Руби. Аш, ты врач, скажи, ты вообще тренируешь в себе сострадание и эмпатию? Вас этому учат? Мои врачи относятся ко мне как к куску мяса на конвейере. Особенно гинеколог. У него я ощущаю себя устрицей, которую открывают на столе.
Нейролог. Да, в наши дни тому, чтобы отдельно обучать врачей эмпатии, уделяется особое внимание. Не все так прямолинейно, потому что от врача требуется и сострадательность, и в то же время определенная бесстрастность. Мало кому захочется, чтобы врач вошел в кабинет, палату или операционную и залился рыданиями, знаешь ли. Большинству пациентов хочется, чтобы врач глубоко переживал за них, но при этом во время кризиса был уравновешен и спокоен.
Монах. Именно так, в эмпатии нельзя просто тонуть, нужно сострадательно помогать людям. Противоположность этому – заражение чужими страданиями, о котором я уже говорил. Оно бездеятельно, не созидательно и в конечном итоге приводит к эмоциональному выгоранию, когда утомляешься сострадать.
Руби. Туптен, а как ты помогаешь людям делом? Я не пытаюсь тебя провоцировать, мне просто интересно, как бы ты описал свою работу профессионального Монаха.
Монах. Я стараюсь помочь людям понять их собственное сознание. Для этого я учу их осознанности, потому что в конечном итоге страдание, которое мы испытываем, связано с нашими мыслительными процессами. Поэтому, если мне удается помочь людям разобраться в работе их мозга, я чувствую, что помог им отыскать первопричину страдания – а после этого они уже могут начать преображаться.
Начинается все с тренировки сознания. Я знаю, что мой пример – крайность, но когда я на четыре года ушел в отшельничество, то большая часть моих практик была связана с состраданием – несмотря на то, что я никуда не ходил и не ездил помогать людям, а просто сидел в келье. Однако в отшельничестве тренируешься и вырабатываешь такой настрой сознания, с которым потом пойдешь во внешний мир и начнешь помогать деятельно. То же самое делает любой, кто садится и десять минут медитирует на осознанность. В эти десять минут медитирующий не занимается деятельной помощью людям, но он тренирует области мозга, которые помогут ему затем совершить созидательные поступки и кому-то реально помочь.
Руби. А что конкретно ты предпринимаешь, когда заканчиваешь медитировать и начинаешь помогать людям?
Монах. В основном моя работа – помогать людям разобраться с их сознанием, но еще я участвую в благотворительных проектах, которые обеспечивают пищей голодающих или образованием и медицинским обслуживанием жителей стран Третьего Мира.
Руби. Я и не знала. Думала, ты просто сидишь в келье.
Монах. Еще я искренне верю, что, если учить осознанности детей-школьников, предпринимателей и политиков, то можно изменить будущее мира к лучшему.
Руби. Как быть с тем, кто тебя обидел? Я бы охотно проявила сострадание к матери, но она испортила мне жизнь.
Монах. Вот в этом и суть тренировки сострадания. Именно такое сострадание сложнее освоить, и оно самое важное и благотворное.
Нейролог. Больше всего проявить сострадание нам мешают застарелые обиды и воспоминания. Но не все так плохо: воспоминания меняются каждый раз, как мы воскрешаем их в памяти. Поэтому, если натренироваться на сострадание, то можно целенаправленно изменить свои воспоминания. Более сострадательная мысль в конечном итоге превращается в обновленное воспоминание. Конечно, я знаю это как ученый, теоретически, но мне интересно, получится ли у меня обновить воспоминания об отце, с которым мы всегда плохо ладили?
Руби. Итак, я могу поменять свои воспоминания о матери, Аш – об отце. Туптен, ты перепишешь свои воспоминания?
Монах. Нет смысла создавать совершенно новую историю своей жизни. Невозможно утверждать, будто чего-то не было, если оно было. Но можно постараться добавить этому прошлому событию оттенок сострадания. Сострадание будет накрепко ассоциироваться с эпизодом из прошлого, воспоминание изменит свою окраску и перестанет работать для тебя как спусковой механизм, вызывающий гнев или обиду.
Нейролог. Но стоит ли пытаться выработать у себя обобщенное сострадание как состояние души? Нужно ли мне стремиться простить отца или достаточно только сострадания?
Монах. А в чем разница?
Нейролог. Полагаю, Нейрологически разницы нет. Возможно, вырабатывая сострадательный настрой, я смогу изменить воспоминания об отце, даже если и не прощу его.
Руби. Предположим, я смотрю диснеевский мультфильм «Бэмби», сцену, где мать Бэмби гибнет (я даже говорить о ней не могу без слез и носового платочка!). Если я буду воображать эту сцену и тут же лицо своей матери, я начну любить мать? Или нет? Или начну верещать, когда смотрю «Бэмби»?
