Все еще размышляя, она, вдруг фыркнув, засмеялась на низких нотах. Прекрасно, что он пришел и так смеялся, и что небо лопнуло, разорвалось, словно старая кожа! Ну разве он не замечательный? Было бы, наверное, чудесно, если бы он прикоснулся к ней. Да, прикоснулся к ней. Ей казалось, что если бы он прикоснулся к ней, она стала бы юной и нежной, сбросила бы старую жесткую кожу. И мисс Джеймс выглянула в окно.
— Сейчас он придет, — вдруг сказала она, имея виду Марчбэнкса, а не смеявшегося человека.
И он пришел, с засунутыми в карманы пальто руками, с опущенной головой в котелке, на подгибающихся ногах. Торопливо пересек дорогу, не глядя по сторонам, глубоко погруженный в свои мысли. Наверняка все еще пребывал в мучительном волнении по поводу ночного приключения. И мисс Джеймс засмеялась.
Наблюдая за ним с верхнего этажа, она разразилась смехом, и канарейки совсем обезумели.
Вот он уже в холле. И зовет громко, даже властно:
— Джеймс! Ты спустишься?
— Нет, — отзывается она. — Ты поднимись.
Он бежит по лестнице, прыгая через ступеньку, словно его ноги в бешенстве из-за того, что лестница задерживает его.
На пороге он останавливается, глядя на нее рассеянным насмешливым взглядом, и его глаза сияют, как никогда. Она отвечает ему делано-высокомерным безразличием.
— Позавтракаешь? — У него уже вошло в привычку каждое утро завтракать вместе с ней.
— Нет, — отвечает он громко. — Я позавтракал в кафе.
— Не кричи. Я отлично тебя слышу.
Он насмешливо, даже со злостью, смотрит на нее.
— Полагаю, ты всегда отлично слышала, — вновь громко произносит он.
— Во всяком случае, сейчас я слышу, так что не кричи.
И опять, когда он глядит ей в лицо, в его серых глазах, странно, неестественно светящихся появляется злое выражение.
— Не смотри на меня так, — тихо просит она. — Я всё знаю.
Он разразился свирепым смехом.
— Кто научил тебя — полицейский?
— Кстати, он, наверно, все еще внизу! Не только он. Скорее, женщина в шали. Ты оставался у нее всю ночь?
— Не совсем. Ушел перед рассветом. А ты что делала?
— Не кричи. Я вернулась домой задолго до рассвета.
Ей кажется, что она слышит знакомый басовитый смех.
— Ну, и что же? — с любопытством спрашивает молодой человек. — Чем ты занималась?
— Не помню. А что? Собираешься потребовать отчет?
— Ты слышала смех?
— О, да. Было еще другое. Я кое-что видела.
— Видела газету?
— Нет. Не кричи. Я слышу.
— Разыгралась сильная буря, выбила в здешней церкви окна и двери, учинила там страшный разгром…
— Я видела. Страница из церковной Библии залепила мне лицо. Из Книги Иова…
Она тихонько смеется.
— А что еще ты видела? — по-прежнему громко спросил он.
— Видела его.
— Кого?
— Ну, этого я не могу сказать.
— Какой он был?
— И этого я не могу сказать. Не помню.
— Ты должна помнить. А твой полицейский тоже его видел?
— Нет, не думаю. Мой полицейский! — И она надолго зашлась в переливчатом смехе. — Вот уж он никак не мой. Однако нужно пойти вниз и повидаться с ним.
— Ты какая-то странная, — говорит Марчбэнкс. — Знаешь, у тебя нет души.
— Ну и слава Богу! — восклицает она. — Зато у моего полицейского душа наверняка есть. Мой полицейский!
И она опять, под аккомпанемент пронзительных криков канареек, заливается смехом, похожим на перезвон колокольчиков.
— Что с тобой? — спрашивает Марчбэнкс.
— У меня нет души. И никогда не было. Но мне всегда ее навязывали. Единственно душа соединяла нас. Теперь ее нет. А ты свою не потерял? Она ведь постоянно терзала тебя, словно гнилой зуб.
— О чем ты говоришь? — не выдерживает он.
— Не знаю. Все так удивительно. Послушай, мне надо спуститься и поговорить с полицейским. Он должен быть в гостиной. Пойдем со мной.
Они вместе спустились на первый этаж. Полицейский в жилете, сняв пиджак, лежал на диване — с очень унылым видом.
— Послушайте! — обращается к нему мисс Джеймс. — Вы и вправду хромаете?
— Вправду. Поэтому я здесь. Не мог уйти, — отвечает этот светловолосый страдалец, и слезы выступают у него на глазах.
— Как это случилось? Вчера вы не хромали.
— Сам не знаю, как это случилось — но когда я проснулся и хотел встать, у меня ничего не вышло.
Слезы побежали по его расстроенному лицу.
— Невероятно! И что теперь?
— Какая нога болит? — спрашивает Марчбэнкс. — Позвольте взглянуть.
— Не позволю, — говорит бедняга.
— Придется, — вмешивается мисс Джеймс.
Полицейский медленно стаскивает носок и показывает левую белую опухшую ногу, напоминающую чудовищную звериную лапу. Увидев ее, полицейский зарыдал.
Пока он рыдает, девушка вновь слышит низкий торжествующий смех. Однако она не обращает на него внимания, она с живым любопытством всматривается в плачущего молодого полицейского.
— Больно? — спрашивает она.
