тещей?! Господи, папа, да имей же достоинство! – Миссис Фортино пытается улыбнуться, я обнимаю ее за плечи, и мы вместе смотрим на отца. – Тебе выпал шанс любить и быть любимым. Посмотри: вот замечательная женщина, милая и добрая. Ты ей давно нравишься. Ради всего святого, воспользуйся своим шансом! Стань тем мужчиной, в которого когда-то влюбилась моя мама.
Перед глазами все плывет от слез. Я, не обращая внимания на пышущую гневом бабушку, прижимаю к себе отца:
– Я люблю тебя, папа!
Как же давно я не говорила ему об этом.
– Я тоже… люблю… тебя… – еле слышно шепчет папа.
Но я слышу его. И улыбаюсь.
Я распахиваю двери и вхожу в кухню.
Кармелла встречает меня с распростертыми объятьями:
– О господи, Эмилия! – Она готова разреветься. – Ну ты и дала жару! Я раньше такое только по телевизору видела! Никогда бы не подумала, что ты можешь быть такой крутой!
Я шумно выдыхаю:
– Подменишь меня?
– Да, конечно, передохни маленько. Ты заслужила.
– Нет, Кармелла, я ухожу насовсем. – Я достаю из-под прилавка свой смартфон. – И больше сюда не вернусь.
На лице кузины расцветает улыбка:
– Давно пора.
– Не знаешь кого-нибудь, кто снимет Эмвилл? Может, хочешь сама там поселиться?
Кармелла изумленно таращит на меня глаза, а потом кивает и интересуется:
– А за котом надо будет ухаживать?
– Только до тех пор, пока я не придумаю, как переправить Царапку в Италию.
Я выбрасываю визитку Дрейка ван Барена в урну.
– Эй! – кричит Кармелла. – Ты что делаешь? – Она достает ее из урны. – Непременно позвони ему, Эм. Он же хочет пригласить тебя на ланч. Кто знает…
– Этот тип не в моем вкусе. – Я беру у кузины визитку и рву ее пополам. – Но мне все равно было очень приятно.
Быстро прохожу по коридору и по пути замечаю подарки для Дарии и девочек, которые утром оставила в кухне. Пакет Дарии открыт, перчатки лежат на столе.
Вхожу в кухню, подношу перчатки к лицу и вдыхаю их запах. Сестра не сказала, что открыла пакет с подарками. Даже не сказала – понравилось ли ей. Впрочем, это даже к лучшему.
Медленно надеваю перчатки. Ощущение просто божественное. Разворачиваюсь и чуть ли не сталкиваюсь нос к носу с бабушкой.
Она стоит, уперев руки в бока:
– Какая чудовищная неблагодарность! Сперва ты самовольно уехала, а когда вернулась, то решила, что лучше нас всех и что теперь тебе все позволено, да?
Я смотрю на нее и пытаюсь собраться с мыслями. Эта злая женщина, которая много лет унижала меня, ходячая карикатура на бабушку… и на сестру…
– Ты разбиваешь мне сердце, Эмилия. – Роза промокает глаза краем фартука, этот драматический жест знаком мне с самого детства. – Я всегда знала, что ты никчемная девица и толку из тебя не будет.
Ну какая бабушка скажет такое своей внучке? Разве так можно? И тут вдруг в памяти всплывают слова Рико: «Meine schöne Enkelin. Моя прекрасная внучка». У меня мурашки бегут по рукам. Неужели? И как я только раньше обо всем не догадалась?
Делаю шаг к бабушке и резко, без предупреждения вырываю фартук у нее из рук:
– Хватит уже, Роза! – Бабушка изумленно вскидывает голову, а я смотрю ей в глаза. – На самом деле ты не моя бабушка. И никогда ею не была.
У Розы отвисает челюсть, она становится бледной как смерть. Теперь мне все окончательно ясно. В ее глазах столько ненависти, что и слова ни к чему. И у меня не остается сомнений: это Роза украла мою маму у Поппи.
Глава 52Эмилия
Ясказала своим родным, что не было никакого проклятия. Но это не совсем так. Настоящим проклятием младших дочерей из семейства Фонтана было ощущение безнадежности, которое породил этот миф: глупая легенда много лет разъедала самооценку бедных женщин, уничтожала их веру в мечты… и в самих себя.
Взбегаю по цементным ступенькам и стучу в сетчатую дверь:
– Люси, открывай! Это я! Я возвращаюсь в Италию!
Дверь распахивается, и я испуганно отступаю. Моя обычно веселая тетя Кэрол стоит, прислонившись к косяку. Она не накрашена, веки покраснели. У меня сжимается сердце. Люси все рассказала родителям, а меня не было рядом, и я не смогла ее поддержать.
– Тетя Кэрол, – я делаю шажок вперед, – с тобой все в порядке?
– Нет, Эмилия. – Тетя морщит нос. – Все очень плохо.
Кладу руку ей на плечо:
– Тетя Кэрол, пожалуйста, постарайся…
Но она не дает мне договорить:
– Я двадцать один год молилась, однако проклятие оказалось слишком сильным. Лучана никогда не встретит свою любовь. – Кэрол смотрит на меня и вымученно улыбается. – И ты тоже, Эмилия.
