Вот и замыкается круг. Вот и появляется вновь в нашем разговоре юноша из телепередачи «Место встречи» (как у Юрия Никулина: и тут прибежала собачка с батоном хлеба из предыдущего анекдота). И он знать не хочет, кто такой Дзержинский, и не берет в толк, что за непримиримый спор ведется вокруг «какого-то памятника». И моей магистрантке наплевать, что ей читает лекцию один из наиболее успешных и востребованных специалистов-конфликтологов (простите, но что есть – то есть), делится с ней уникальным опытом и знаниями. Ведь она уже написала реферат. И она теперь ценит свой «профессионализм» не меньше, чем компетентность преподавателя.
Получается, на одной чаше весов – золото, на другой – уличный мусор. И не важно, уравновешены эти весы или нет. Ведь «все относительно», все субъективно. На любой довод «за» можно найти довод «против». А судьи кто?! Главным аргументом материалистов в дискуссии с субъективными идеалистами, как известно, является: «Критерий истины – практика». Вроде бы убедительный довод. Что ни придумывай внутри головы, как ни изощряйся в индивидуальных трактовках происходящего, практика все расставит по местам. В реальном деле выяснится, кто прав, а кто заблуждается[54].
Но опасность постмодернизма заключается именно в том, на мой взгляд, что и результаты практики в его парадигме не имеют абсолютного значения. «Почему вы решили, что именно этот результат – единственно возможный, тем более наилучший? Это ваше частное мнение. Наверняка, есть и альтернативы», – так примерно возражают постмодернисты.
Их не переубедить, что ценность продукта – в его редкости, исключительности (попробуй нарисуй нечто равное Джоконде, а помочиться свеклой может каждый), в трудоемкости, в выражении масштаба личности. Что слово мастера весомее слова ученика. Что, переступая через религиозную мораль, непременно разрушишь и нравственный базис общества. В конце концов, почему нельзя питаться человечиной? Что, кроме нравственности, это запрещает? Закон? – Так и закон не более чем собрание субъективных мнений. Для постмодернистов.
Отрицание приоритетов, отказ от общепринятых ценностей, уравнивание (а по сути – девальвация) заслуг и профессиональных возможностей разных людей, относительность добра и зла – это инструментарий постмодернизма. Я вижу в этом миропонимании не только субъективный идеализм, трактующий жизнь человека как череду его фантазий, но и крайний анархизм – агрессивное разрушение всяческих границ и основ.
И, тем не менее, это пример компромисса. Нам, современникам, предлагается не сплачиваться вокруг идеи производительного сотрудничества, которая объявлена утопичной, а жить – как кому нравится. Примирившись с тем, что если наше мнение не учтено, то лишь потому, что существуют и альтернативные мнения. И якобы ни у кого нет права отрицать идеологическую позицию других. Все друг другу должны уступать, хотя бы и в мелочах.
Вероятно, уважаемые читатели обратили внимание, что я постоянно подчеркиваю, что наш разговор не отвлеченный, не придуманный ради интеллектуального развлечения, а предметный и сугубо прикладной. Разве этим дилетантским, с точки зрения философской науки, экскурсом в постмодернизм я хочу вас развлечь, друзья? Что, нам с вами нечего делать, кроме как обсуждать чью-то далеко от нас расположенную экзотическую «кочку зрения»? – Разумеется, нет. Все дело в том, что мы погружены в это мировоззрение гораздо глубже, чем принято думать.
Возьмем актуальную для всех тему власти, управления. Люди редко утруждают себя системным мышлением, контекстным подходом к анализу происходящих событий. Поэтому факты, которые на самом деле глубоко и существенно взаимосвязаны, представляются многим разрозненным, случайным набором.
Например, преследования представителей власти, рискнувших предложить малоимущим гражданам побольше работать и упорядочить расходы, и протестные выступления в пользу господина Навального – это однородные и сопряженные явления. Поясню.
Вульгарная точка зрения на начальство любого рода – управленцев, чиновников, депутатов и так далее – что все они «бездельники, у которых много бабла». Отсюда следует вывод: на их месте мог бы быть любой, кто захочет, ведь ничего особенного «начальники» собой не представляют. Их попадание во власть – дело случая. И, разумеется, это дело неправедное, несправедливое. Как говорил персонаж фильма (и пьесы) «Старый новый год» рабочий-кукольник Петя Себейкин: «Я, может, в самом горсовете могу заседать! Может, я докладов могу сказать тыщщу!»[55] А раз так, то управление вообще представляется на вульгарном уровне не профессией, а привилегией, которой «себейкины» незаконно лишены. И это – произвол властей предержащих, «антинародная» политика.
И далее: «Чем же человек из народа хуже действующего президента страны? Давайте выйдем на улицы и нахрапом поддержим оппозиционера, чей управленческий опыт ограничивается должностью «старосты класса» в средней школе много лет назад!»
