О.: Ну определенно не со мной, не при моем участии, потому что я совершенно этого не знал. Почему бы они со мной это обсуждали, если они этой чепухе верили?
В.: Хорошо, посмотрим опять на записки Кертиса: «Бадри согласился продать обе стороны Роману. Теперь нужно обсудить ключевые вопросы в отношении сделки и все связанные вопросы (цена, структура), наши партнеры должны тоже этому доверять». Это два вопроса, которые по поводу цены и структуры идентифицируются: «Цена — несложно, у нас есть взаимопонимание того, что включается. В любом случае мы найдем правильную цену».
«На этой встрече просто указать основное понимание цены от обеих сторон, чтобы найти какую-то приемлемую середину».
И потом говорится: «Роман и Бадри хотят найти решение для обоих партнеров».
Потом говорится: «Бадри спросил господина Тененбаума, если он понял, и господин Тененбаум подтвердил».
Опять, господин Тененбаум, я вам хочу вот что сказать. Что это вы обсуждали с господином Патаркацишвили, и Фомичевым, и Кертисом.
О.: Это невозможно. Я знаю, что доля в РУСАЛе была уже продана. Что я мог вообще с ними обсуждать?
В.: Но, господин Тененбаум, предполагается, что показания господина Абрамовича о том, что он продал 50 % Дерипаске, являются верными, а документ предполагает, что он продал только 25 %. Это верно, не так ли?
О.: Ну, документы показывают только 25 %, это так.
В.: Если верить документу, то тогда не было никакой причины для того, чтобы вы не могли обсуждать другие 25 %?
О.: Да, я бы это не обсуждал.
В.: Хорошо. Если вы посмотрите на 3-ю сторону 2-й карточки, то там говорится:
«Б. и Т. обсуждали структуру. Б. сказал, нам необходимо иметь опцион, чтобы приобрести обратно и продать, если продано третьим сторонам или компании, публичный рынок или холдинговая компания проданы».
Потом господин Кертис смотрит и вроде бы непонятно, кто, что это сказал — вы или это господин Патаркацишвили: «Но нам нужен опцион или можно по-другому сделать».
Патаркацишвили говорит: «Если достаточно высокое предложение, мы отказываемся от опциона, тут все зависит от цифры».
Потом написано, что вы говорите: «А какой период, какой триггер, какое событие или это просто колл-решение?»
Потом записано: «Евгений попросил, если нам понравилась структура для С. или Б., да, проблема сложная и дорогая…»
И это говорите вы: «Проблема с существующими акциями. Существующие акции являются акциями на предъявителя, компания на предъявителя».
Секундочку. Давайте здесь затормозим. Это похоже на то, что на самом деле произошло в июле 2004 года, когда господин Патаркацишвили был указан бенефициарным акционером, чтобы он смог продать акции РУСАЛа господину Дерипаске. Помните это?
О.: Да, помню.
В.: И что господин Патаркацишвили говорил, что до того момента времени господин Патаркацишвили и господин Березовский не были отражены в качестве владельцев, и что он предлагал акции перевести на их имя сначала, чтобы они потом смогли их продать господину Абрамовичу. Не так ли? Именно это он и предлагал.
О.: Кому? Мне?
В.: Вам.
О.: Мне? О, нет. О, нет.
В.: Хорошо. Посмотрите на строчку как раз под этим. Видите, Т. — господин Тененбаум. Написано, что вы сказали: «Проблема в том, что существующие акции — это компания с акциями на предъявителя». Вы знали, что в августе 2003 года, не так ли, акции БВО были акциями на предъявителя?
О.: На самом деле я знал совершенно противоположное — что в мае 2003 года компания уже была зарегистрирована как «РУСАЛ-Холдинг».
В.: Ну, мы знаем, что в июле 2004 года был договор, который был подписан и составлен господином Абрамовичем. Там отражалось, что господин Патаркацишвили был бенефициарным владельцем акций РУСАЛа с марта 2000 года. Вы об этом знаете?
О.: Но это неправильная интерпретация. Что подписал господин Абрамович — это документ, который признавал, что господин Патаркацишвили является акционером. И на что мы согласились — это то, что он был акционером на момент передачи акций. Это чтобы помочь господину Патаркацишвили. Но мы никогда никакого сообщения не подписывали о том, что господин Патаркацишвили был акционером с марта 2000 года.
В.: Большое спасибо, господин Тененбаум, у меня вопросов больше нет.
Повторный допрос господина Сампшна.
Г-н Сампшн: Господин Тененбаум, а какова была причина вашей поездки в Грузию?
О.: Я поехал, потому что Роман меня попросил поехать и встретиться с Патаркацишвили по поводу футбола.
В.: А что конкретно вы должны были обсуждать в футболе с господином Патаркацишвили, насколько вам было известно до начала встречи?
О.: Я поехал разговаривать о футбольном клубе «Челси», что мы делали, как мы это делали, насколько я понял от Романа в то время.
В.: И что, господин Патаркацишвили хотел это делать?
О.: Да, насколько я понял, да.
В.: То есть вы поняли, что вы собирались передавать информацию господину Патаркацишвили, не так ли?
