— Я следующая на очереди? Сумочку нести?
Он не стал отвечать, ругаться не хотелось. На самом деле он давно уже в ее сумочку заглянул, все там перерыл. Он оперативник, в конце концов. Не лох какой-нибудь.
— Может, раздеться до трусов?
Ничего, ничего. Сочнев ногой небрежно разворошил кучу Пашкиного школьного хлама, посмотрел. Ничего не увидел.
— Забирайте и уходите.
Дети безропотно собрали манатки и ушли.
Он прошел на кухню, заглянул зачем-то в кухонный шкаф, заглянул под лежащее на мойке полотенце.
Ленка молча наблюдала за его движениями.
— Ты с ума сошел, Володя. Тебе не кажется? Чего ты так психуешь? Объяснишь — выдадут новое…
Дура. Действительно ничего не понимает.
— Да меня уволят к гребаной маме! — крикнул он, выпрямившись и стукнув кулаком по столу. — Хорошо еще, если под суд не отдадут, поняла?!
Ленка долгим оторопелым взглядом посмотрела на него.
— Уволят?
— Да!!!
— Из-за какого-то удостоверения? — пробормотала она.
Сочнев с шумом набрал воздуху в грудь.
— У нас считается, что это частица знамени. Ты понимаешь, что такое знамя?
— Извини, извини. Я ведь не знала, — торопливо проговорила она. — Я просто так, подумала… Ну, извини, Володенька.
Ленка подошла к нему, обняла за голову, с силой притянула к своей мягкой, пахнущей кухней и стиркой груди.
— Все образуется. Ничего, Володь. Все к лучшему, вот увидишь…
Она замолчала, дыша ему в макушку. И вдруг выдала:
— Может, тогда в адвокаты пойдешь? Там, вроде, хорошо зарабатывают…
Сочнев оттолкнул ее, встал и заорал так, что зазвенели тарелки в сушилке:
— Да ты просто дура! Дура!!
Ленка всхлипнула и выскочила в прихожую. А он опустился на стул и сжал руками виски. В них что-то билось, будто хотело выскочить наружу. Может, выпить? Да нет, давление и так поднялось, как бы инфаркт не поймать…
— Володя, смотри, — на пороге появилась Ленка с его еще не высохшей курткой. Ее тонкие пальцы торчали из прорехи под левой подмышкой.
— Что это?!
— Ну-ка, дай! — он почти вырвал куртку, уставился в аккуратный разрез на боку, потом побежал к пиджаку. Там тоже имелся разрез.
— Это карманники, Володя! — с облегчением сказала жена. — Вот видишь, все и разъяснилось! За карманников-то ты не отвечаешь?
Он только скрипнул зубами.
— Это спецом, — убитым голосом сказал он. — Целевка.
— Что?
— Его специально украли!
— Ну, что ты говоришь, Володя! Кто будет специально красть твое удостоверение?
— Есть один человек, кому это выгодно.
— Этот, что ли… Пальчухин?
Сочнев даже не улыбнулся. Только Лис, больше некому! У хитрого мента десятки подручных из уголовников… Вон, хотя бы тот, кого он раскручивал по краденым телефонам… Но его в автобусе точно не было! Да и потом, это уж слишком изощренно, это сложная операция, ее надо специально готовить, репетировать, задействовать много людей: контроль, страховка, прикрытие. Ну, а может, просто случайность?
Он оделся, взял деньги, прихватил фонарик и вышел на улицу.
Здесь подмораживало. Сразу стало легче дышать. На углу светило желтым гребешком такси.
— Слушай, шеф, у меня деньги и документы украли. Надо по остановкам проехать, урны проверить. Может, выбросили…
— Давай проедем, — кивнул водитель. — Они всегда ксивы сбрасывают. Им-то зачем?
Они повторили весь сегодняшний маршрут, на каждой остановке Сочнев заглядывал в урны. Но увы: удостоверения личности ни в одной из них не было. Бесценный клочок красного знамени пропал бесследно!
Калыма не грохнули. Вторая беседа состоялась через неделю, в VIP-зале Шереметьево. До вылета рейса в Дубай оставалось чуть больше часа. Они сели на кожаный диван в углу, взяли по чашечке кофе. Оба выглядели вполне респектабельно, в хороших костюмах, только у одного костюм был зимний, шерстяной, а у второго — летний, из супершелка 300. Татуировки они свели давно, и сейчас в них трудно было распознать бывших зеков.
— Тема гнилая, — без предисловий начал Калым. При дневном освещении было видно, что его плоское, загорелое лицо испещрено оспинами.
— В нашем профсоюзе работают со страховкой, чтобы в случ чего… Ну, ясно…
Лебедь кивнул.
— Еж сказал напарнику, что получил заказ в Тиходонске. Уехал и не вернулся. Напарника вскоре менты застрелили. А диспетчер и остальные разбираться не стали — времена изменились, никому ничего не надо, своя шкура дороже… Так и не спросили за него!
— А с кого спрашивать-то? Имя узнал?
— Есть там такой Гарик… Портовый, что ли… Или речной…
— Речпортовский?
— Во, точно… Безнаказанным остался, сучара…
— Теперь с него спросят, будь уверен! — зловеще пообещал Лебедь.
— Потому я и встрял в эту тему, — сказал Кальян. — Эти козлы не понимают: раз такое спустишь, а потом всех исполнителей станут в асфальт закатывать! Мне это не по душе. Хотя я уже давно в стороне…
— Нас не переделаешь, Калым. «Закон» у нас в крови.
