– Не отвечай, Тифани, – велел мне Дэн.
– А это и не требуется, – сказал Венчино и кивнул Диксону. Тот извлек на свет другую папку.
Записки, которыми обменивались мы с Артуром, даже на переменах, когда нам никто не мешал поговорить. Некоторые были откровенно ни о чем: что директор – бесхребетный слизняк, что Элиза Вайт совсем скурвилась. Мою руку выдавал не только почерк, но и зеленые чернила того же оттенка, что и в школьном альбоме, – смехотворная попытка продемонстрировать преданность школе. Впрочем, почерка было достаточно: в католической школе, где я училась раньше, монашки с каждым годом все больше напирали на грамматику и чистописание, вместо того, чтобы разъяснять сексуальные подтексты литературных произведений. В школьном альбоме Артура со страницы на страницу затейливо вился мой каллиграфический почерк, каждым завитком подтверждая мое авторство.
«Видал прическу Хилари?»
«Тихий ужас. Ей бы голову вымыть. И подмыться. Если там есть, что подмывать. Ходят слухи, что она мужик. Или гермафродит. Трудно поверить, что Дин ее отымел».
«Дин спал с Хилари? Когда? Я уверена, что она целка».
«Да брось. Тоже мне новость. Дин во все дыры своего дружка сует (не обижайся). Он из тех, кто женится на мисс Америка, а трахает жирную официантку на стороне. Хоть бы он сдох – всем стало бы легче. Подними руку и выйди в туалет, если согласна».
«Ни за что не угадаешь, что было в туалете!»
«Выкладывай скорей. До звонка три минуты».
«Пейдж Патрик делала тест на беременность».
Еще одна записка. Другой день. В правом верхнем углу листка стоит дата: переписку начала я, а меня приучили всюду, даже на клочке бумажки, указывать число и месяц.
«Октябрь, 29, 2001. Дин натолкнулся на меня в коридоре и обозвал жирной. С меня хватит, перевожусь обратно». (Я блефовала! Мне просто хотелось лишний раз услышать от Артура, насколько Брэдли лучше католической школы, и он с удовольствием оказывал мне эту услугу. «Что, захотелось назад в курятник?» – ехидно осведомлялся он.)
«Ты это каждую неделю говоришь. Никуда ты не переведешься. Давай я их всех кокну тебе на радость. Идет?»
«Отпад. И как мы это сделаем?»
«У меня есть ружье».
«А если попадешься?»
«Не попадусь. У меня котелок варит».
Я не знала, какими словами объяснить детективам, что это была наша с Артуром манера общения. Мы были молоды и жестоки. Однажды какой-то новичок из футбольной команды подавился в автобусе апельсином. Остальные, включая Дина и Пейтона, вместо того чтобы помочь бедняге или хотя бы заволноваться, заржали, глядя на то, как он покраснел и выкатил глаза. (К счастью, спохватившийся помощник тренера умел выполнять прием Геймлиха.) Парни еще долго смаковали этот инцидент, хохоча так, что на шее вздувались вены, а объект насмешек, не мигая, смотрел прямо перед собой и с трудом сдерживался, чтоб не разрыдаться.
– Я уверен, что твои тетрадки исписаны этим почерком. И что ты пишешь зелеными чернилами. – Детектив Венчино удовлетворенно похлопал себя по пузу, как после сытной трапезы.
– Для начала вам потребуется судебный ордер на обыск. А у вас его нет, иначе вы бы уже пустили его в ход. – Дэн откинулся на спинку стула и осклабился, глядя на Венчино.
– Мы просто шутили, – тихо проговорила я.
– Тифани! – предостерег меня Дэн.
– Будет лучше, – вмешался детектив Диксон, – если Тифани выскажется. Потому что, пока мы тут с вами беседуем, наши коллеги оформляют ордер на обыск.
Дэн моргнул. Было заметно, что он колеблется. Наконец он кивнул.
– Говори.
– Мы просто шутили, – повторилась я. – Я думала, Артур шутит.
– А ты – тоже шутила? – спросил Венчино.
– Конечно, – ответила я. – Мне и в голову не могло прийти, чем всё обернется.
– Я, конечно, окончил школу сто лет назад, – заговорил Венчино, расхаживая по комнате, – но в мое время таких шуточек не водилось, уж поверь мне.
– Вы когда-нибудь обсуждали этот… план? – спросил детектив Диксон.
– Нет, – ответила я. – То есть не думаю.
– Что значит «не думаю»? – загремел Венчино. – Обсуждали или нет?
– Я… не придавала этому значения, – пояснила я. – В общем, Артур шутил на эту тему – и я тоже. Но я ничего не планировала.
– Ты знала, что у него есть ружье, то самое, с которым он явился в школу, – сказал Диксон. Я кивнула. – Откуда?
Я покосилась на Дэна, и он дал мне знак продолжать.
– Он мне его показывал.
Диксон и Венчино переглянулись. От изумления их гнев на секунду улетучился.
– Когда? – спросил Диксон, и я рассказала ему про подвал. Голову оленя. Школьный альбом. Про то, как Артур целился в меня и как я шлепнулась на больное запястье.
Детектив Венчино, сидя в своем углу, помрачнел и покачал головой.
– Сопляк паршивый, – буркнул он.
– Артур когда-нибудь «в шутку», – Диксон жестом заключил это слово в кавычки, – собирался расправиться с кем-нибудь еще?