– Вот черт! – громко ворчу я себе под нос, но не уходить же, когда пошла игра, а потому я упираю кулаки в бедра и твердо заявляю: – Люси не проклята. Клянусь тебе! Наоборот, она наконец-то нашла свое счастье. Я точно знаю, потому что сама была тому свидетелем. Это, может, и не те отношения, которые ты себе представляла, и тебе потребуется какое-то время, чтобы к ним привыкнуть, но твоя дочь действительно счастлива. Она встретила особенного человека и полюбила. Ее любовь прекрасна, она настоящая и чистая. И никто: ни ты, ни дядя Винни, ни это чертово проклятие – не сможет заставить ее отречься от своей любви. – (Кэрол начинает плакать.) – По-моему, у тебя два варианта, – уже мягче говорю я. – Ты можешь стать суперкрутой мамой и принять свою дочь такой, какая она есть, или…
Тетя сама озвучивает второй вариант:
– Или превратиться в узколобую жалкую гомофобку, как выразилась Лучана, и потерять ее навсегда.
– Да, все так и есть, – слабо улыбаюсь я.
– Она слишком о многом просит. – Кэрол закрывает лицо ладонями. – Боюсь, это невозможно…
– Это возможно. – Я обнимаю ее за плечи. – Жизнь покажется тебе гораздо интереснее, когда ты научишься говорить «А почему бы и нет?». Поверь, в этом мире нет ничего невозможного.
За спиной тети появляется Люси с новым смартфоном в руке. Кэрол торопливо уходит, словно для нее невыносимо находиться рядом с дочерью. Люси жестом приглашает меня зайти в дом, а сама болтает по телефону:
– Эй, Поппи, угадай, кто ко мне пришел?
Она нацеливает на меня смартфон. Я улыбаюсь в ярко-желтый экран и представляю, как бабушка с дедушкой сидят на своей площадке на крыше.
– Привет, тетя Поппи!
Я вся дрожу от радости. Мне так хочется назвать ее бабушкой и признаться, что я знаю, как все было на самом деле. Но нет, пожалуй, я лучше подожду, пока она сама мне не скажет, когда мы снова увидимся в Равелло.
– Привет, солнце мое!
На экране наконец появляется лицо Поппи. Она не на крыше, а дома, сидит на диване рядом с торшером. И у нее на голове вместо парика розовая вязаная шапочка с ушками, как у котенка. Неужели тетя привезла эту шапочку из Америки? Я перестаю улыбаться. Что-то не так. Поппи в халате, и у нее не накрашены губы.
– Как ты себя чувствуешь?
– На все сто, – говорит Поппи, явно желая меня успокоить, и наклоняет голову. – А ты разве не должна быть на работе?
Я встаю рядом с Люси так, чтобы она могла видеть нас обеих.
– Мы возвращаемся в Равелло. – Я смотрю на Люси. – Да?
Кузина поворачивается в сторону кухни и вытягивает шею, как будто надеется, что мама нас подслушивает.
– Да, черт подери!
Поппи хлопает в ладоши:
– Эмилия, а ты нашла, на кого переоформить аренду квартиры?
Я присаживаюсь на подлокотник дивана:
– Да, и уже готова съехать.
Поппи понимающе улыбается:
– О, дорогая, у меня такое предчувствие, что теперь, когда ты обрела свой голос, многое может пойти наперекосяк.
За спиной Поппи появляется Рико – мой дедушка, – он входит в комнату с чашкой чая на блюдце. А где же бокал вина? Или хотя бы кофе? Итальянцы пьют чай, только когда больны.
Рико наклоняется:
– Guten Tag, Emilia[80].
Его лицо так близко к экрану, что мне невольно делается смешно.
– Guten Morgen[81]. У нас здесь еще утро, Рико. Как поживаешь?
– Прекрасно, – отвечает он с грубым немецким акцентом. – А вот жена меня беспокоит. Проснулась сегодня с мигренью.
Я вскакиваю на ноги:
– Мы с Люси вылетаем первым же рейсом.
Поппи отбирает у Рико телефон.
– А как там моя сестра? – спрашивает она, и теперь в ее голосе явственно звучат настойчивые нотки. – Ты с ней поговорила?
У меня сердце кровью обливается. Поппи все еще надеется на прощение той, которая не желает ее прощать. Она умоляюще смотрит на меня, ждет и надеется услышать, что сестра любит ее.
Больше всего на свете мне хочется сказать ей правду. Сказать, что ей не нужна любовь Розы, что ее сестра злобная манипуляторша и просто не способна никого простить.
Но я заставляю себя улыбнуться:
– Да, Роза просила передать тебе… – Я выдерживаю паузу, чтобы унять дрожь в голосе. – Она сожалеет о том, что между вами случилось.
– Она меня прощает?
Я киваю и с трудом шепотом произношу слова, которые моя собеседница так хочет услышать:
– Да, она тебя простила. – (Поппи зажмуривается, я слышу ее тихий стон.) – Сестра любит тебя, – добавляю я.
Поппи опускает голову, у нее с кончика носа капают слезы.
Рико подходит ближе и салфеткой промокает ей щеки.
– Что я тебе говорил? Тебя любят. Тебя простили. – Он поднимает голову и смотрит на меня. – Спасибо, Эмилия. Наконец-то она обретет покой.
Не знаю, может, и не следовало обманывать Поппи, но мне хочется думать, что Роза, где-то в глубине своей зачерствевшей души, хотела бы сказать умирающей сестре то, что она так боится произнести вслух.
На полу посреди комнаты лежит раскрытый чемодан. Я упаковываю последний свитер и захлопываю чемодан, потом достаю из шкафа кошачий корм, и тут кто-то стучит в дверь.
– Даже не пытайся отговорить меня, папа! – кричу я и сыплю на подоконник сухой корм в форме рыбок. – Мне все равно, что ты скажешь. В пекарне я больше не работаю. Я возвращаюсь в Италию, там мой дом.