— Да. Молодых перековать надо. Только некому.
— И время другое.
Со стороны их беседа походила на сеанс чревовещания — лица старых корешей оставались неподвижными, как у каменных идолов. И если бы опытный глаз наблюдал за ними со стороны, он бы сразу распознал — кто перед ним. Ни дорогие костюмы, ни отсутствие татуировок, ни нахождение в VIP-зале не помогли бы замутить картину.
— Благодарю, Калым, — Лебедь положил на низкий полированный столик бумажный сверток.
Тот неспешно развернул, ворохнул пачку пятисотевровых купюр. Хмыкнул.
— Это от твоего пацана?
— Считай, что от него.
— Так и считаю. А он у тебя теперь в обязаловке будет…
Калым сунул деньги в карман.
— Думаешь, мы теперь в расчете? — очень серьезно спросил он. И смотрел тоже очень внимательно и серьезно. Это был страшный взгляд.
Лебедь давно знал Калыма, они много пережили вместе и вроде были друзьями. Но сейчас на него повеяло могильным холодом, и он испугался. По-настоящему испугался. И покачал головой.
— Нет, не думаю. Я твой должник, Калым.
Некоторое время они сидели молча. Дело сделано, говорить больше не о чем. Под давящим взглядом азиата Лебедь чувствовал себя очень неуютно. Глаза начали слезиться.
— Внимание! Заканчивается посадка на рейс 454 «Москва-Дубай»! — жестко объявил динамик. — Опаздывающих просьба пройти к стойке номер восемь!
Калым наконец отвел взгляд и встал.
— Будь!
Лебедь смотрел, как он идет к двери тяжелой и твердой походкой андроида.
Потом достал мобильник, набрал номер.
— Ты был прав, Иван, — сказал он. И неожиданно для себя добавил: — А у меня вся спина мокрая.
И нажал отбой. Спина у него действительно была мокрой. И руки тоже, даже клавиши телефона взмокрели.
Враги наступали, и их было видимо-невидимо. Чужие шинели чернели на белом снегу, до самого горизонта, как воронье на свалке. Они отбивались на округлом зеленом холме, окружив редкой цепочкой стоящее посередине красное знамя. Под ним стояла пушка 1812 года, из которой стрелял полковник Вознюков — замнач Управления по оперработе. Лицо его было перепачкано гарью и обожжено, наверное от пушечного огня на обороняемом холме, и царило лето. Остальные, офицеры и прапорщики, отстреливались из обычных «АК-47», в которых никак не заканчивались боеприпасы. Но кольцо наступающих сужалось и пушка не помогала.
— Товарищи, надо идти на прорыв! — призвал генерал Лизутин. Он тоже был запачкан сажей, а в руке почему-то держал ножницы.
— Знамя придется выносить по кусочкам, иначе его не сохранить и наше Управление расформируют!
Он защелкал ножницами, настригая красное полотнище на небольшие клочки и вручая их каждому бойцу.
— Вернувшись в расположение, мы сошьем знамя заново!
Они помчались с холма. Впереди, на пушке, катились Вознюков с Лизутиным. Огромные вороны испуганно взлетали, освобождая дорогу. Сочнев бежал последним. Он хорошо знал, что бывает, когда проворонишь частицу знамени, поэтому держал свою во рту. Правая рука рубила врагов саблей, правда, враги ухитрялись уворачиваться, поэтому острый клинок со свистом рассекал воздух.
А вот и родное Управление, они вбежали под надежные стены, заперли дверь и оказались в сверкающем огнями актовом зале. Лизутин поднял сшитое из кусочков знамя. Но что-то было не так. Одного клочка не хватало, и в знамени зияла вызывающая дыра. Возмущенные взоры сослуживцев обратились к Сочневу. Тот засуетился, полез пальцем в рот.
— Да вот же он… Вот… Куда он мог деться?
Во рту ничего не было. Неужели отняли враги? Или он просто проглотил скользкую материю?
Но это никого не интересовало. Лизутин поднял старинный, опять-таки из 1812 года, пистолет с дулом, напоминающим мортиру.
— Знамя собрано не полностью, а следовательно, знаменем не считается, — объявил генерал и прицелился. — За преступную халатность майор Сочнев приговаривается к расстрелу с последующим увольнением из органов ВЧК-ОГПУ-НКВД…
Он проснулся весь в поту.
Сколько раз Сочнев входил в «Зеленый дом»! Сосчитать это невозможно, потому что простое перемножение рабочих дней на стаж выслуги не годилось: иногда он многократно отлучался из Управления и так же многократно возвращался. О чем он думал в эти мгновенья? О разном. Иногда волновался, ожидая выволочки от начальства, иногда обдумывал какие-то рабочие моменты, изредка вспоминал подробности семейной ссоры… Но он никогда не задумывался, как, собственно, войти внутрь! Потому что эта процедура была самой простой в его служебной деятельности: подошел к турникету, извлек удостоверение, показал в открытом виде дежурному прапорщику, тот нажал педаль, турникет провернулся — и вот он уже в здании. С годами процесс упростился: все постовые хорошо знали его в лицо и, несмотря на строгие инструкции, довольствовались обложкой удостоверения либо ее частью, «засвеченной» из нагрудного кармана, а иногда и просто движением руки к левой стороне груди.