Нельзя, чтоб в петушьем наряде серость
Шумела, задириста и пуста.
Не в этом, товарищи, наша зрелость, —
Пусть царствуют ум, красота и смелость,
А значит – ясность и простота!
Вечное заключение
За кровь, за тягчайшие преступления
Во многих странах с древнейших пор
Осужденным выносится приговор:
«Пожизненно. Вечное заключение!»
Рассудком многие соглашаются:
– Конечно, убийца – не человек! —
А сердцем все-таки ужасаются:
– Ведь жуткое дело: тюрьма – навек!
Проснулся и видишь: черно и четко
На фоне неба без чувств и слов
Неколебимо стоит решетка —
И так до последних твоих часов!
Все верно. Но где наши все сомненья,
Когда вдруг нарядную детвору
Ведем мы в ближайшее воскресенье
В зверинец на шумное развлеченье,
Плотно заправившись поутру?!
Как славно веселой шагать походкой,
Дорожки знакомы, не в первый раз!
А слева и справа – одни решетки,
Дорожки опять и опять решетки
И сотни безмолвных зверячьих глаз…
И, если лукавство отбросить прочь,
Нетрудно сказать, расставляя точки:
Что клетки – такие же одиночки,
Вот именно – камеры-одиночки,
Где мучатся звери и день и ночь.
А нам зачастую и невдомек,
Что вот оно – «вечное заключение».
Причем без малейшего преступления,
Откуда дорога лишь под «бугорок».
Нет, люди! Чтоб мир был не так суров
И стали сердечней у нас наследники,
Да здравствуют добрые заповедники,
Без всяких решеток и без замков!
А душам, где холод не так и редок,
Пускай же приснятся во сне не раз
Десятки безмолвных зверячьих глаз,
Глядящих с укором сквозь прутья клеток.
Долголетие
Как-то раз появилась в центральной газете
Небольшая заметка, а рядом портрет
Старика дагестанца, что прожил на свете
Ровно сто шестьдесят жизнерадостных лет!
А затем в тот заоблачный край поднялся
Из ученых Москвы выездной совет,
Чтобы выяснить, чем этот дед питался,
Сколько спал, как работал и развлекался
И знавал ли какие пороки дед?
Он сидел перед саклей в густом саду,
Черной буркой окутав сухие плечи:
– Да, конечно, я всякую ел еду.
Мясо? Нет! Мясо – несколько раз в году.
Чаще фрукты, лаваш или сыр овечий.
Да, курил. Впрочем, бросил лет сто назад.
Пил? А как же! Иначе бы умер сразу.
Нет, женился не часто… Четыре раза…
Даже сам своей скромности был не рад!
Ну, случались и мелочи иногда…
Был джигитом. А впрочем, не только был. —
Он расправил усы, велики года,
Но джигит и сейчас еще хоть куда,
Не растратил горячих душевных сил.
– Мне таких еще жарких улыбок хочется,
Как мальчишке, которому шестьдесят! —
И при этом так глянул на переводчицу,
Что, смутясь, та на миг отошла назад.
– Жаль, вот внуки немного меня тревожат.
Вон Джафар – молодой, а кряхтит, как дед.
Стыдно молвить, на яблоню влезть не может,
А всего ведь каких-то сто десять лет!
В чем секрет долголетья такого, в чем?
В пище, воздухе или особых генах?
И, вернувшись в Москву, за большим столом,
Долго спорил совет в институтских стенах.
Только как же мне хочется им сказать,
Даже если в том споре паду бесславно я:
– Бросьте, милые, множить и плюсовать,
Ведь не в этом, наверно, сегодня главное!
Это славно: наследственность и лаваш,
Только верно ли мы над проблемой бьемся?
Как он жил, этот дед долголетний ваш?
Вот давайте, товарищи, разберемся.
Год за годом он пас на лугах овец.
Рядом горный родник, тишина, прохлада…
Шесть овчарок хранили надежно стадо.
Впрочем, жил, как и дед его и отец.
Время замерло. Некуда торопиться.
В небе чертит орел не спеша круги.
Мирно блеют кудрявые «шашлыки»,
Да кричит в можжевельнике чибис-птица.
В доме тихо… Извечный удел жены:
Будь нежна и любимому не перечь
(Хорошо или нет – не об этом речь),
Но в семье никогда никакой войны.
Что там воздух? Да разве же в нем секрет?
Просто нервы не чиркались вроде спичек.