— Больно, когда встаю, — не переставая плакать, отвечает полицейский.
— Тогда вот что… Мы позвоним врачу, и он отвезет вас на такси домой.
Молодой человек стыдливо вытирает с лица слезы.
— Вы не знаете, как это произошло? — с тревогой спрашивает Марчбэнкс.
— Не знаю.
В это мгновение девушка как будто у самого уха слышит проклятый басовитый смех. Она вскакивает, но не видит ничего особенного.
Она оглядывается, потому что Марчбэнкс вдруг начинает скулить, словно раненый зверь. Его бледное лицо вытягивается, искажается в болезненной гримасе не только из-за мучительной боли, но и, судя по пристальному взгляду, который устремлен в одну точку, из-за появления некоего фантастического существа. В этом страдальческом взгляде — жуткая усмешка человека, понявшего, что он в последний раз, теперь уже непоправимо свалял дурака.
— Вот! — жалобно стонет он необычно высоким голосом. — Я же знал, что это он!
Засмеявшись фальшивым дрожащим смехом, он падает на ковер и пару мгновений корчится на нем. Потом затихает, весь перекошенный, в нелепой позе, словно его убило молнией.
Мисс Джеймс не сводит с него испуганного взгляда округлившихся карих глаз.
— Он умер! — вдруг выпаливает она.
Молодого полицейского всего трясет, и он не может говорить. Девушка слышит, как у него стучат зубы.
— Похоже на то, — запинаясь, говорит он.
В воздухе стоит легкий аромат миндаля.
Любовь
— Ну и ну, моя дорогая! — сказала Генриетта. — Будь у меня такое несчастное лицо перед выходными с женихом, который через месяц станет моим мужем, уж я постаралась бы изобразить радость или вообще ничего не изображала бы, но что-нибудь придумала бы.
— Замолчи! — грубо оборвала ее Эстер. — И не смотри на меня, если я тебе не нравлюсь.
— Дорогая Эстер, только не надо злиться! Погляди на себя в зеркало, и ты сразу поймешь, о чем я говорю.
— Плевать мне, о чем ты говоришь! Какое тебе дело до моего вида? — в отчаянии проговорила Эстер, не выказывая желания смотреться в зеркало или что-нибудь еще предпринять, следуя доброму совету сестры.
Будучи младшей сестрой и, к счастью, еще не помолвленной, Генриетта тихонько напевала себе под нос. Ей исполнился лишь двадцать один год, и она пока не собиралась рисковать своим душевным покоем, приняв роковое кольцо. Тем не менее, приятно было сознавать, что Эстер «сбыли с рук», как говорится, потому что Эстер скоро двадцать пять, а это уже опасно.
Плохо лишь то, что в последнее время у Эстер постоянно появляется это ужасно «несчастное» выражение, стоит только упомянуть ее верного Джо, а еще у нее черные круги под глазами и осунувшееся лицо. Когда Эстер так выглядит, у Генриетты делается отвратительно на душе от тревоги, от дурных предчувствий, и ей невмоготу это терпеть. Она попросту не может выносить этот вдруг сжимающий сердце страх.
— Я о том, — продолжала Генриетта, — что не очень хорошо являться к Джо с таким лицом. Или сделай другое лицо, или…
Она удержалась и не сказала лишнего, а ведь у нее едва не вырвалось: «Не нужно никуда ехать». На самом деле ей хотелось верить, что Эстер сумеет все преодолеть. Тогда Генриетте больше не придется морочить себе голову ее проблемами.
— О, черт! — воскликнула Эстер. — Замолчи!
В ее черных глазах вспыхнула ярость, не сулившая ничего хорошего.
Генриетта уселась на кровать, вздернула подбородок и изобразила задумавшегося ангела. Она очень любила Эстер, а несчастное выражение на лице сестры предвещало неприятности.
— Послушай, Эстер! — сказала она. — Может быть, мне поехать в Маркбери вместе с тобой? Я не против, если тебе так будет лучше.
— Ах, моя дорогая! — в отчаянии воскликнула Эстер. — Какой, черт подери, в этом толк, о чем ты думаешь?
— Ну, я думаю, что тогда тебе не придется быть с ним наедине, ведь тебя это расстраивает.
Старшая сестра отозвалась глухим ироничным смехом.
— Право же, Генриетта, не будь ребенком!
И она одна отправилась в Уилтшир, где у Джо с недавнего времени была небольшая ферма, на которой он собирался зажить с молодой женой. После службы в артиллерии ему совершенно не хотелось заниматься бизнесом, да и Эстер ни за что не стала бы жить на окраине. У всех женщин дом — это то, что они получают с венчальным кольцом. У Эстер же пока было лишь обручальное кольцо, и она только присматривалась к дому. И, слава богу, что он находился не в Голдерз-Грин и даже не в Хэрроу!
Джо построил небольшое коричневое деревянное бунгало — в основном, собственными руками — позади которого текла речка и над ней росли две ивы. По обеим сторонам дома располагались коричневые сараи и птичники. За проволочным ограждением обитали свиньи, на лугу паслись две коровы и лошадь. У Джо было тридцать с гаком акров земли и всего лишь один юный помощник. Правда, скоро к ним предстояло присоединиться Эстер.
Новенькая ферма выглядела опрятно. Джо умел работать. Он тоже выглядел под стать новенькому дому, опрятным, здоровым и довольным собой. Даже не заметил «несчастного лица» невесты. Может быть, и заметил, но сказал всего лишь: