О.: Да, в тот момент единственная доля интереса, которая у меня была, — это был ли Березовский акционером? Я понял, что менеджмент контролировал компанию, и для меня это было важным. Потому что менеджмент, с которым я встретился, познакомился, это были господин Швидлер, господин Ойф, господин Городилов, госпожа Панченко. И в то время мне не объяснялось, кто был конкретным акционером на самом деле. Но я понял, что это был менеджмент «Сибнефти».
В.: У вас не было интереса в том, чтобы узнать, кто же являлся настоящими владельцами «Сибнефти»?
О.: Ну я не говорю, что у меня не было интереса, у меня был интерес. Я спрашивал, и мне объяснили, что это был менеджмент. Когда я узнал господина Абрамовича гораздо лучше, я тогда понял: он публично не объявлялся акционером в целях безопасности, так мне говорилось.
В.: То есть вы говорите, что человек, который настолько честен, и честность, порядочность которого вас так привлекла, который хотел, чтобы вы пришли на работу в компанию, — этот человек сначала вам неправильно что-то сказал, когда вы впервые пришли на работу, по поводу того, кто владел компанией?
О.: Это неправильно. Менеджмент контролировал компанию, действительно, и контролировал акции.
Судья Элизабет Глостер: Так вы проводите различие между владением и контролем?
О.: Совершенно верно, это также очень важно для инвесторов.
Г-н Рабиновитц: Хорошо. То есть вы говорите, что вы не спрашивали, кто владел акциями?
О.: Ну, во время тщательной юридической проверки перед выпуском еврооблигаций я знал, кто был зарегистрированным акционером. Опять же, это было 13 лет назад. Господин Абрамович был основателем всех этих компаний, которые находились над четырьмя компаниями. Но в какой-то момент времени его сотрудники стали зарегистрированными держателями этих акций и контролировали эти акции. Так что я знал, что он был основным акционером. Но менеджмент был задействован в контролировании этих акций.
В.: И вы не спрашивали, кто же были остальные акционеры?
О.: Опять же, в 1997 году была проведена тщательная юридическая проверка, и было видно, кто были зарегистрированные акционеры, и я это понял, и это был менеджмент компании. Но в 1999 году, когда мы создали траст, господин Абрамович был единственным бенефициарным акционером всех этих структур.
В.: Когда вы говорите — «контроль» в своих ответах, «управление», вы говорите о зарегистрированных владельцах этих акций?
О.: Когда был организован траст, то менеджмент компании были трасти и протекторы. То есть для меня — они контролировали. Мы говорили рынку, что менеджмент и господин Абрамович контролировали пакет акций в 90 %, скажем. Это было важно, потому что мы должны были четко, прозрачно сообщить о том, что происходит.
В.: Господин Тененбаум, вы здесь говорите, что вы в то время пришли к выводу о том, что платеж 1,3 миллиарда долларов — это была цена за то, чтобы диссоциировать между «Сибнефтью» и господином Березовским, то есть порвать связь.
О.: Да. В то время я исходил из этого.
В.: Давайте посмотрим тогда на те показания, которые вы раньше давали: «Тогда я также знал относительно платежа 1,3 миллиарда долларов, связанного с расчетами с господином Березовским. Я понял от господина Абрамовича так, что это платеж за то, чтобы компенсировать господину Березовскому за то, что он более не получает изначально предполагавшиеся и прогнозировавшиеся платежи, для того чтобы помочь ему финансировать ОРТ». Улучшились ли ваши воспоминания относительно данного вопроса, господин Тененбаум?
О.: Нет, потому что в своих третьих свидетельских показаниях я говорю, что на каком-то этапе господин Абрамович тогда мне объяснял именно это. Где-то между 2000 и 2003 годами. Он мне сказал это, а мое понимание было таково, что речь идет о плате за то, чтобы разорвать связь, ассоциацию с господином Березовским. То есть для меня эти два заявления соответствуют друг другу.
В.: Господин Тененбаум, я хочу сказать, что это очень серьезная нестыковка в ваших показаниях — и это свидетельствует о том, что вы не говорите правду.
О.: Я с вами не согласен. Я все это сам писал.
В.: Теперь разрешите, я перейду к обсуждению ваших показаний относительно РУСАЛа. Вы нам сообщаете в своих третьих свидетельских показаниях, что вы участвовали в приобретении алюминиевых активов господином Абрамовичем — были к нему подключены в начале 2000 года.
О.: Да, правильно.
В.: Давайте вместе попытаемся понять, каков был характер вашей подключенности к этой сделке. Вы говорите, что вы помните, что господин Швидлер приглашал вас на совещание несколько раз, для того чтобы объяснить конкретные моменты, вопросы, связанные с приобретением алюминия.
О.: Да, это так, как я помню ситуацию.
В.: Дальше вы говорите, что вы не можете точно вспомнить, что обсуждалось, но тем не менее помните, что вопросы включали в целом общую структуру сделки.
О.: Да, речь шла в основном о передаче акций — это то, что людей беспокоило в то время.
В.: Но вы говорите «общую структуру сделки». Мы знаем, что приобретение алюминия было структурировано офшорным образом с использованием четырех офшорных компаний. И вы наверняка это тогда знали?