Вот так отрицание правды в устах чиновников о том, что основная причина бедности в нежелании серьезно относиться к труду, превращается в отрицание самой власти как высокопрофессиональной деятельности. И вы скажете, что это не постмодернизм? По-моему, самый что ни на есть!
В переводе с латыни vulgaris означает «общенародный». В русском языке это слово – «вульгарный» – приобрело негативное значение. И понимается нами как нечто грубое, низменное, неумное, примитивное. Но, тем не менее, проистекающее из сознания некоторой части народа. Вульгаризация запросов и настроений, по-моему, – неприятная мода наших дней.
Сегодня часто говорят о политически и экономически активных людях: «Они хотят оказаться там, где легче всего воровать». Простите, а можно вам задать вопрос: «Среди ваших знакомых много воров? Вы сами хотите что-нибудь украсть?» Смею предположить, что многие ответят отрицательно. Нет, сами не воруем и воровства не поощряем, вору руки не подадим! Откуда же убежденность в вороватости элит?
Думаю, в элитах воров не больше, чем в общей массе народа. Инициативные люди, в основном, хотят обладать ресурсами, чтобы использовать их с наибольшей эффективностью. Вот о чем идет речь.
И если отнестись к этой мотивации серьезно, без ёрничества, то можно прийти и к поддержке элит. Как ни экстремально это звучит в контексте общих настроений.
Не понимать, что власть и ответственность – сестры-близнецы, не живущие друг без друга, – это вульгарно. От кого бы это непонимание ни исходило. Увы, немало людей мечтают стать хозяевами жизни, понятия не имея, что это означает в реальности. Управление и господство – принципиально разные вещи.
На уроках литературы в советской средней школе нам рассказывали, как В. Г. Белинский, влиятельный литературный критик своего времени, возмутился содержанием второго тома «Мертвых душ» Н. В. Гоголя. И Гоголь якобы сжег в печи эту – «неудачную» – часть своего великого произведения. Так остро и болезненно он воспринял критику «неистового Виссариона».
Что же заставило Белинского наброситься на беззащитного Николая Васильевича? – Нам говорили, что ему категорически не понравилось, что Гоголь во втором томе отступил от главной – сатирической – направленности всей поэмы «Мертвые души». Перестал бичевать российское крепостничество и вывел положительный образ помещика – рационального управленца. Бережливого и к хозяйству, и к людям.
«Как вам не стыдно, Николай Васильевич?!» – громокипел Виссарион. – «Вы льете воду на мельницу господствующего класса, а его надо морально уничтожать». В таком вот духе. Оказалось, эта история – вымысел. В реальности все было не так.
Белинский действительно рассердился на Гоголя, но не за «Мертвые души», а из-за совсем другого произведения – «Выбранные места из переписки с друзьями». Белинский умер, когда Гоголь еще только приступил к написанию второго тома «Мертвых душ». И, конечно, не мог там ничего критиковать[56].
Зачем же учителя нас обманывали? – Я полагаю, по идеологическим соображениям. Николай Васильевич Гоголь – великий русский писатель. Не признать этого было нельзя. Памятник ему – в центре Москвы, на бульваре. Другой – в сквере, тоже недалеко от Центра. Произведения Гоголя входили в школьную программу, их ставили на большой театральной сцене. Гоголя когда-то любил Пушкин, а Пушкин – это «наше всё». Произведениями Гоголя позднее зачитывались Ленин и Сталин. И это дорогого стоило.
Как же можно было оставлять в «Мертвых душах» апологетику крепостничеству, пусть даже и в усеченном виде?! Этот раздел надо было дискредитировать, чтобы никому и в голову не пришло, что помещик в Российской Империи мог быть рачительным хозяином! «Этого нам еще не хватало!» – как любил говорить товарищ Сталин, сталкиваясь с чем-то непозволительным. Пришлось выдумать исторический анекдот про «возмущение Белинского» и самоубийственную реакцию на него Гоголя.
Но вопрос-то не пустяковый. На самом деле, может ли «господин» всерьез заботиться о своих подданных? И что есть, в принципе, «господство», «царство»? Человек – царь природы, это о чем?
Император Николай Второй, заполняя в 1897 году анкету переписи населения, как известно, в графе «Род деятельности» написал: «Хозяин земли Русской». Его последующая трагическая судьба показала, что хозяин он был плохой.
Жизнь на Земле, да и сама Земля находятся в постоянной опасности. Планете беспрерывно угрожают. Извне – из космоса. Изнутри – природные катаклизмы, человеческая глупость, алчность, порочность. Но есть «бригада врачей», которая борется за жизнь человечества, своего народа. Это интеллигенция. Она призвана создавать конструктивное мировоззрение, предотвращать катастрофу. Но выполняет ли интеллигенция эту миссию?
В марте 2018 года в Кемерово произошла страшная трагедия – в пожаре, охватившем торгово-развлекательный центр, погибли десятки людей. Дети сгорели заживо! Все нормальные люди в стране не знали, как с этим дальше жить. Естественно, эта катастрофа широко обсуждалась в обществе. Люди требовали найти виновных.