Монах. Именно так работает медитация на сострадание. Начинаешь с медитации на что-то легкое, что вызывает у тебя прилив сострадательных чувств, – просто «для разогрева». Например, для начала подумай о ком-то, даже о домашнем питомце, которого любишь, – и у тебя запустится «режим сострадания». Затем вообрази близких, друзей и наконец распространи сострадание на человека, с которым не ладишь, – например, на мать или отца. Это пошаговая тренировка, постепенная.
Руби. Значит, если мне удастся активизировать режим сострадания, я смогу изменить отпечаток в своей памяти?
Нейролог. Думаю, вполне сможешь. С Нейрологической точки зрения все логично.
Руби. То есть в каком-то смысле мы обманываем свой мозг или оказываемся хитрее его?
Нейролог. Я думаю, это не обман и не фокус – ничуть не больше, чем освоить бейсбольный бросок, изменив положение руки. Ты просто учишься тому, как работает тело. В данном случае – мозг. Эмоции и память – две стороны одной монеты. Когда вспоминаешь какое-то событие, то лимбическая система воспроизводит эмоции, сопутствовавшие данному событию. Если изменишь эмоциональный контекст – пусть даже это фокус – то воспоминания как бы перезаписываются в новой кодировке. Или перекрашиваются, если хочешь. Ты не меняешь само воспоминание, но меняешь свой эмоциональный отклик на него.
Руби. А сколько раз это нужно проделать?
Монах. Много-много раз. Одного подхода не хватит.
Нейролог. Мне подумалось, сколько раз я проделывал такое в обратном порядке! Вспоминал и переживал заново негативное воспоминание с негативными эмоциями.
Руби. Туптен, значит, если Аш будет тренировать сострадание, то в один прекрасный день сумеет посмотреть на фотографию отца и автоматически почувствовать то, что ощущаешь, когда смотришь «Бэмби»?
Монах. Именно так.
Руби. Хорошо, предположим, я смотрю на мать с состраданием, извлеченным из «Бэмби», но, когда я вспоминаю, что она со мной вытворяла – например, заставляла буквально вылизывать грязный ковер языком – это воспоминание не будет сочетаться с чувством сострадания. Я ведь буду вспоминать реальные события, связанные с ней, или то, что я о ней рассказывала. Мне придется перелопачивать каждое воспоминание и рассказ и всюду добавлять сострадание? На этой уйдут годы и годы.
Монах. Тебе нет нужды перепрограммировать каждую историю. Нужно лишь перепрограммировать образ матери, который у тебя сложился, и тогда воспоминания изменятся сами.
Нейролог. Да, все так и есть. Если я смогу остановить свою автоматическую реакцию на отца, то начну чувствовать, как тяжело ему приходилось. Я заменю свою негативную реакцию на его образ пониманием того, что он чувствовал, и тогда мои воспоминания станут несколько иными. Мозг меняется именно благодаря прощению.
Монах. Это и будет сострадание.
Соответствующие упражнения на осознанность для сострадания вы найдете в главе 11.
Глава 6Отношения
Буду откровенна: не знаю, из чего состоят по-настоящему удачные отношения. Мы все не вполне понимаем, как работает выбор партнера, почему мы выбираем именно этого человека, а не другого, но, к счастью, голову над этими вопросами ломаю не я одна. Ответа на них не знает никто. В главе 1 я упомянула, что во многом на наши решения влияет не рациональное мышление, а древние голоса из прошлого, раздающиеся у нас в голове. Возможно, это пустая трата времени, когда сидишь на сайте знакомств и пишешь что-то вроде: «Ищу жизнерадостного Стрельца, любящего развлечения, смех и прыжки на батуте». Возможно, при этом и не осознаешь, что в глубине под этой сознательной мыслью таится стремление найти дикаря, который схватит тебя за волосы и утащит к себе в пещеру. Возможно также, что при этом ты ищешь нечто, чего и на свете нет, например «чувствительного симпатичного миллиардера». Неважно, кого, по-твоему, ты ищешь умом: в конечном итоге выбор совершают твои инстинкты.
В стародавние времена (а моя дочь полагает, что моя молодость пришлась именно на них), то есть тысячи лет назад (она правда считает, что я древняя, как античные руины) большинство людей выбирали партнера потому, что он дарил им чувство безопасности, или чтобы получить правильную родословную (знатную) и удержаться на уровне высокородных предков со своего генеалогического древа. В нашем современном мире мы считаем, что заключить брак, чтобы обрести близкого человека, недостаточно – мы ищем Идеал. Многие мои знакомые мужчины ищут спутницу жизни, которая бы делала то, что ни одной женщине не удается как следует: заботилась бы о детях, была бы общительной, преуспевающей, сексуальной, умной, при этом еще стройной и отменно умела готовить. Ха-ха, говорю я им на это, удачи, дорогуши.
Задача эволюционного психолога заключается в том, чтобы проанализировать примитивные наклонности, которые влияют на наши суждения, решения и выбор. Я побеседовала с выдающимся эволюционным психологом Эндрю Деллисом, и он рассказал мне о результатах исследования, посвященного идентификации наших самых примитивных порывов. (То, что я узнала, глубоко меня потрясло.)