Никакой суеты, нервотрепок, стычек.
Вот и жил человек полтораста лет!
Мы же словно ошпарены навсегда,
Черт ведь знает, как сами к себе относимся!
Вечно мчимся куда-то, за чем-то носимся,
И попробуй ответить: зачем, куда?
Вечно встрепаны, вечно во всем правы,
С добродушьем как будто и не знакомы,
На работе, в троллейбусе или дома
Мы же часто буквально рычим, как львы!
Каждый нерв как под током у нас всегда.
Только нам наплевать на такие вещи!
Мы кипим и бурлим, как в котле вода.
И нередко уже в пятьдесят беда:
То инфаркт, то инсульт, то «сюрприз» похлеще.
Но пора уяснить, наконец, одно:
Если нервничать вечно и волноваться,
То откуда же здесь долголетью взяться?!
Говорить-то об этом и то смешно!
И при чем тут кумыс и сыры овечьи!
Для того чтобы жить, не считая лет,
Нам бы надо общаться по-человечьи.
Вот, наверное, в чем основной секрет!
И когда мы научимся постоянно
Наши нервы и радости сберегать,
Вот тогда уже нас прилетят изучать
Представители славного Дагестана!
Читатели и приятели
Звонит знакомый: – Слушай, поздравляю!
Я слышал, брат, сейчас один доклад.
Тебя всех больше по стране читают,
И цифра там гигантская такая,
Ну, будь здоров, и я ужасно рад!
Я тоже рад. И все-таки невольно
Вздохнул тайком. Бесспорно, это честь.
Смешно мне быть, наверно, недовольным!
И все же стрелы тоже где-то есть…
Уж мне ль не знать моих «доброжелателей»!
Ну до чего ж парадоксально это:
Чем больше у меня друзей-читателей,
Тем меньше у меня друзей-поэтов.
Нет, ей-же-богу, просто глуповато
Дружить и тайно хмуриться в тиши!
Вот классики умели же когда-то
Приветствовать друг друга от души.
По-дружески, по-братски, по-отцовски
Талант таланту радостно внимал:
Ведь целовал же Пушкина Жуковский
И Гоголя Белинский обнимал!
«Пример, – мне скажут, – правильно, хорош!
Давно ли вы на Пушкина похожи?»
Я вовсе не о том, товарищ «ерш»,
Конечно, я не Пушкин, ну так что ж, —
Но и вокруг не Лермонтовы тоже!
Когда ж народа светлое признание
Кому-то портит ненароком кровь,
То это тоже вроде испытания
На искренность, на дружбу и любовь.
А если так, то не о чем печалиться,
Пусть тает круг. Не станем унывать!
Все умные и честные – останутся.
А на врагов мне просто наплевать!
Стихи о чести
О нет, я никогда не ревновал,
Ревнуют там, где потерять страшатся.
Я лишь порою бурно восставал,
Никак не соглашаясь унижаться.
Ведь имя, что ношу я с детских лет,
Не просто так снискало уваженье.
Оно прошло под заревом ракет
Сквозь тысячи лишений и побед,
Сквозь жизнь и смерть, сквозь раны и сраженья.
И на обложках сборников моих
Стоит оно совсем не ради славы.
Чтоб жить и силой оделять других,
В каких трудах и поисках каких
Все эти строки обретали право.
И женщина, что именем моим
Достойно пожелала называться,
Клянусь душой, обязана считаться
Со всем, что есть и что стоит за ним!
И, принимая всюду уваженье,
Не должно ей ни на год, ни на час
Вступать в контакт с игрою чьих-то глаз,
Рискуя неизбежным униженьем.
Честь не дано сто раз приобретать.
Она – одна. И после пораженья
Ее нельзя, как кофту, залатать
Или снести в химчистку в воскресенье.
Пусть я доверчив. Не скрываю – да!
Пусть где-то слишком мягок, может статься.
Но вот на честь, шагая сквозь года,
Ни близким, ни далеким никогда
Не разрешу и в малом покушаться!
Ведь как порой обидно сознавать,
Что кто-то, ту доверчивость встречая
И доброту за слабость принимая,
Тебя ж потом стремится оседлать.
И потому я тихо говорю,
Всем говорю – и близким, и знакомым:
Я все дарю вам – и тепло дарю,
И доброту, и искренность дарю,
Готов делиться и рублем, и домом.
Но честь моя упряма, как броня.