Открытие это произошло не сразу. С чувством превосходства, так как Гуденко был еще не пьян, а только воодушевлен выпитым, он поддразнивал сильно захмелевшего Курочкина:
— Вы, Сергей Геннадиевич, полный тезка Нечаева. В этом есть что-то роковое. Согласитесь. Сходство имен часто таит в себе сходство судьбы и характера.
— Впервые слышу,— сухо откликнулся Курочкин.
— Так мне рассказывала одна очень проницательная гадалка. И я подозреваю, что не случайно с вашими способностями вы перебиваетесь с хлеба на квас в Лондоне. Тут есть какая-то тайна. Сознайтесь, вы совершили преступление, подобно Нечаеву? Какая-нибудь экспроприация? Или убили лучшего друга? Можете не стесняться. Гуденко — могила.
— Подобно Нечаеву!— фыркнул Курочкин.— Да если бы в моей груди билось каторжное сердце Нечаева, за мной пошла бы многотысячная армия громил и разбойников!
В дни запоя Курочкин любил выражаться возвышенно.
— Рассчитываете на свое красноречие? Но с вашим тезкой тягаться трудно. Говорят, он распропагандировал охрану Петропавловской крепости.
— На красноречие? Метать бисер перед свиньями? У меня другой талант.
— Какой же, если не секрет?
Хитроватая не то детская, не то безумная улыбка осветила угрюмое лицо наборщика. Он склонил голову набок и игриво сказал:
— Попробуйте угадать.
— Я не мадам Ленорман. Угадывать чужие мысли и предсказывать будущее не умею.
Курочкин вперил в него презрительный, но мутный взгляд и разразился тирадой:
— Кто может предсказать мое будущее? Его нет. Оно умерло вместе с Джузеппе Гарибальди. Ради него и его благородного дела, ему, и только ему, герою, овеянному мировой славой, я бы пожертвовал и жизнью и честью! Я растоптал бы ногами свое доброе имя и...— он оглянулся и с отвращением выкрикнул: — Послушайте! Здесь у вас пауки!
— Полезное насекомое. Уничтожает мух,— спокойно ответил Гуденко.
Речь шла о пауке в стакане, стоявшем на умывальнике. Он прижился. Гуденко не позволял мыть стакан и с каким-то горестно-сладостным чувством наблюдал за бесплодными усилиями паука, смутно напоминавшими его собственную участь. Но сейдас думать об этом не хотелось. Он спросил:
— Дернем по одной?
Дрожащей рукой Курочкин потянулся к стакану.
Откинувшись на спинку стула, Гуденко любовался им,— патетические речи, неудержимое желание продолжать застолье, хмельной полет воображения, готовность принести в жертву своему кумиру и жизнь, и честь,— вся эта смесь французской патетики с русским разгулом вызывала в памяти безумные гусарские ночи в Новой Деревне с цыганами, шампанским, простреленными зеркалами...
Опустевшая бутылка рома и дорогие сердцу воспоминания сделали беседу еще более оживленной. Теперь уже настроение Гуденки мало чем отличалось от вдохновенного парения наборщика. Гуденко даже позабыл, как собирался вначале, расспросить, по каким адресам отправляют в Россию «летучие листки». Оба говорили, не слушая друг друга, не допивая, посылая служанку в ближнюю кухмистерскую за новыми кувшинами эля. В бессвязном разговоре время от времени возникала, однако, тема таинственного таланта Курочкина, и дело кончилось тем, что собутыльники заключили пари a discretion — проигравший должен выполнить любое требование другой стороны. Гуденке предлагалось угадать, каким талантом обладает наборщик. Памятуя о воинственных намерениях Курочкина, о его мечтах о гарибальдийских походах, он предположил, что наборщик необычайно меткий стрелок на манер Вильгельма Телля. И — проиграл. Расплата была изысканно нелепа. Проигравшему предлагалось проплясать казачка в Британском музее. Единственное, что мог выговорить себе еще не окончательно потерявший голову Гуденко,— разрешение танцевать в пустом зале.
Таким оказался зал медалей и монет. Дождавшись, когда дежурный смотритель ушел в отдаленный зал египетского искусства, Гуденко, заложив руку за голову, сначала плавно прошелся под «Метелицу» между витринами и стеллажами, а затем, войдя в раж, пустился в настоящий лихой пляс. Хотя он еще и не знал, какая награда ожидает его за честно выполненный долг. И, как уже не раз бывало, она воодушевит и укрепит в уверенности, что счастливый случай приходит сам. Надо только его подкараулить, не совершая лишних усилий.
Отплясавши, слегка задыхаясь, он вытер капельки пота на лбу и стал допытываться у Курочкина, каким же талантом он в самом деле обладает. И тут произошло открытие, озарившее его скудную жизнь на много недель. Оказалось, что Курочкин — художник. Вернее, не художник, а замечательный копиист. Конечно, подделать полотно Веласкеса или Тициана он не решится, но повторить подпись Бенвенуто Челлини, или автограф Победоносцева, или даже выгравировать на кремовой бумажке портрет дамы в белом парике — Катеньки он может без труда. И не всякий эксперт отличит в этом случае фальшивую сотенную от настоящей ассигнации. Сдерживая с огромным трудом охватившее его волнение. Гуденко спросил:
— И часто вам приходилось применять эти свои способности?