О.: Да, потому что я был тем человеком, который, собственно, приобрел «Челси», который сделал эту сделку, и господин Абрамович меня попросил поехать это обсудить.
В.: А кого вы ожидали увидеть на этой встрече до того, как вы туда приехали?
О.: Я понимал, что я только с господином Патаркацишвили должен был встречаться.
В.: А господин Рабиновитц вам сказал: если бы господин Абрамович вам сказал поехать обсудить алюминий или РУСАЛ, вы бы так и сделали? А господин Абрамович что-нибудь такого рода говорил?
О.: Нет, он не говорил этого. Если бы он такое сказал, я бы никогда не поехал.
В.: По вопросу о языках. Какой у вас родной язык? Я знаю, что вы свободно говорите по-английски и по-русски. Первый язык у вас какой?
О.: Я более удобно чувствую себя, говоря по-английски. Конечно, мой первый язык — русский, но я уехал, когда мне было 10–11 лет, так что я думаю по-английски.
В.: В чем… Какой был уровень русского у господина Патаркацишвили?
О.: Нормальный, очень хороший русский у него был.
В.: А на каком языке вы обычно говорите, когда вы говорите с другими русскоговорящими?
О.: Я говорю только по-русски. Они бы обиделись, если бы я по-английски говорил или на каком-то другом языке.
Судья Элизабет Глостер: А грузинский отличается от русского?
О.: Да, очень отличается. Конечно, у него был грузинский акцент. Очень конкретный акцент, очень интересный был.
Судья Элизабет Глостер: Но грузинский не похож на русский?
О.: Нет, совершенно другой язык. Но он говорил по-русски, насколько я понимаю. Да, у него был акцент, но у него не было московского акцента.
Судья Элизабет Глостер: То есть как йоркширский акцент в английском языке?
О.: Да, да-да-да, типа того. Я когда в Йоркшире был, я вообще ничего не понимал, что мне говорят.
В.: А вы помните, что кто-то какие-то записи делал на этой встрече, нет?
О.: Нет, никаких записей никто не делал, я в этом уверен.
В.: А что вас заставляет быть таким уверенным, что никто ничего не записывал?
О.: Потому что мне господин Фомичев сказал, господину Швидлеру и другим, что эта запись была сделана после того, как я ушел, — одновременно или, может быть, намного позже. И, мне кажется, она была продиктована господином Патаркацишвили. Он там что-то еще им говорил, ну, по поводу соглашения «Девонии», то, что оно было фиктивным, и то, что никакой последующей продажи не было.
В.: Господин Тененбаум, откуда вы знаете, что эта записка была продиктована так, как вы это описываете?
О.: Господин Фомичев господину Швидлеру это сказал.
В.: Если бы вы видели в то время, как господин Кертис что-то записывает, что бы вы сделали?
О.: Я думаю, если бы он записывал что-то, то это была бы действительно деловая встреча. Я попросил бы у него эту записку посмотреть, чтобы ее проверить — что было сказано, что было не сказано, подтвердить мои слова. Потому что в моем опыте работы, если кто-то что-то записывает, то я хочу это просмотреть, проверить.
Г-н Сампшн: Спасибо. Миледи, у меня вопросов больше нет.
Г-н Рабиновитц: Но есть один момент, который я еще хотел уточнить. Господин Тененбаум, самый первый раз, когда вам сейчас снова задавались вопросы вашей стороной, вы сказали, что был разговор между господином Фомичевым и господином Швидлером, в ходе которого господин Фомичев сказал господину Швидлеру, что это сфабрикованные записки, подложные.
О.: Верно.
В.: Вы сделали пять свидетельских показаний, господин Швидлер шесть свидетельских показаний представил в этот суд, и я правильно понимаю, что ни в одном из этих свидетельских показаниях об этом ни разу не говорилось?
О.: Да, но хочу уточнить. Мы объясняли это юристам, и мы думали о том, чтобы вызвать господина Фомичева, но господин Фомичев показал господину Швидлеру текст CMC-сообщения от господина Березовского, и там господин Березовский господину Фомичеву угрожал, поскольку господин Фомичев нам помогал. И было ясно, что это вызывало у господина Фомичева озабоченность, он переживал за свою безопасность. И поэтому совместно с юристами мы решили, что мы его вызывать не можем. Господина Березовского он называл «Доктор Зло». И мы хотели вызвать господина Фомичева, но он не хотел приходить сюда. Я не очень понимаю, почему он об этом раньше не сказал. Но ясно, что эта информация важная.
В.: А что эта была за эсэмэска? Кто видел это сообщение, господин Тененбаум?
О.: Мы с господином Швидлером это видели, господин Швидлер мне показал это.
В.: Но я утверждаю, что это абсолютно не соответствует действительности.
О.: Но тогда Фомичеву надо задать вопрос.
В.: Скажите, пожалуйста, когда, по-вашему, это имело место?
О.: Несколько месяцев назад.
В.: А поконкретнее можете?
О.: Надо спросить господина Швидлера, может быть, он помнит, я не помню. Это я должен буду уточнить и вам сказать. Юристам об этом было сказано, может быть, это даже у юристов где-то написано.