Строчка за строчкой летит вперед,
Сколько же зла в этом мире людном!
Книга людей к доброте зовет,
К помощи тем, кому в жизни трудно.
Девушке хочется вдаль вглядеться,
Молнии брызжут из юных глаз.
Как ненавидит она сейчас
Тех, у кого – ни души, ни сердца!
Бабушка снова, скрывая стон,
Гладит, готовит и убирает. Внучка – сражается в бадминтон
Или, рассыпав звонком трезвон,
Ветер на велике обгоняет!
Бабушка села на стул: хоть плачь!
А ведь какая была когда-то!..
Внучка с друзьями играет в мяч,
Славный идет волейбольный матч!
Надо ведь силы девать куда-то!
Девичье сердце добром сияет:
Видя в кино бессердечность злую,
Ах, как она кулачки сжимает,
Всем существом своим протестуя!
О, как хотела б она сквозь ночь
Кинуться в край ледяного царства,
Всем, кто в пути изнемог, – помочь,
А заболевшим достать лекарства!
В сумрак вернулась. Часы на стол…
Быстро разделась и засыпает…
А бабушка, охая, моет пол,
А бабушка в кухне белье стирает…
Последний концерт
Памяти Олега Кагана
Скрипач угасал. У постели его
Сошлась профессура. По хмурым лицам
Понятно было даже сестрицам,
Что сделать нельзя уже ничего.
И старший, почти на весь мир светило,
Вздохнул, огорченно пожав плечом:
– Как жаль, что с прекраснейшим скрипачом
Судьба так безжалостно поступила…
Ну что здесь наука придумать может?
Увы, к сожаленью, хирург не маг!
И скальпель вновь уже не поможет,
А все остальное уже пустяк!..
Ушли, разговаривая сурово.
И вряд ли хоть кто-нибудь догадался,
Как в тихой палате взгляд у больного
Железной решимостью наливался.
Потом, на обходе, вопрос упрямо:
– Профессор, прошу… только твердо и прямо:
Сколько недель у меня еще есть? —
И честный ответ: – Я не Бог, не гений…
Но если жить тихо и без волнений,
То месяцев пять, а быть может, шесть…
– А если… А если все же волненье?
И даже предельное напряженье?
Тогда усложняется разговор?
– А если волненье? Тогда простите…
И тут ни с кого уже не взыщите… —
И вышел, нахмурившись, в коридор.
Что в мире артисту важней всего?
Нет, время не значит тут ничего,
Ведь жизнь – это труд, впрессованный в чувства!
А если точнее еще сказать,
То все, что имеешь, не жаль отдать
За миг, за редчайший накал искусства!
Гудит в напряженье громадный зал,
Уж свет исступленно гореть устал:
Бинокли, цветы, пестрота нарядов…
Зал переполнен, он дышит… ждет:
Когда, наконец, маэстро шагнет
Сюда, под скрещение сотен взглядов?!
И вот, словно вдруг одолев предел,
Он даже не вышел, а пролетел,
Встал у рояля, прямой и гибкий,
Весь – светлых и радостных чувств исток,
В приветственном жесте вскинул смычок,
Бросая в бушующий зал улыбки.
И тут же вдоль кресел пополз змеею
Шепот: – Да он же здоров, как Бог!
А нам говорили, маэстро плох…
Ну вот ведь как лгут болтуны порою!..
Скажите мне: сколько бывает рук
В час вдохновенья у музыканта,
В главный, сияющий миг таланта?
Две? Двадцать две? Или двести вдруг?!
И кто догадается, сколько воли
Обязан собрать человек в кулак,
Чтоб, выпив все средства от дикой боли,
Стоять и сиять, точно вешний стяг!
Да что там стоять?! Не стоять, а взвиться
Над залом, людьми, над самим собой,
Всей страстью искусства и всей душой
Рассыпаться, сгинуть и вновь родиться!
Швырнул виртуоз огневой каскад
Из муки, восторгов и бури счастья.
И был он сейчас здесь верховной властью
И каждому сущему друг и брат!
Звездам берлинским впору упасть
Нынче к ногам скрипача России!
А слезы в глазах – это только часть
Чувств, затопивших сердца людские!
Назавтра – газеты! Тучи газет:
«Маэстро, исполненный вдохновенья!»,
«Огромный успех! Артистизм, горенье!»,
«Удач ему новых на сотни лет!»
Но много ли пресса о жизни ведала?
