Неожиданно поблизости раздались высокие, пронзительные голоса. Джон очнулся от грез, поднял голову и огляделся вокруг. В дверь вливался словно бы нескончаемый поток неотличимых друг от друга восьмилетних мальчиков- близнецов, одетых в хаки. Тихая палата сразу же наполнилась оглушительным гамом и визгом. Дети стали прыгать, бегать и ползать по всей палате — они залезали под койки, пялились в экраны телевизоров, играли в пятнашки между койками, строили гримасы, умирающим.
Линда их поразила и даже немного напугала. Вокруг ее постели сгрудилась кучка близнецов: с боязливым любопытством они таращились на это необычное, непонятное существо.— Гляди! Гляди! — произнес один близнец тихим, испуганным голосом. — Что с ней? Почему она такая толстая?
Они никогда еще не видели ничего подобного — не видели лица, которое не было бы юношески-свежим и загорелым, не видели тела, потерявшего стройность. Сорокачетырехлетняя Линда казалась им каким-то дряхлым чудовищем.
— Ух, какая уродина! — прошептал кто-то. — Посмотри, какие у нее зубы.
Неожиданно из-под кровати, откуда ни возьмись, выполз близнец с курносым приплюснутым носом и необыкновенно тупым выражением лица. Он пристроился между кроватью и креслом Дикаря и выпялился на спящую Линду.
— А я думаю... — начал было он, но не успел договорить: железная рука Дикаря сграбастала его за шиворот, подняла в воздух и отшвырнула прочь с такой силой, что он пролетел добрую половину палаты.
Близнец завопил во всю мочь; на его вопли прибежала Старшая Сестра.
— Что вы ему сделали? — гневно спросила она. — И вообще, что вы тут себе позволяете! Я не допущу, чтобы вы избивали детей!
— Ну так прикажите им не приближаться к этому одру, — с еле сдерживаемой яростью потребовал Дикарь. — Что здесь нужно этим грязным отродьям? Какое кощунство!
— Кощунство? Да что вы там мелете? Они проходят курс программированного привыкания к смерти; этот метод — вершина современной человеководческой науки. Так что зарубите себе на носу: если вы еще раз посмеете вмешаться, я позову охрану, и они в два счета вышвырнут вас отсюда.
Дикарь поднялся и сделал шаг по направлению к Сестре. Его лицо и походка не предвещали ничего хорошего, и Сестра в ужасе попятилась. Но усилием воли Дикарь обуздал себя, повернулся и, ничего не сказав, молча сел у постели Линды.
Увидев, что ничего страшного не произошло. Сестра приободрилась.
— Я вас предупредила, — сказала она, — так что имейте в виду.
Однако она все-таки благоразумно увела наиболее настырных близнецов подальше от Линдиной кровати — в другой угол палаты, где под руководством одной из младших сестер остальные дети уже увлеклись игрой в "прятки-пипки".
— Вы можете пойти пока и выпить чашку раствора кофеина, а я с ними поиграю, — сказала Старшая Сестра младшей сестре (ощущение начальственной власти вернуло ей спокойствие и уверенность в себе). — Ну, дети! Ко мне!
Линда беспокойно пошевелилась, открыла на секунду глаза и снова погрузилась в дрему. Минут через пятнадцать она проснулась еще раз, приподнялась на подушках, уставилась в экран телевизора, с минуту вглядывалась в него, втягивая ноздрями надушенный воздух, а потом вдруг улыбнулась — улыбнулась восторженной ребяческой улыбкой.
— Попе! — пробормотала она и прикрыла глаза. — О, мне так хорошо, мне так...
Она вздохнула и опять грузно опустилась в постель.
— Но, Линда! — умоляюще сказал Дикарь. — Неужели ты меня не узнаешь? Линда, ты узнаешь меня?
В его глазах заблестели слезы. Он нагнулся над кроватью и поцеловал Линду.
Ее губы зашевелились.
— Попе! — прошептала она еще раз.
Дикарь почувствовал себя так, словно ему в лицо плеснули помоями.
— Но я же Джон! — закричал он. — Я Джон!
Он схватил Линду за плечо и сильно встряхнул.
Линда широко раскрыла глаза. Она увидела его, узнала его — "Джон!" — но его реальное лицо, его реальные сильные руки претворялись для нее во что-то воображаемое, из чего состояла вся вселенная ее галлюцинаций. Она поняла, что он — Джон, ее сын, но он был для нее сейчас осквернителем мальпаисского рая, где она наслаждалась соматическим отдыхом в объятиях Попе. Он разъярился из-за того, что Линда с нежностью вспоминала теперь про своего любимого Попе, он тряс ее за плечи, потому что Попе лежал сейчас вместе с ней в этой постели — как будто в этом было что-то плохое, как будто этого не случается со всякими людьми, даже самыми что ни на есть цивилизованными!
— Каждый человек принадлежит... — прошептала Линда.
Голос ее неожиданно затих и перешел в какое-то клокотание, рот открылся, она стала судорожно глотать воздух. Но, казалось, Линда уже разучилась дышать. Она попыталась вскрикнуть, но из этого ничего не получилось, и только ужас и боль в ее глазах выдавали, что она страдает. Ее руки поднялись к горлу, потом начали шарить в воздухе — Линда не могла больше дышать, воздух переставал существовать для нее.
Дикарь вскочил на ноги и склонился над ней.
— Что с тобой, Линда? — крикнул он умоляюще, словно прося вернуть ему надежду. — Что с тобой?
Во взгляде ее он уловил ужас — и вместе с ужасом, как ему показалось, упрек. Она попыталась было приподняться, но снова кулем свалилась на подушки. Лицо ее исказилось, губы посинели.
