Рицу написано?
– Где? – не поняла Тамара.
– В Библии?
– В Библии, – проповедовал Гена, – написано обо всем.
– Дома поговорим, – шепнула Тамара дочери и вопросительно посмотрела на мужа.
– Девочки, – сообразил тот на лету, – вы спать у меня не хотите?
– Нет, – поспешила уверить его Машка.
– А я хочу, – легко наврала Тамара. – Вы как, Вика?
– Пора, конечно. Дашка так поздно дома не ложится.
– А во сколько? – заинтересованно уточнила Маруся.
– В девять, – буркнула Даша, явно недовольная обозначенным родителями рубежом.
– Меня в первом классе тоже в девять укладывали. А во втором – в десять. А в третьем – в одиннадцать…
– Брось выдумывать, Машка, – оборвала ее Тамара, и Даша с одобрением на нее посмотрела. – В десять часов у тебя отбой!
– Ну засыпаю-то я позже! – сопротивлялась Маруся.
– Вот и плохо! Сама не спишь и нам не даешь.
– Вы же все равно не спите, а шепчетесь.
– А тебе интересно…
– А мне интересно, – честно призналась Маруся и попросила «в следующий раз говорить погромче, а то ничего не слышно».
Виктор начал торопить своих девочек, мечтая самому удалиться на покой, но не тут-то было. Внешне трезвеющий на глазах Гена, почувствовав второе дыхание, решил повернуть сутки вспять и насладиться ими на всю катушку. Прочувствовать наслаждение до конца мешали Вика, бросающая укоризненные взгляды, и Тамара, ироничная и не по-женски дерзкая. Вся надежда была на Виктора – «мужик все-таки».
Мальцевой было жалко своего «все-таки мужика», и она, подмигивая ему, ласково спросила:
– Витюша, пойдем? Поздно уже.
– Идем, идем, – заторопился Виктор и начал складывать в пакет пустые стаканы.
– Походь, – невнятно проронил Гена. – Детское время.
На часах была половина двенадцатого.
– Поднимайтесь, Томочка. Я следом…
След тянулся до трех утра. Тамара просыпалась, обнаруживала пустую кровать, выходила в коридор и смотрела из холла третьего этажа в темную южную ночь. Снизу до нее доносились возбужденные мужские голоса и женское повизгивание.
– Фу-ты, черт, – вздыхала Мальцева и возвращалась в номер, где мирно посапывала Маруся. – Буду я спать сегодня или нет? – возмущенно бурчала женщина и пыталась устроиться на скрипящей кровати. Белье было влажным, подушка – каменной, около уха звенел комар.
«Светает уже», – подумала Тамара и погрузилась в тревожную дрему. Проснулась от скрипа двери – в номер вошел Виктор.
– Ну ты даешь, Вить.
– Спи-спи, – прошептал супруг и начал раздеваться.
– Вино мое принес? – продолжала допрос Тамара.
– Выпили твое вино.
– Гена, что ли?
– И Гена, и мужики подтянулись местные…
– И девочки, – продолжила Тамара.
– Завтра увидишь этих девочек, – пообещал Виктор.
– Где?
– В столовой. Или на пляже.
– Вместе будем отдыхать? – съязвила женщина.
– Да ладно ты, – не остался в долгу супруг. – Нормальные тетки. Генины землячки с Кубани.
– Вот так Гена! – удивилась Тамара. – Я думала, он не по этой части. С молодой женой!
– Он не по этой части, – вступился за новообретенного приятеля Виктор. – Просто общительный человек. Между прочим, очень религиозный. Я, кстати, Томка, тоже не по этой части. Ты моя единственная женщина, хоть и не веришь.
Виктор растянулся на соседней кровати, отчего та жалобно заскрипела:
– Иди ко мне…
– Куда-а-а? Машка же в номере. Спит.
– Я не сплю, – подала голос Маруся.
И родители захихикали.
– Вы меня все время будите, – пожаловалась Машка. – Ходите туда-сюда. Разговариваете. Смеетесь. Никакого уважения к спящему человеку.
– Спи, спящий человек, – потянулся к дочери Виктор.
– Хорошо тебе говорить «спи». Мне на раскладушке неудобно – у меня шея затекает, – захныкала Маруся.
– И что ты предлагаешь?
– Пусть папа здесь ляжет. Ему все равно где спать.
– Машуля, раскладушка-то детская. Папа не уместится.
– Уместится! – заверила девочка. – Сон подушки не ищет. Сама говорила. Кто хочет спать, тот спит.
– Вот и спи! – отрезала мать и отвернулась лицом к стене, показывая таким образом, что разговор закончен.
Из сна ее выдернуло Машкино бормотание. Виктор перекладывал дочь на свою кровать.
– Витька! Ну что ты делаешь?! Ну, спит она и спит. Ты же не отдохнешь.
– Том, ей правда неудобно. Пусть выспится.
– Выспишься с тобой, – пожаловалась женщина и натянула на себя простыню.
Рассвет грозил в открытое окно пальчиком. Виктор громко зевнул, и на триста одиннадцатый номер, наконец-то, спустилась долгожданная благодать: Мальцевы спали.