Статьи чуть не плавились от похвал!
Да только маэстро их не читал,
Его на рассвете уж больше не было…
Разные натуры
Да, легко живет, наверно, тот,
Кто всерьез не любит никого.
Тот, кто никому не отдает
Ни души, ни сердца своего.
У него – ни дружбы, ни любви,
Ибо втайне безразличны все.
Мчит он, как по гладкому шоссе,
С равнодушным холодком в крови.
И, ничьей бедой не зажжено,
Сердце ровно и спокойно бьется,
А вот мне так в мире не живется,
Мне, видать, такого не дано.
Вот расстанусь с другом и тоскую,
Сам пишу и жду, чтоб вспомнил он.
Встречу подлость – бурно протестую,
Ну, буквально лезу на рожон!
Мне плевать на злобную спесивость,
Пусть хоть завтра вздернут на суку!
Не могу терпеть несправедливость
И смотреть на подлость не могу!
Видимо, и в прошлом, и теперь
Дал мне Бог привязчивое сердце,
И для дружбы я не то что дверцу,
А вовсю распахиваю дверь!
Впрочем, дружба – ладно. Чаще проще:
Где-нибудь на отдыхе порой
Свел знакомство на прогулке в роще
С доброю компанией живой.
Встретились и раз, и пять, и восемь,
Подружились, мыслями зажглись,
Но уже трубит разлуку осень,
Что поделать? Жизнь – ведь это жизнь!
Люди разлетелись. И друг друга,
Может, и не будут вспоминать.
Только мне разлука – злая вьюга,
Не терплю ни рвать, ни забывать.
А порой, глядишь, и так случится:
В поезде соседи по вагону
Едут. И покуда поезд мчится,
Все в купе успели подружиться
По дорожно-доброму закону.
А закон тот вечно обостряет
Чувства теплоты и доброты.
И уже знаком со всеми ты,
И тебя все превосходно знают.
Поверяют искренно и тихо
Ворох тайн соседям, как друзьям.
И за чаем или кружкой пива
Чуть не душу делят пополам.
И по тем же взбалмошным законам
(Так порой устроен человек) —
Не успели выйти из вагона,
Как друг друга в городских трезвонах
Позабыли чуть ли не навек!
Вот и мне бы жить, позабывая,
Сколько раз ведь получал урок!
Я ж, как прежде, к людям прикипаю,
И сижу, и глупо ожидаю
Кем-нибудь обещанный звонок.
А любви безжалостные муки?!
Ведь сказать по правде, сколько раз
Лгали мне слова и лгали руки,
Лгали взгляды преданнейших глаз!
Кажется, и понял, и измерил
Много душ и множество дорог,
Все равно: при лжи не лицемерил
И, подчас, по-идиотски верил
И привыкнуть к лжи никак не мог.
Не хвалю себя и не ругаю,
Только быть другим не научусь.
Все равно, встречаясь, – доверяю,
Все равно душою прикипаю
И ужасно трудно расстаюсь!..
Ну, а если б маг или святой
Вдруг сказал мне: – Хочешь, превращу
В существо с удачливой душой,
Сытой и бесстрастно-ледяной? —
Я сказал бы тихо:
– Не хочу…
Раздумье о времени
Какой в нашем детстве огромный день:
Читаешь, сразишься в бильярд, побегаешь,
Покуда вечерняя ляжет тень —
Тысячи разных дел переделаешь.
И сбегать в кино, и успеть подраться,
Слетать в драмкружок и курнуть табак,
В футбол погонять, целый день купаться,
А после с Айвенго на подвиг мчаться
И слазить в подвалы и на чердак.
И сколько же, сколько еще всего,
Что ты перечувствуешь и успеешь!
И это лишь малая часть того,
Что в детстве ты за день свершить сумеешь!
И как ты ни поздно придешь домой,
А спать все не хочется почему-то…
Да, день в нашем детстве – как мир, большой,
А ночь – ну буквально одна минута!
А после, глядишь, середина сверкнет,
И дни, как листва под дождем, намокли.
Вот тут все иначе совсем пойдет,
И мир повернется наоборот,
Как в перевернутом вдруг бинокле.
Вся жизнь будто в странном кино снимается:
Теперь уже ночь все властней витает,
А день все сжимается и сжимается,
А день все отчаянней убывает.
И мысли, редея, уходят прочь,
И время меняется почему-то.
Бессонно и тягостно длится ночь,