Дикарь опрометью кинулся через палату.
— Скорее, скорее! — заорал он. — Скорее!
Старшая Сестра, окруженная гурьбой близнецов, игравших в "прятки-пипки", обернулась. Выражение изумления у нее на лице сразуже сменилось недовольной гримасой.
— Перестаньте орать! — прошипела она. — Подумайте об этих крошках. Вы же можете их распрограмми... Что вы делаете? Осторожнее!
Дикарь ворвался в круг детей; раздалось хныканье.
— Скорее, скорее! — он схватил Сестру за рукав и потянул за собой. — Скорее! Что-то случилось! Я ее убил!
Когда они подбежали к койке № 20, Линда была мертва.
Дикарь несколько мгновений постоял неподвижно, как оцепенелый, а потом рухнул перед кроватью на колени и залился слезами.
Сестра оторопела и не знала, что ей делать. У нее на глазах взрослый мужчина из высшей касты вдруг бухнулся на колени перед постелью только что скончавшейся пациентки и захныкал, как ребенок-дельта. Само по себе это уже было достаточно скандальное зрелище, а тут еще вдобавок такое произошло на глазах у несмышленых детей, которые, конечно, сразу же позабыли про свою игру и во все глаза уставились (бедненькие малютки!) на дикую сцену, которую этот псих разыгрывал перед койкой № 20. "Что мне теперь делать? — думала Сестра. — Поговорить с ним? Постараться его вразумить, убедить его вести себя прилично? Напомнить ему, где он находится? Объяснить, какой непоправимый вред он может нанести этим невинным младенчикам? Ведь он же своими отвратительными криками их совершенно распрограммирует: как будто смерть — это нечто ужасное, нечто такое, из-за чего следует расстраиваться! Несчастные детки будут совершенно сбиты с толку, у них разовьются неверные реакции, и они начнут вести себя антиобщественно...".
Сестра сделала шаг вперед и тронула Дикаря за плечо.
— Ведите себя прилично! —сказала она негромко, с угрозой в голосе.
Но тут она обернулась и увидела, что пятеро или шестеро детей уже двигаются к койке № 20. Еще минута, и... Нет, опасность была слишком велика: то, что происходило сейчас в палате, могло распрограммировать всю группу, отбросить ее на шесть-семь месяцев назад в человеководческом воспитании. Нужно было, не теряя времени, немедленно что-то предпринять. Сестра бросила Дикаря и заторопилась к своим подопечным.
— Ну, кто хочет шоколадный эклер? — спросила она громким, неестественно радостным голосом.
— Я! — завопила хором вся бокановскифицированная группа; койка № 20 была мгновенно забыта.
— О Боже, Боже, Боже! — повторял про себя Дикарь; терзаясь горем и раскаянием, он не мог найти никаких других слов. — Боже! — громко прошептал он. — Боже!
— А что он говорит? — произнес у него за спиной чей-то звонкий голос.
Дикарь вскочил и оглянулся. Рядом с ним стояли пятеро близнецов, одетых в хаки, каждый с эклером в руках. Их одинаковые лица были вымазаны шоколадом, и десять глаз изумленно впивались в Дикаря.
— Она умерла? — спросил один из близнецов.
Несколько мгновений Дикарь молча глядел на них. Затем — так же молча — он повернулся и медленно пошел к двери.
— Она умерла? — повторил любознательный близнец, труся рядом с ним.
Дикарь поглядел на него сверху вниз и, не отвечая, оттолкнул от себя. Тот плюхнулся на пол и заревел. Дикарь даже не оглянулся.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Штат обслуживающего персонала Парк-Лейнской Больницы для Умирающих состоял из ста шестидесяти двух дельт, которые принадлежали к всего лишь двум бокановскифи- цированным группам идентичных близнецов: группе из восьмидесяти четырех рыжеволосых особей женского пола и группе из семидесяти восьми долихоцефалических особей мужского пола. По окончании рабочего дня, ровно в шесть часов вечера, обе группы дельт собирались в просторном вестибюле Больницы, где Заместитель Заведующего Хозяйственным Управлением Больницы выдавал им положенный дневной рацион сомы.
Случилось так, что, когда Дикарь покинул палату, в которой умерла Линда, было как раз шесть часов; и, выйдя в вестибюль из лифта, он неожиданно для себя очутился в толпе дельт, ожидавших выдачи сомы. Однако мыслями Дикарь витал далеко-далеко, и он, сам не сознавая, что делает, стал плечами и локтями прокладывать себе путь сквозь толпу.
— Эй, чего пихаешься? Куда прешь?
Тихо и громко, вызывающе и обиженно, с Дикарем десятками ртов говорили только два голоса; и, куда бы он ни бросал взгляд, со всех сторон на него глядели только два лица, словно размноженные сложной системой зеркал. И тут Дикарь очнулся от оцепенения, вернулся к действительности и осознал, в каком мире он находится. Он поворачивался налево, направо, назад, но повсюду, к своему ужасу и отвращению, он видел одни и те же два лица, которые двоились, троились, шестерились, двадцатирились, пяти- десятирились... Близнецы, близнецы! Куда ни кинь глазом, спасу нет от близнецов! Как неотличимые одна от другой мушиные личинки, они дерзко, нагло кишели вокруг Дикаря, стремясь омерзить таинство кончины Линды, — как личинки, но только куда крупнее и гаже, они ползли сквозь его горе и его покаяние. Дикарь помедлил и безумным взглядом обвел копошащийся вокруг него суетливый рой одинаковых существ, обряженных в одинаковую одежду цвета хаки. "Как много добрых лиц! — ехидно заглумились над ним звенящие шекспировские строки. — Как род людской прекрасен! О счастливый новый мир!"