– Да? – спросила она беззаботно.
– Как ты училась в школе?
– Никудышно.
– Получила начальное образование?
– Не. Бросила.
– Ты же не глупая, не так ли? – он спросил это так, будто ее ответ каким-то образом отразился бы на нем.
– Нет, не глупая.
– Хорошо, – ответил он.
– Работа в прачечной ужасна, я ее ненавижу.
– Нет смысла жалеть себя. Если я дам тебе неделю больничного, ты действительно ей воспользуешься?
Она кивнула, жуя свой влажный носовой платок.
– Можешь прийти в среду, а я позвоню на биржу труда, потом обсудим, что они скажут.
– Мне жаль, – сказала она, снова заплакав.
– Не извиняйся. Твой плач говорит о том, что у тебя есть воображение. Если бы у тебя его не было, ты бы не чувствовала себя плохо. А теперь отправляйся в постель и оставайся там до завтра.
Через окно операционной он смотрел, как она шла по дорожке к дому, в котором он принимал роды у ее матери шестнадцать лет назад. После того как она завернула за угол, он продолжил смотреть на каменные стены по обе стороны переулка. Когда-то это были сухие стены. Теперь камни в них зацементировали.
Ходили слухи, что они в бегах. Что она проститутка из Лондона. Что Совету придется принять меры для выселения их из заброшенного дома, в котором его владелец, фермер, разрешил им временно остановиться (поговаривали, из-за того, что он встречался с этой девушкой в Лондоне), но они поселились там как сквоттеры.
Трое детей играют у задней двери с какой-то проволочной сеткой. Мать на кухне. Это женщина лет двадцати с небольшим, с длинными черными волосами, тонкими руками и серыми глазами, яркими и очень проницательными. Кожа выглядит испачканной, что скорее связано с анемией, а не с грязью.
– Вы не сможете остаться здесь на зиму, – говорит он.
– Джек собирается всё подлатать, когда появится время.
– Небольшой ремонт дому не поможет.
На кухне стол и два стула. Рядом с каменной раковиной коробка из-под апельсинов, в которой лежит несколько чашек, тарелок и пакетов. Половина окна над раковиной разбита и закрыта куском картона. Солнце струится сквозь другую половину, и серая пыль медленно поднимается и опускается сквозь луч света, так медленно, что кажется частью другого, необитаемого мира.
Позже, в гостиной, она садится на кровать и задает вопрос, ради которого и посылала за ним.
– Доктор, могут ли у женщины моего возраста быть проблемы с сердцем?
– Возможно. Болели ли вы ревматизмом в детстве?
– Не думаю. Но у меня одышка. Если я наклоняюсь что-то поднять, я едва могу разогнуться.
– Дайте мне вас послушать. Просто поднимите блузку.
На ней сильно поношенная черная кружевная нижняя юбка. В комнате так же мало мебели, как и на кухне. В одном углу большая кровать с одеялами и еще несколько одеял на полу. Там же стоит комод с часами и транзисторный радиоприемник. Окна увиты густым плющом, а поскольку потолок не оштукатурен и в стропилах зияют дыры, у комнаты нет четкой геометрии, поэтому она больше походит на лесную хижину.
– Мы обследуем вас должным образом, когда вы будете в стационаре, но сейчас могу уверить, что серьезных проблем с сердцем у вас нет.
– О, это такое облегчение.
– Вы не можете продолжать в том же духе. Вы понимаете, не так ли? Давайте вытащим вас отсюда.
– Есть намного более несчастные люди, чем мы, – говорит она.
Доктор смеется, она тоже. Женщина еще достаточно молода, чтобы эмоции полностью меняли ее лицо. На нем появляется удивление.
– Если бы я сделала удачные ставки в футбольном тотализаторе, – произносит она, – купила бы большой дом и организовала приют для детей, хотя говорят, в наши дни из-за таких вещей возникают всевозможные трудности.
– Где вы жили до приезда сюда?
– В Корнуолле. Там, на берегу моря, было чудесно. Смотрите.
Она открывает верхний ящик комода и из-под чулок и детских носков достает фотографию. На ней она запечатлена в туфлях на высоком каблуке, обтягивающей юбке и шифоновом шарфе с мужчиной и маленьким ребенком, прогуливающимися по пляжу.
– Ваш муж?
– Нет, это не Джек, это Клифф со Стивеном.
Доктор удивленно кивает.
– Джек, – продолжила она, – не делает различий между детьми, теми, что его, и теми, что от других мужчин. Мы всё делим поровну, пятьдесят на пятьдесят. Он лучше относится к Стиву, чем его собственный отец. Просто он ко мне не прикасается.
Она смотрит на фото, держа его на расстоянии вытянутой руки.
Врач спрашивает, хотят ли она и муж остаться в этом районе и как они отнесутся к тому, что он попытается поговорить о них в Совете. Она отвечает, не отрывая взгляда от фотографии.
– Вы должны спросить об этом Джека. Мы всё делаем поровну, пятьдесят на пятьдесят.
По-прежнему держа фотографию, она роняет руку на колени и смотрит на доктора, теперь в ее глазах читается гнев.
– Можете сказать, не слишком ли я стара? Джек говорит, что слишком. Я хочу делать это только раз в два-три месяца.
