Шоу сердито жевал бороду.
— Уходят! — выкрикнул он.— Те, кто уходит навсегда, присоединяются к большинству. Но здесь... Здесь меня обокрали! Отняли частицу кислорода. Встречаясь со Степняком, глядя на его лицо, я всегда испытывал чувство радости. Самое имя его вызывало светлые ассоциации. Мы всегда говорили о чем попало, но больше о книгах, и я, никогда ничего не читавший, поражался тем, что он читал все. Когда он успевал?
В самом конце площади на углу переулка стоял грязный, будто весь заросший белесо-бурой шерстью, Гуденко. Он потерял последнее — мундир зуава и бравую гусарскую выправку и, понурившись, беспокойно косясь по сторонам, стыдливо запахивал на себе дырявый парусиновый балахон. Такой же обтрепанный старик, товарищ по ночлежке, тянул его за руку, уговаривая пробиваться вперед:
— Тут не получишь ни пенни. Одни рабочие. А у гроба, глядишь, разжалобятся, все-таки родня...
Гуденко мотал головой:
— Не пойду. Я убил его.
Старик поглядел на него удивленно-презрительным взглядом:
— Бреши больше. Он под поезд попал. В газетах писали.
Но Гуденко мотал головой и не двигался с места. Еще вчера, в тяжелом хмелю прочтя на обрывке газеты о смерти Степняка, в каком-то пьяном озарении он вдруг понял, что это самоубийство, что Степняка доконала мысль о судьбе Оболешева. Рука Рачковского дотянулась-таки до него.
Старик все-таки потащил Гуденку в толпу, запрудившую площадь.
С трибуны слышался, то пропадая, то возникая, чей-то голос:
— ...Он был человек действия, он жаждал действия... Вокруг него самые инертные становились деятельными... Само английское общество, в особенности его малосознательные слои, выиграло от знакомства с таким человеком... Он расширил политические горизонты, озарил романтическим светом представление о братстве народов...
Народ все прибывал на площадь, снег теперь уже валил крупными мокрыми хлопьями и тут же таял.
К Волховскому, по-прежнему стоявшему у самой трибуны, снова пробрался юркий журналист и представил своего долговязого коллегу с некрасивым умным лицом.
— Тут возникло одно предположение. Может, вы прольете свет?
Долговязый пристально поглядел на Волховского и сказал:
— Степняк был такой сильный, здоровый человек. Уравновешенный. Я встречал его в редакциях. Он не мог... Я не могу себе представить... Как это могло случиться? Еще совсем молодой...
— Жить вообще опасно,— заметил Шоу,— в любом возрасте.
— Нет, я как раз исключаю случайность. Вы меня не поняли. Он же бельмо на глазу у царского правительства! И может, чья-то рука... рука наемного убийцы толкнула?..
Волховский грустно поглядел на журналиста:
— Это очень правдоподобная версия, но вы ошиблись. Были очевидцы. Он переходил пути один. Просто, как всегда, торопился.