Лиза опять застонала. В последнее время она редко думала о своей семье и совсем не была уверена, что ей хочется вспоминать о своих родных сейчас. Несколько мгновений Лиза даже раздумывала, не порвать ли письмо, прежде чем она успеет прочесть еще хоть слово, но потом решила, что это будет слишком уж безответственно. Вздохнув, она стала читать дальше.
«…С тех пор вся наша семья читала “Ливерпуль эхо” от корки до корки, чтобы узнать, где идут фильмы с участием Лизы Анжелис, а потом отвезти туда маму. Однажды мы побывали даже в “Континентале” в Сикомбе, где посмотрели замечательную картину "Авантюрист”. Мама все больше убеждалась в том, что права, ведь там ты была моложе, хотя никто из НАС тебя не узнал. Ты выглядела слишком элегантной, чтобы оказаться нашей сестрой! По-моему, мама даже написала тебе несколько писем, но Джоан их так и не отправила.
Как бы там ни было, никто не придавал уверениям мамы особого значения. Мы пытались развеселить ее, потому что она нервничала, не получив ответа На свои письма. (Интересно, а дошли бы они до тебя? И ответила бы ты, если бы даже и дошли? В том, разумеется, случае, если ты — НАША Лиззи.)
Почему я пишу тебе сама? Дело в том, что на прошлой неделе Стэн (мой муж) пригласил меня в кино. Не помню, что мы смотрели, потому что я разволновалась, совсем как мама несколько лет назад. Я не обратила внимания на название компании — “О’Брайен продакшнз”, — но когда в титрах минутой позже появилась надпись: “Лиза Анжелис, продюсер”, я подумала: “Невероятное совпадение!” — и решила написать тебе.
Сейчас я изложу тебе причину, побудившую меня тебе написать, — ты наверняка уже потеряла терпение. Причина эта, увы, очень печальная. Наша мама умирает, у нее рак легких. Это все сигареты! В последнее время она выкуривала по шестьдесят штук в день. Мама лежит в больнице Уолтона, и жить ей осталось неделю, может быть, две. Если ты ДЕЙСТВИТЕЛЬНО наша Лиззи, пожалуйста, приезжай. По крайней мере, мама умрет счастливой. Она скорбела о тебе так, словно потеряла тебя навсегда, как Рори. Твой уход разбил ей сердце. Мама всегда тебя очень любила, Лиззи — Лиза. Она всех нас очень любила.
Что-то я расчувствовалась. Заканчиваю. На тот случай, если ты не сможешь или не захочешь приехать, сообщаю, что у нас все в порядке. Я уже четырнадцать лет замужем, и Стэн — замечательный муж. Я работаю завучем в начальной школе в Ватерлоо. У меня двое чудесных детей, Натали (ей тринадцать лет) и Люк (ему восемь). Когда мама узнала, как мы со Стэном назвали своих детей, с ней чуть не случился удар. Натали — такого имени вообще нет в святках, а Лука — это ПРОТЕСТАНТСКИЙ святой! Старшей дочери Кевина, Саре, исполнилось двадцать четыре года. Она замужем, и Кевин уже дважды стал дедушкой. У него есть еще две дочери. Тони и Крис тоже женаты, и оба счастливы, у них по двое детей. Джимми развелся (к неописуемому ужасу мамы, как ты легко можешь себе представить) и на некоторое время вернулся в отчий дом, но теперь, похоже, снова готов жениться.
Ну, что еще тебе рассказать? У Пэдди… — сердце Лизы замерло, — …тоже все очень хорошо. Он стал фотокорреспондентом и разъезжает по всему миру. Мы его почти не видим. Мама беспокоится о нем, потому что его командировки могут быть опасными. Сейчас он во Вьетнаме, так что, на мой взгляд, у нее есть причины для беспокойства. Так, теперь Джоан. Боюсь, что Джоан превратилась… Я не стану повторять описание, данное ей Натали. Скажем так, она осталась старой девой и к тому же не очень счастлива. Джоан почему-то решила, что обязана остаться с мамой, хоть в этом не было никакой необходимости, и сейчас ей кажется, будто она пожертвовала собой. Стэн называет ее “самопровозглашенной мученицей”. Наконец, Шон и Дугал, наши младшие братья. Оба поступили в один и тот же университет, Шон — на физический, а Дугал — на химический факультет. Сейчас они работают в исследовательском центре неподалеку от Честера. И женились они тоже в один день — вот это был праздник! Вся Чосер-стрит отправилась в церковь, чтобы посмотреть на церемонию. Мама, кстати, по-прежнему живет в старом доме.
Заканчиваю, моя дорогая Лиззи. Надеюсь, мое письмо не слишком тебя расстроило.
Твоя любящая сестра Нелли».
— Уважаемые пассажиры, просим вас пристегнуть ремни.
Лиза вздрогнула и проснулась. Нет, ну надо же — заснуть именно тогда, когда самолет пошел на посадку! Со всех сторон лайнер окружили серые тучи; на мгновение он словно споткнулся, двигатели закашлялись, и самолет начал снижение. Он вынырнул из облаков, и Лиза увидела бесконечные ряды домов, зеленые поля и серебристую змейку реки. Затем стали видны автомобили и люди, пусть и не крупнее булавочной головки.
Англия! Родной дом. Или нет? И где же, в таком случае, ее дом?
