Вдруг сердце екнуло. Он остановился. Там, впереди, у подъезда оперного театра выходила из экипажа Ольга Алексеевна Новикова. В разлете нахмуренных соболиных бровей, в крепко сжатых змеиных губах почудилось что-то зловещее, угрожающее. Он увидел ее издали, она не могла его заметить в толпе прохожих, и все-таки сделалось не по себе, как от неожиданно возникшего дурного предзнаменования. Он так и стоял, прижавшись к стене, не сводя глаз с закутанной в синюю ротонду фигуры, неторопливо плывущей к театральному подъезду, тупо следя, как колыхались белые эспри в ее высокой прическе. Дернул же черт выбрать дорогу в этот час через Пикадилли!
Она уже давно исчезла в дверях, а он все смотрел вслед, странно ослабевший, придавленный дурным предчувствием. «Пиковая дама»,— прошептал он чуть слышно. Как это в голову пришло там, в гостинице у Рачковского. И вспомнив, что тот ничуть не рассердился, а даже обрадовался этому сравнению, сразу приободрился и повеселел. Все будет хорошо, убеждал он себя. Вот уж и достали гравировальные инструменты. Только бы расшевелить этого мрачного алкоголика хоть ненадолго.
Наборщика в типографии не было. Но зато в углу сидела Лилиан и, низко склонившись над столом, переводила на английский статью из только что сверстанной брошюры. «Старается для какой-нибудь английской газетенки»,— подумал с раздражением. С тех пор, как она вышла замуж за Войнича, к прежнему чувству влюбленности и восхищения примешивалась обида. Ему казалось, что Лили не сдержала своего обещания, хотя она не подозревала о его чувствах и почти не замечала его существования. Меньше всего ему хотелось сегодня увидеть в типографии именно ее.
В другом конце комнаты сидел Михаил Войнич и тоже трудился над списками и ведомостями. Надо же было застать сегодня в типографии эту чету. Он хотел повернуть обратно прямо с порога, но был остановлен Войничем.
— Хорошо, что вы сами явились. По крайней мере не пришлось вас разыскивать.
Угрожающие нотки насторожили Гуденку, но не слишком испугали, и он сразу перешел в наступление:
— А почему вы разговариваете со мной в таком тоне? Я не служащий вашей типографии, не обязан, как вы выразились, «являться» сюда, и нет никакой нужды меня разыскивать.
— Ошибаетесь. Вам следовало бы радоваться, что пока что вас разыскиваем мы, а не сотрудники Скотланд-Ярда.
Все. Курочкин «раскололся». Ясно как божий день. Пьяная рожа! Но сопротивляться надо до последнего. И он сказал:
— Что за чушь вы городите? Какой такой Скотланд-Ярд? Скорее всего, это вас разыскивает международная полиция! Уж не собрались ли свалить свои неудачи с больной головы на здоровую?
Лили подбежала к ним, невольно загородив собой Войнича.
— В Англии не преследуют за политические убеждения. Это знает каждый иностранец,— сказала она.— Вам, должно быть, кажется, что вы все еще в России? Там очень любят угроживать...
— Угроживать? — переспросил Гуденко, как всегда любуясь ею, когда она коверкала русские слова.
— Да. Угроживать — пугать. Но как, по-моему, вам лучше самому бояться ваше преступление.
Она стояла, сложив руки на груди, крепко сжав губы, нахмурившись, всем своим видом давая понять, что дальнейший разговор бесполезен. Именно такой тип решительных и чистых женщин казался Гуденке неотразимо привлекательным. И хотя он понял, что все рухнуло, замысел его раскрыт, он продолжал сопротивляться:
— Какое преступление? О чем речь?
Войнич раздраженно и сухо объяснил:
— Вы хотели превратить типографию Вольного фонда в фабрику фальшивых ассигнаций. Степняк и Волховский, не желая продолжать с вами дальнейших сношений, уполномочили меня сообщить вам об этом и о том, что они требуют, чтобы вы прекратили участие в субсидировании Фонда и больше не появлялись ни здесь, ни у них дома.
Удар был так силен, что у Гуденки не хватило сил для искреннего негодования. С напускным пафосом он лепетал:
— Я не позволю... Задета моя честь. Какие-то инсинуации... Я потребую объяснений. Как бывший офицер, я явлюсь и потребую объяснений и удовлетворения!
— Сатисфакции? — расхохотался Войнич.
Лили недоуменно смотрела на них.
— А что есть удовлетворение? — спросила она.
Несколько войдя в роль, Гуденко выпятил грудь и отрапортовал:
— Дуэль, с вашего разрешения, прекрасная леди. Тут уже расхохоталась мало склонная к юмору Лили:
— Вы будете стрелять в Сергея Михайловича? Вы? Разве вы воин? Мужчина?
— А кто же?..— совершенно растерявшись, спросил Гуденко.
— Так... Жидкость...— Она сделала жест рукой, как бы ловя что-то неосязаемое.— Вроде вода.
— Она хочет сказать — кишка тонка стреляться со Степняком,— подытожил Войнич и добавил: — Не советую вам пускаться в объяснения. Сгиньте.
День и ночь
— Этому надо дать отпор!