– Нет. Разве что со мной.
– Странно. – Венчино приложил к подбородку замызганный палец. – А Дин утверждает обратное.
Я раскрыла рот, но Дэн меня опередил:
– И что утверждает Дин?
– Что в столовой Артур протянул ружье Тифани с предложением – извините, конечно, что мне придется это процитировать – «отстрелить член этому защекану». – Венчино почесал под глазом и поморщился. – Он утверждает, что Тифани хотела взять ружье.
– Я и не утверждала, что не хотела его взять! – взорвалась я. – Но я бы стреляла в Артура, а не в Дина!
– Тифани… – предостерег Дэн, и тут же Диксон хватил кулаком по столу. Несколько страниц из школьного альбома взлетели и на миг повисли в воздухе, прежде чем спарашютировать на пол.
– Ты лжешь! – взревел Диксон, побагровев до корней волос, как это свойственно очень светлокожим от природы людям. – Ты лжешь с самого начала!
Он тоже лгал, прикидываясь добреньким.
В конце концов я пришла к выводу, что никто и никогда не говорит правду, и тогда я тоже стала лгать.
Из новостей я узнала о похоронах Лиама. Его хоронили первым, спустя ровно десять дней после убийства. Через несколько часов приглашение на похороны пришло всем членам «семьи Брэдли» по электронной почте. «Семья Брэдли» – так нас окрестили после трагедии. На похороны пригласили даже меня, паршивую овцу.
Мама тоже получила сообщение о похоронах Лиама и предложила купить мне траурное черное платье. Я расхохоталась – не могла же я напрямик обозвать ее чокнутой.
– Я не собираюсь идти на похороны.
– Нет, ты пойдешь, – сказала мама, снова поджав губы ниточкой.
– Не пойду, – заартачилась я и развалилась на диване, закинув небритые ноги в гольфах на кофейный столик. Со дня последнего допроса прошло трое суток, и я двое суток не принимала душ и не надевала лифчик. Нюхни шлюшку.
– Тифани! – истошно завопила мама, потом, глубоко вдохнув, спрятала лицо в ладонях и проговорила увещевательным тоном: – Порядочные люди так не поступают. Мы воспитывали тебя по-другому.
– Я не пойду на похороны своего насильника.
– Не смей так говорить! – выдохнула мама.
– Так – это как? – усмехнулась я.
– Он умер, Тифани. Умер страшной смертью. Может, в чем-то он и провинился, но он всего лишь ребенок. – Мама всхлипнула, зажав нос. – Он не заслужил такого отношения.
– Ты его даже ни разу не видела. – Я нажала кнопку на пульте и выключила телевизор, выразив свой протест самым категоричным образом, на который была способна. Отбросив плед с заросших ног и метнув злобный взгляд на маму, я затопала вверх по лестнице к себе в комнату, куда не заглядывала вот уже два дня.
– Или ты идешь на похороны, или я не буду платить за эту школу! – вдогонку выпалила мама.
Утром в день похорон Лиама раздался телефонный звонок. Я схватила трубку.
– Слушаю?
– Тифани! – удивился голос на том конце провода.
– Мистер Ларсон? – спросила я, наматывая телефонный шнур на палец.
– Я несколько раз звонил, – поспешно сообщил он. – Как ты себя чувствуешь?
На линии что-то щелкнуло, и послышался мамин голос.
– Мам, я отвечу, – отрывисто сказала я.
С секунду на линии было тихо.
– Кто это звонит? – поинтересовалась мама.
В трубке отчетливо послышалось мужское покашливание.
– Эндрю Ларсон, миссис Фанелли.
– Тифани, – прошипела мама, – повесь трубку.
– Почему? – Я вцепилась в телефонный шнур.
– Я сказала, повесь…
– Не переживайте, – перебил мистер Ларсон. – Я просто хотел узнать, как себя чувствует Тифани. До свидания, Тифани.
– Мистер Ларсон! – воскликнула я. В трубке пошли гудки, поверх которых гремел мамин голос: «Я же сказала вам не звонить! Ей всего четырнадцать!»
– Ничего не было! – завопила я в ответ. – Я же сказала тебе – ничего не было!
Знаете, что хуже всего? Как бы я ни трусила показаться на похоронах Лиама, как бы ни злилась на маму за то, что она меня заставила туда пойти, я все равно постаралась навести красоту.
На сборы ушел целый час. Я основательно завила ресницы, так, что они стали торчком, придавая взгляду удивленное выражение. Папа ушел на работу (иногда мне кажется, что он просто отсиживается там перед выключенным компьютером в полном одиночестве). Мы с мамой ехали молча. Печка в ее «бумере» работала только при нажатой педали газа, и всякий раз, останавливаясь на красный, мы синхронно поеживались от холода.
– Имей в виду, – заговорила мама, нажав на газ, и меня обдало струей теплого воздуха, – я не оправдываю Лиама. Ни в коей мере. Но частично ты сама виновата в том, что произошло.
– Не начинай, – взмолилась я.
– Просто пойми, что нельзя в пьяном виде…
– Я в курсе! – оборвала я.
Мы выехали на автостраду, и в машине стало тепло и тихо.
В церкви при школе Святой Терезы на Холме было очень красиво, хотя, конечно, это дело вкуса. Но «мемориальная служба» по Лиаму – никого из погибших не «хоронили» – совершалась не в церкви. Лиам был из семьи квакеров, и мы направлялись в молитвенный дом.