– Это всё из-за усталости и чувства, что вы не справляетесь.
– У меня действительно большой живот. Иногда кажется, что просто нет сил продолжать. Просто хочу остановиться и лежать.
Она встает и кладет фотографию обратно в ящик.
– Вы любите музыку? – спрашивает она и включает радио. Затем, после нескольких тактов, выключает. Стоит, прислонившись к комоду, с совершенно другим выражением лица, как будто включение и выключение радио напомнило ей о чем-то.
– Для меня это просто ничего не значит. Меня это не трогает. Когда он занимается со мной любовью, это ощущается, как мокрая тряпка на лице. Я знаю, что такое настоящая любовь. С отцом Стивена – после рождения нашего сына – это было прекрасно. Мы были вместе, и я отдавалась этому вся. Знаю, что имеют в виду, когда говорят про самую приятную вещь в мире, именно так и было, когда появился Стивен, потому что мой мужчина хотел меня такой, какая я есть. Никогда этого не забуду – до сих пор лежу без сна и думаю: получив Стивена, я получила рай.
– Мы влюбились в это место десять лет назад из-за вида. И должна сказать, что ни разу не разочаровались в нем, даже зимой. Здесь такой покой.
Знаете, прошлой весной, идя по тропинке из деревни, я увидела что-то у ворот. Я повернула за угол у леса и увидела что-то похожее на собаку, но это была не она. Знаете, кто? Барсук. Он просто стоял там между столбами ворот и пялился на меня. Я не знала, что делать. Они опасны? Откуда мне знать. Хью играл в гольф, а я пошла спросить мистера Хорнби, он вернулся со мной, но барсук уже исчез. Это еще не конец истории. Думаю, барсук приходил погостить. Сам себя пригласил. Помните, какой глубокий снег выпал прошлой зимой, не знаю, что бы мы делали без мистера Хорнби, это он расчистил тропинку в лесу, иначе вы просто не смогли бы пройти, мне было по пояс, к тому же стоял сильный холод, просто жуткий, в любом случае я услышала ночью кого-то на крыше, несколько раз будила Хью, но он сказал, что это сползает снег, но я-то знала, что сейчас слишком холодно, понимаете, чтобы снег сползал, а утром пошла посмотреть, и знаете, там были его следы на заснеженной крыше, верите? Полагаю, ему было так холодно там, наверху, что он спустился в темноте немного погреться. Он мог бы прижаться к камину – Хью говорит, что нет, но я уверена, что мог, – и ему было бы хорошо и тепло. Я часто думаю о нем там, наверху, когда сижу у камина. Конечно, это глупо, но вы понимаете, что я имею в виду, говоря, что тут очень мирно, не так ли? Подразумеваю, что в Бирмингеме, где мы жили, когда Хью еще работал, барсуков не водилось… – без остановки болтает она.
Ее звонки обычно касаются его, а не ее самой.
– Я беспокоюсь, доктор, у него болит спина, и думаю, что это может быть смещение межпозвоночного диска. Это случилось на прошлой дождливой неделе, когда он решил вскопать огород впервые за два месяца, и теперь не может привести себя в порядок.
Иногда она говорит более серьезно.
– Он пролежал в постели три дня, и ему трудно дышать. Ночью я просто не могу заснуть, слушая его, и пытаюсь понять, что он говорит, его дыхание звучит как слова, доктор.
Она стоит у двери и ждет.
– Я так рада, что вы пришли. Он разваливается. Лучше позволю вам поговорить с ним самому, потому что мне он не жалуется, не признается, такой забавный, знаете, просто говорит, что все его органы работают. «Какие? – спрашиваю, – что ты имеешь в виду?» Но он просто говорит: «Все органы».
Муж, семидесятитрехлетний мужчина, объясняет, что не может удерживать мочу и у него небольшая боль внизу живота. Врач осматривает грудную клетку и живот. Проводит ректальное исследование, чтобы прощупать предстательную железу и выяснить, нет ли в ней опухоли, которая давит на мочевой пузырь. Проверяет мочу на содержание сахара и белка. С сахаром проблема. Диагностирует легкое воспаление мочевыводящих путей.
Тридцать шесть часов спустя она снова звонит:
– Сейчас он вообще не пьет. Он не может пить. Не выпил ни капли жидкости со вчерашнего завтрака. И у него сонливость. Прямо посреди разговора он отключается – не знаю, что делать. Он не бодрствует, когда я с ним разговариваю, он засыпает, а потом ему опять хочется спать, и он снова засыпает, даже когда я с ним разговариваю.
Доктор улыбается в трубку. Тем не менее, возможно, хотя и маловероятно, сон может быть началом диабетической комы: диабет, проявившийся воспалением мочевыводящих путей. Для уверенности он должен сделать еще один анализ крови на сахар.
У тех ворот, где стоял барсук, он останавливается, смотрит вниз на вид, в который они влюблены, и вспоминает, что она говорила более напряженным, более свистящим голосом, чем обычно: «Всё, что у нас есть, это мы. Поэтому мы должны быть очень внимательными. Мы тщательно присматриваем друг за другом, когда болеем».
На двери здания висит табличка, которая гласит: «Доктор Джон Сассолл, бакалавр медицины и хирургии, обладатель диплома Королевского колледжа акушеров и гинекологов».