Утро ворвалось шарканьем ног по коридору, хлопаньем дверей и детскими воплями. Маруся открыла глаза, увидела спящих родителей и повернулась на другой бок. Из окна доносились звуки монастырской стройки и гортанные крики трудников. Девочка потянулась – кровать издала жалобное поскрипывание. Машка задрала ноги вверх и со всей силы обрушила их на изрядно потертые временем пружины.
– Подъем! – скомандовала она и обвела взглядом номер. – Подъем, мама! Подъем, папа! Кто рано встает, тому Бог подает!
Родители натягивали на себя простыни, пытаясь продлить утреннее блаженство.
– Ничего себе! – возмутилась Машка и перебралась к матери на кровать.
– Точно – себе ничего! – пробурчала выныривающая из сна Тамара.
– Мамуля! – ласкалась девочка. – Вставай. Я есть хочу.
– И я хочу, – подал с раскладушки голос Виктор.
– Мы есть хотим! – продолжала взывать к материнской совести Маруся.
– А я-то здесь при чем? – не сдавалась Тамара.
– Как при чем? Ты же не встаешь!
– Так ты тоже не встаешь…
– Интересно, как это я встану, когда ты лежишь? – злобно поинтересовался голодный ребенок.
– Так ты тоже лежишь, – отмахивалась женщина.
– Все лежат, – подытожила Машка, – неумытые и голодные. Кто-то же должен встать!
– Вот и вставай. Умывайся.
Маруся вскочила, изо всех сил потянулась и грустно выдохнула:
– Боже мой! Как же я устала! Кто бы знал!
– Отчего это ты устала?
– От жизни, – философски изрекла девочка.
– От какой это такой жизни? – поинтересовался отец, медленно приходящий в чувство после бессонной ночи.
– От трудной, – заверила его дочь и натянула на себя изрядно помятый сарафан.
В ванной девочка пробыла ровно минуту. За это время она умудрилась трижды спустить воду в унитазе, вымыть сухую, так и не встретившуюся с зубной пастой зубную щетку, прополоскать рот, проглотить комочек пасты, оторвать несколько метров туалетной бумаги, намазать материнским кремом для кожи вокруг глаз свои руки и вытереть полотенцем сухое лицо.
– Умылась? – Тамара подозрительно посмотрела на дочь.
Та с готовностью кивнула.
– И зубы почистила? – продолжил допрос с пристрастием Виктор.
Машка обернулась к отцу, ощерилась и предложила:
– Дыхнуть?
– Чем это от тебя так вкусно пахнет, русалка? – Отец притянул дочь к себе.
– Кремом.
– Каким это кремом? – встревожилась Тамара.
– Обыкновенным, – уверила ее Машка.
Так обыкновенный крем пахнуть не мог. И женщина отправилась на ревизию в ванную. Так и есть! Драгоценное содержимое микроскопической матовой баночки с надписью «Аll about eyes rich» уменьшилось ровно наполовину.
– Машка! – завопила Тамара. – Иди сюда, зловредный ребенок.
– Зачем? – полюбопытствовала девочка.
– Сейчас узнаешь…
Маруся отправилась к матери, сопровождаемая Виктором. Тамара стояла взъерошенная и чуть не плакала:
– Этим кремом мазалась?
Машка кивнула.
– Ви-и-ить, – пожаловалась Мальцева мужу, – посмотри: эта чувырла мой крем для глаз ополовинила. Я его только перед поездкой купила.
Виктор помнил, что «перед поездкой» супруга купила не только его, но и еще миллион каких-то баночек, счет за которые соответствовал сумме оплаты квартиры не менее чем за три месяца. Еще Виктор помнил, что ни в коем случае в подобной ситуации нельзя произносить фразу: «Ничего страшного. Подумаешь, какой-то крем!» Поэтому отец семейства сделал строгое лицо и назидательно произнес:
– Маруся! Ведь мама сто раз тебя просила не трогать ее косметику.
– А где там написано, что это ее косметика? – дерзко заявила Машка, глядя исключительно в отцовские глаза.
Мальцев внутренне был согласен с разумной дочерью, но роль, ему отведенная, состояла совсем в другом, и он старался ей соответствовать:
– Мы с мамой объясняли тебе, что такое личные вещи человека. Личные вещи… – Виктор глотнул воздуха, – это то, что принадлежит одному человеку. И, значит, пользоваться ими может исключительно он один. Это как зубная щетка. У каждого – своя…
– А зачем же ты брал мамину, когда забыл свою? – подрезала Маруся отца на бреющем полете. – Личные вещи… – И в Машкином личике проступили черты Виктора Сергеевича Мальцева, – должны… находиться… в личном шкафу. А ванная – место общего пользования. Значит, то, что стоит на полочке, тоже общее.
– Общее? – переспросила Тамара и отправилась в комнату.
– Общее! – победоносно заявила Машка и двинулась вслед за матерью.
Тамара села на кровать, огляделась, вытащила из кипы сваленных на тумбочке дочерних вещей самую красивую тетрадку, купленную той для «личных целей», и выдрала из нее лист.
– Что ты делаешь?! – завопила Маруся и схватилась за перламутровую обложку с таким остервенением, что побелели кончики пальцев.
– Мне листок нужен, – как бы нехотя объяснила Тамара.
– Это моя личная вещь! – запротестовала девочка.