— Никогда,— гордо отрезал наборщик.— Не имею склонности к авантюрам. «Все в жизни прах, все в жизни тлен, а в смерти все туманно»,— сказал один неглупый английский поэт. Но если бы судьба свела меня с Гарибальди, я мог бы быть ему полезен.
— Подумали бы лучше о своей пользе! — вырвалось у Гуденко.
Надо же! Топор под лавкой. Рядышком. Искал, искал несуществующий заговор — оказалось, антиконституционная акция прямо под рукой! Он плохо владел собой. Радужный план будущего рискованного предприятия еще смутно мелькал в голове, но уже обнадеживал.
Не замечая воодушевления своего собутыльника, Курочкин все так же мрачно пробубнил:
— Поздно. Время мое истекло.' Идеалы во прахе. Будущего не вижу.
Гуденко отмахнулся:
— Будущее ваше блистательно. Вы не подозреваете, как счастливо сложились для вас обстоятельства. Ловите фортуну за хвост.
Он и сам верил в то, что говорил. Возникший внезапно план использовать талант Курочкина был единственным шансом на спасение его самого от нависшей угрозы.
Три дня назад Рачковский приехал в Лондон и вызвал к себе Гуденку в отель на Гровенор-стрит. Приглашение свалилось как снег на голову. Он не подозревал, что начальник агентурной разведки иногда совершает инспекционные поездки и теперь уже несколько дней пребывал в Лондоне и даже посетил Ольгу Алексеевну Новикову. Ничего хорошего от встречи с Рачковским он не ждал. Наблюдения его над лондонскими эмигрантами были очень поверхностны, сведения скудны. Готовясь к свиданию, он судорожно старался придумать какое-нибудь сенсационное сообщение, но, кроме оживленной переписки Фанни Степняк с семьей Карауловых, пребывающих в Сибири, и довольно частых писем Минского и Венгеровой из России, в голову ничего не лезло.
К Рачковскому он явился в состоянии смятенном и в то же время готовый к отпору.
Начальник заграничной агентуры сидел у камина в вольтеровском кресле, в халате, с трубкой в зубах. Когда-то он мечтал быть флотским офицером, стоять на капитанском мостике, вглядываясь в туманные дали. А какой же морской волк без трубки в зубах?
Интимность обстановки, немундирный вид Рачковско-го в халате, с обнаженной жилистой шеей, выступающей из батистовой сорочки, пылающие поленья в камине, дымчатые сумерки за окном вдруг странно расслабили Гуденку, почти успокоили его. Соблюдая субординацию, он бодро отчеканил:
— Явился по вашему приказанию.
Рачковский вяло отозвался:
— Было бы лучше, если бы вы действовали по моему приказанию.
Недоуменно задрав и без того высоко вскинутые брови, Гуденко захныкал:
— Воля ваша, Петр Иванович, я, кажется, прилагаю усилия...
— Не по тому адресу прилагаете. Ольга Алексеевна, человек бесценный для нашего ведомства, не может вспоминать о вас без дрожи отвращения.
Внезапно обнаглев, Гуденко, не раздумывая, брякнул:
— Я тоже. Хорошо хоть в этом мы сошлись.
— Вижу, что она была права,— Рачковский встал, сдерживая бешенство, зашагал по комнате.— Вы, по-видимому, забыли свое место и свою роль. Вы агент. Исполнитель приказаний начальства и наблюдатель. Вы обязаны понимать, что от вас требуется. А что вы преподнесли Ольге Алексеевне? Вот полюбуйтесь,— он указал рукой на письменный стол,— вон там, в желтой папке, ваш трофей. Она швырнула его мне, а вам сделала прощальный подарок — убийственную аттестацию.
— Убийственную?— чуть слышно прошептал Гуденко.
Он рванулся было к столу, но Рачковский остановил его.
— Не торопитесь. Мне пришлось выслушать, что мы прислали к ней человека грубого, бестолкового, непроверенного, кажется, даже пьяного. Я должен сделать из этого выводы. Самые радикальные. Вам понятно?
У Гуденки потемнело в глазах. Качнулся на потолке розовый фонарь на массивных цепях, будто поехало в сторону чеппенделевское кресло у письменного стола. Свершилось. На улицу. Вышвырнут, как приблудившегося пса. А все она, зловещая волоокая дама. Пиковая дама!
— Тройка, семерка, туз!— выпалил он, совершенно растерявшись.
— Что вы сказали? — грозно спросил Рачковский и вдруг расплылся в хитрой улыбке: — Пиковая дама? Слушайте, с вашим воображением неужели вы не можете соорудить подобие заговора? Подбить их, вдохновить, наобещать чего угодно. Вы же прекрасно работали в Америке. Вошли в доверие... Куда все девалось?
Все еще не веря счастливой перемене в тоне, Гуденко бормотал:
— Так там же была только транспортировка... Дело техническое, принял — отправил. И люди другие. А тут...
Они же умнее меня! — вырвалось у него с бесстыдной откровенностью. Рачковский поскучнел, сказал нахмурившись:
— Не приходится сомневаться. Умнее. Но не думайте, что вы один занимаетесь наблюдением. Пока что сведения мало расходятся. Но работа ваша вялая. Я рассчитывал, что вы сумеете действовать. Не только наблюдать. Ошибся. И теперь — даю две недели срока. Ваши подопечные должны совершить акцию. Противоречащую английской конституции. Или хотя бы дающую материал для статьи об их деятельности.