— Если мы будем молчать, кто же вступится за оклеветанных?
— Какая беспардонная наглость!
— Шулера!
— Я думаю, что наш голос услышат скорее, чем голоса этих наймитов, спрятавшихся под псевдонимами.
Шло заседание Общества друзей русской свободы в гостиной сэра Роберта Спенса Ватсона, бессменного председателя Общества.
Степняк молча сидел в глубоком вольтеровском кресле, любуясь искренним негодованием этих, по . большей части уже немолодых, джентльменов. Усатые лица, чопорные сюртуки, сдержанные манеры — сплошная официальщина! И такое бескорыстное участие к чужой беде. Беде людей совершенно чужих, далеких, во многом непонятных им, может, даже отталкивающих. Что же, в этом, наверное, есть доля его муравьиной работы. Он не ошибся в своих расчетах. Давно, еще только приехав в Англию, в письме Исполнительному комитету «Народной воли» он писал, что пока движение русских социалистов не идет дальше завоеваний буржуазных политических свобод. Попросту говоря, завоевания элементарных человеческих прав. И именно поэтому они плоть от плоти, кость от кости мало-мальски передовой Европы. Но Европа этого не понимает и считает нигилистов чудищем огромным, озорным, стозевным. Европа не признает в нигилистах частицы самой себя, и нужно долго долбить по одному месту, чтобы доказать, что современные террористы — это люди 89-го и 93-го годов во Франции, память которых ныне свято чтут. Избави бог скрывать от европейцев свой идеал социализма. Это было бы нелепо и постыдно. Но знакомить европейского читателя надо не с программами русских революционеров, а с нынешним этапом революционной борьбы в России. Временно эта борьба совпадает со стремлениями европейских радикалов. В таком духе он и писал свои статьи в «Свободной России». И вот теперь по единодушному сочувствию собравшихся англичан видно, что работа не пропала даром.
Поводом для совещания послужила непрерывная, настойчивая, как осенний дождь, травля «преступных эмигрантов» в заграничной печати. Заботами Рачковского пасквильные статьи появлялись то в английской, то во французской прессе.
«Капля долбит камень»,— любил повторять начальник заграничной агентуры и без устали фабриковал фальшивки. Когда русские эмигранты собирали средства для голодающих в России, он с безрассудной наглостью выпустил пасквиль в виде прокламации под заглавием «Вынужденное заявление». Под ним стояла подпись Плеханова, который якобы называл лондонских эмигрантов — Кравчинского, Шишко, Войнича и других — отребьем рода человеческого. Плеханов напечатал во французских газетах опровержение, разоблачающее подделку. В послесловии вышедшей в это же время брошюры Степняка «Заграничная агитация» тоже упоминалось об этом мошенничестве.
Кроме опровержения возмущенный поклепом Плеханов поместил в журнале «Социаль-демократ» целую статью под названием «Шпионские забавы». На что же рассчитывал Рачковский? По-видимому, все та же бесстыдная заповедь: «Клевещите, клевещите, всегда что-нибудь останется».
Спустя некоторое время — новый удар, статья «Анархисты, их методы и организация». Она была нафарширована сведениями из составленного русской полицией сочинения «Русский меморандум». А затем посыпались, как из рога изобилия, статьи в английских и французских журналах, полные инсинуаций по адресу Степняка. Чашу терпения друзей русской свободы переполнило «Открытое письмо доктору Спенсу Ватсону». Председателя «Общества друзей русской свободы» укоряли за дружбу с этим извергом Степняком. Подписано послание было именем П. Иванова, под которым мог скрываться любой сотрудник Рачковского. А вскоре в «Фигаро» появилась статья, где Степняка впервые без обиняков называли двойной фамилией — Степняк-Кравчинский и весьма произвольно описывали эпизод расправы с Мезенцевым.
Исполнительный комитет «Общества друзей русской свободы» твердо решил положить конец этой безудержной травле. На собрании у Спенса Ватсона было принято постановление издать сборник, показывающий в истинном свете деятельность русских эмигрантов,— «Нигилизм как он есть».
Споров не было. Собравшиеся оказались на редкость единодушными, предложенный план сборника не вызвал возражений. Англичане настаивали только на том, чтобы основные статьи были написаны Степняком. Ему и карты в руки.
Открываться сборник должен был статьей Спенса Ватсона. Его авторитетный голос даст отпор всем клеветническим измышлениям клевретов Рачковского. Затем последуют небольшая статья Степняка о том, почему возникла необходимость в такой книге, и две его публицистические статьи: «Чего нам нужно?» и «Заграничная агитация».
Как всегда, Степняк не без удовольствия отметил трезвую деловитость англичан. Пустой болтовни не было. Решив вопрос о содержании сборника и возможных сроках выхода его в свет, все быстро разошлись, но Ватсон попросил Степняка задержаться.
Когда вернулись в кабинет, он сказал:
— Раньше чем приступить к предисловию для сборника, мне бы хотелось задать вам несколько вопросов. Надо ведь ясно представлять причины, а по сути, историю всякого явления. А я не могу понять, как случилось, что после жесточайшего гнета, полного оцепенения общественной жизни при Николае Первом так быстро, так невероятно смело разбушевалось движение народников?