Прочитав письмо, Лиза тут же принялась звонить в авиакассу, чтобы забронировать билет. Свободные места были только на рейсе, отправлявшемся в десять часов вечера. Она выиграет восемь часов во времени и прибудет в Лондон завтра в полдень. Лиза немедленно помчалась домой, в «Тимперлиз», укладывать вещи.
В холл вышел Ральф, чтобы посмотреть, кто приехал.
— Я лечу домой, — сообщила она.
— Что случилось? — Милый Ральф, на его лице отражались забота и тревога.
— Моя мать умирает. Я должна лететь. — Она не сможет жить дальше, если не увидит Китти перед смертью.
— Разумеется, должна. Я отвезу тебя в аэропорт.
В тот вечер, когда они ехали в машине, Ральф спросил:
— Ты вернешься к Рождеству? Без тебя все будет совсем не так.
— Я постараюсь. Письмо шло целую неделю, так что бедная мама могла уже умереть, — ответила Лиза, хотя и молилась, чтобы мама успела повидать свою Лиззи.
— Мама! Я никогда не слышал, чтобы ты так ее называла.
— Проследи, чтобы Вита ела хоть немного, ладно? И помогай Милли, только незаметно. А то в последнее время ей становится все труднее управляться по хозяйству.
— У нас все будет хорошо, так что можешь не беспокоиться на этот счет, — заверил ее Ральф.
В аэропорту было очень холодно, а это значило, что в Ливерпуле будет еще холоднее. Лиза решила не брать с собой соболью шубку. Она бы чувствовала себя по-дурацки, явившись в больницу Уолтона в мехах стоимостью в три тысячи долларов. «Пижоны» — так они называли людей, носивших слишком шикарную одежду. Лиззи О’Брайен, пижонка, разодевшаяся в пух и прах, чтобы посмотреть, как умирает ее мать. Лиза надела пальто из светло-коричневого джерси. Ожидая такси в аэропорту Хитроу, она чувствовала, как порывы ледяного ветра продувают тонкую ткань насквозь. Температура здесь была градусов на сорок или пятьдесят ниже[97], чем в Калифорнии. Вся дрожа, Лиза устроилась на заднем сиденье и, когда они подъехали к Лондону, подумала, а не потратить ли пару часов и не попросить ли водителя отвезти ее на Оксфорд-стрит, где она могла бы купить себе теплое пальто, но потом решила, что не стоит. За эти несколько часов Китти может умереть, и тогда окажется, что она, Лиза, зря проделала такой долгий путь. Завтра она купит себе что-нибудь подходящее в Ливерпуле.
Небо было неприятного серо-стального цвета, и дождь со снегом хлестал по стеклам таксомотора. Из-за разницы во времени и погоде Лиза чувствовала себя растерянной и сбитой с толку, глядя в окно на магазины, обильно украшенные рождественскими гирляндами.
На Юстон-стэйшн у нее едва хватило времени на то, чтобы выпить чашку чая перед отходом поезда, идущего до Ливерпуля. Посетители ресторана, в котором громко звучали рождественские гимны, были одеты очень тепло; даже оборванный бродяга, сидевший в уголке в окружении сумок, в которых хранились все его пожитки, надел толстое твидовое пальто. Несколько человек окинули Лизу любопытными взглядами, и она почувствовала себя едва ли не голой. «Какая нелепость», — с оттенком сухой иронии подумала она. На счету в банке у нее лежат миллионы долларов, но сейчас, в данный момент, бродяга одет теплее ее!
Лизе казалось, что прошла целая вечность, прежде чем она добралась до Ливерпуля. Поезд останавливался на каждой станции и то и дело тормозил, принимаясь ползти со скоростью улитки. Но по крайней мере отопление работало нормально. Хотя ничего хорошего в этом не было: горячий воздух, дующий из-под сиденья, обжигал Лизе кожу на ногах.
Было уже за полночь, когда они наконец прибыли на железнодорожный вокзал Лайм-стрит. Лиза вышла из жарко натопленного поезда. Из-за резкого перепада температур у нее перехватило дыхание. Водители такси, ожидающие пассажиров, собрались в кружок, топая ногами, и пар от их дыхания белыми клубами повис в темном холодном воздухе.
К Лизе подошел мужчина средних лет и взял ее саквояж.
— Вам куда, милочка? — Его гнусавый ливерпульский акцент неприятно резал слух.
— В больницу Уолтона. — Она едва могла говорить, так ей было холодно.
Поднимая саквояж, мужчина озабоченно взглянул на нее.
— Э-э, милочка, залезайте побыстрее, — сказал он. — На переднем сиденье у меня лежит плед. Вот, возьмите его и хорошенько закутайтесь. Господи Иисусе, вы так стучите зубами, что люди подумают, будто у меня сзади оркестр наяривает румбу.
Мужчина склонился над Лизой и помог ей укрыть ноги клетчатым шотландским пледом. Она почувствовала, как ей на глаза наворачиваются слезы. Жители Ливерпуля и впрямь были солью земли.
— Ну-ка, милочка, хлебните вот этого. — Мужчина протянул ей бутылку виски. — Это согреет вам душу и сердце.
Лиза взяла бутылку. Губы у нее онемели, и виски пролилось на подбородок, когда она сделала несколько глотков. Водитель сел за руль и вывел машину с привокзальной площади.
Он болтал не умолкая до самой больницы. Откуда она приехала? Из самой Калифорнии? Господи Иисусе, неужели она забыла о том, что погода не везде одинаковая? Разве она не знала, что в Ливерпуле зимой холодно?
— Мне следовало бы знать об этом, ведь я здесь родилась, — ответила Лиза.