О.: Да.
В.: И вы наверняка бы знали тогда в то время, что всего было подписано 10 контрактов?
О.: Я не знаю, видел ли я их тогда или нет.
В.: Вы говорите, что речь шла в целом об общей структуре сделки, но вы не видели контракты?
О.: Понимаете, моя подключенность, мое участие заключалось в том, чтобы помочь прежде всего господину Швидлеру в тех областях, в которых он хотел, чтобы я ему помог. Там была команда, которая значительно лучше была способна управлять сделкой и подготавливать документацию. Я этим не занимался.
В.: И Черной, и Босов — это два из четырех продавцов алюминиевых активов, правильно?
О.: Да, они были в соглашении от 10 февраля, кажется.
В.: И вот эти, значит, совещания, эти встречи с ними, в которых вы участвовали совместно с господином Швидлером, надо полагать, являлись частью процесса переговоров, которые в конечном итоге привели к купле-продаже этих алюминиевых активов в середине февраля 2000 года?
О.: Нет, это не совсем правильно. Неправильно говорить, что я участвовал в совещаниях. Господин Швидлер меня вызывал, я приходил, он задавал мне вопросы, и потом я уходил. Я никогда не участвовал собственно в обсуждениях. Это не те обсуждения, в которых я мог бы участвовать.
В.: То есть вы хотите сказать, что вы заходили, давали ответ и уходили?
О.: Если вы прочитаете, что я здесь говорю: «…меня Швидлер вызывал на совещания». То есть заходил, я отвечал на вопросы, если не отвечал — уходил, изучал вопрос, возвращался — сообщал.
Судья Элизабет Глостер: Какого примерно типа вопросы он вам задавал?
О.: Там были вопросы относительно того, как выяснить, насколько чисто было право собственности оформлено. По существу, не было никаких других вопросов в этих соглашениях. Единственная проблема, в решении которой я участвовал совместно со своими сотрудниками, — это обеспечение правильной, чистой передачи права собственности на эти акции.
Г-н Рабиновитц: А что было проблематично в этих акциях? Почему из-за этого данный вопрос превращался в какую-то проблему, к которой надо было вас подключить?
О.: Вы знаете, я сейчас уже не помню точно, что мы конкретно делали в отношении этих акций. Но, наверно, некоторые из них участвовали в банкротских процедурах. То есть были какие-то юридические вопросы, и господин Швидлер задавал мне вопросы по этим делам. Дальше я должен был уйти, провести исследование проблемы, проанализировать проблему совместно со своими сотрудниками.
В.: Понятно. То есть такое было положение дел в феврале 2000 года. Теперь давайте посмотрим на ситуацию в отношении марта 2000 года в отношении создания уже компании РУСАЛ. В 35-м пункте вы нам говорите, что вам сказали относительно обсуждений по слиянию, которые проходили между господином Абрамовичем, господином Дерипаской в Белом доме, потом в «Кемпински», а потом на даче господина Абрамовича в деревне Сареево. Вы также нам сообщаете, что вы участвовали в некоторых встречах в Лондоне, в которых участвовали Панченко, Хаузер, и его партнер господин Уайт, и господин Мишаков — партнер Дерипаски, в течение периода с 10 по 12 марта 2000-го, не так ли?
О.: Это реконструкция — я не помню этих встреч. Может быть, участвовал, может быть.
В.: Хорошо. Вы также нам сообщаете, что после вашего возвращения в Москву 12 марта 2000 года были встречи с представителями Дерипаски в здании «Сибнефти» — на неделе начиная с 12 марта 2000 года.
О.: Да, я помню это. Долгие ночи проводили в здании «Сибнефти». Мы были внизу, по-моему, всю ночь, мои сотрудники, я имею в виду, писали документы, я помогал им так, как мог.
В.: Эти обсуждения, в которых вы участвовали, с представителями Дерипаски — они касались завершения соглашения от 15 марта?
О.: Да, было бы логично предположить это. Моя основная задача заключалась в том, чтобы подчиняться господину Швидлеру, он просил меня обеспечить достижение целей соглашения, но, если реально, этим вопросом занимались госпожа Худык и господин Осипов. Они были реальными мозгами, которые обеспечивали решение этого вопроса. Я должен просто был обеспечивать, чтобы все спокойно, эффективно и вовремя происходило, потому что были определенные временные рамки поставлены. Я был ответственным в конечном итоге за это. В то время, а у нас было всего-навсего несколько дней, никакой юридической проверки не было проведено. Мы работали ночью. Мы сделали то, что мы могли, по максимуму. И если посмотреть на эти документы — это гибрид между российскими документами и английскими документами, потому что это был сбор различных гарантий и представительств, заверений никаких не было. Было впечатление, что были какие-то гарантии соглашения акционеров, а оказалось, их тоже на самом деле не было. У нас не было времени, все было сфокусировано и направлено на передачу акций, и этот вопрос я оставил господину Осипову и госпоже Худык. Госпожа Худык и господин Осипов были наиболее компетентными в этой области людьми, и я полагался на их компетентность, на то, что они сделают это все правильно. Но в конечном итоге, конечно, ответственность нес я.