— Ты куда? — завопил я. — Разве ты не видишь, что Такуме намного севернее?
— Вижу, — крикнул он в ответ. — Но здесь между островами сильное восточное течение.
Я долго взвешивал все обстоятельства, стараясь сообразить, куда нас занесет, случись, что мы не выйдем к Такуме, однако карта архипелага Туамоту недостаточно четко запечатлелась в моей памяти. Наконец я сдался и, уловив промежуток между двумя волнами, спросил Тетоху, что же будет с нами, если мы промахнемся.
— Лучше не промахиваться, — сказал он. — Хоно и Нуи зазевались однажды и попали в сильное течение. Не успели они опомниться, как их лодку отнесло далеко в океан. Вскоре Рароиа и Такуме скрылись за горизонтом. Порыв ветра сломал мачту, и лодка превратилась в игрушку волн. Два дня носило их, потом они увидели какой-то остров, прыгнули в воду и поплыли. Полдня пришлось плыть!
Тетоху был прав. Лучше уж не промахиваться, если нет особого желания два дня носиться по волнам, а потом еще полдня плыть до берега. Мы уцепились за противовес так, что суставы побелели, и положились на искусство Тетоху. Не знаю как, но после двух часов полоскания и тряски, словно в стиральной машине, он привел лодку к Такумскому рифу. Три лодки уже пришли туда, остальные были на подходе.
— Разве это волнение? — заметил Тетоху, когда мы шли уже вдоль рифа. — Вот я помню один случай, когда шел с острова Такуме на Рароиа в непогоду. Всю семью вез. Такумцы пророчили беду, но я все равно поплыл. Ветер дул такой, что пришлось всем лечь на палубу. Нас чуть не смыло волнами, в конце концов я сказал жене и ребятишкам, чтобы лезли в трюм, а сам прыгнул за борт и уцепился за руль. К счастью, ветер нес лодку прямо на Рароиа, и нас выбросило на риф. Когда я открыл люк, жена и дети лежали в обмороке. Должно быть, просто воздуха не хватило, потому что на берегу они скоро пришли в себя.
— Бог дураков хранит, — попытался я произнести по-туамотуански, но Тетоху не понял меня. Тогда я просто спросил, чего ради он отправился в такое безрассудное плавание.
Расколотые ореха кладут для сушки выпуклой стороной вверх; таким образом можно предохранить мякоть от дождя.
Прежде чем расколоть орех, его очищают от кожуры с помощью обыкновенной палочки, воткнутой в песок.
Высушенную мякоть — копру — легко отделяют кривым ножом от скорлупы.
Лодки рыбаков очень малы, и только противовес позволяет им сохранять устойчивость. Копье, которое держит юноша, значительно длиннее лодки. Но полинезийцы, не задумываясь, пускаются на таких суденышках в плавание по лагуне.
В наше время, когда на остров стали привозить строительный лес, ничего не стоит сколотить лодку из досок. Раньше строить лодки было не так-то просто.
Угри здесь крупные, но их труднее добыть копьем, чем обычную рыбу, — они очень юркие.
Чтобы бить рыбу острогой или копьем на рифе, нужна твердая рука и верный глаз.
Раройцы отличаются поразительной меткостью.
Вся деревня участвует в ловле рыбы камене. Нужны сильные руки, чтобы тянуть рена — стометровый «невод», сделанный из пальмовых листьев.
Рыба прячется в листьях, но женщины быстро находят ее и убирают подальше от собак.
Хороший улов — около двух тысяч камене.
Забавную рыбу держит Мария-Тереза.
Черепаху поймать просто: взял за щит и перевернул.
Только что выловленные перламутровые раковины неприглядны.
Нужна обработка и полировка, чтобы перламутр заиграл всеми своими красками.
Типы островитян Рароиа.
Последовал типичный для полинезийца ответ:
— Ты понимаешь, один наш приятель на Рароиа пригласил меня на пир, и мне, конечно, жаль было пропустить такой случай.
Мы отыскали в рифе расщелину и проникли в лагуну, оседлав гребень могучей волны. В тот самый миг, когда лодка ударилась о коралловое дно, мы соскочили и крепко ухватились за борта, чтобы не дать течению унести ее обратно. Затем пошли вброд к берегу и вытащили лодку на сушу.
Неподалеку, ожидая нас, сидел под кустом Паэа, родственник нашего доброго друга Хури. Хотя мы раньше никогда его не видели, он приветствовал нас, как долгожданных друзей, и повел в деревню, чтобы помочь устроиться.
Со времени нашего предыдущего посещения здесь произошли поразительные перемены. Когда мы заходили сюда на «Моане», то видели захудалую деревушку с полусотней сонных полинезийцев. Теперь на улицах кишел народ, повсюду среди пальм стояли лавки и бары. На открытой площадке пестро одетые мужчины и женщины танцевали под патефон, чуть поодаль вращалось колесо счастья, из палаток и шалашей доносились хриплые звуки радио. Под пальмами лежали навалом велосипеды, у берега на волнах качалось около сотни лодок и четыре моторных катера. Но самым поразительным зрелищем оказался новый деревянный дом с террасой, на которой стояла мебель конца прошлого столетия — обитые красным плюшем стулья, резные шкафы, изящные столы, покрытые вязаными чехлами диваны. Какой-то торговец-ловкач придумал новый способ быстро разбогатеть за счет туамотуанцев. По его собственным словам, спрос на эту мебель был так велик, что он ежегодно отправлялся (I Париж скупать старье на аукционах.
— Как видите, сборище довольно пестрое, — заметил Паэа, улыбаясь, когда мы закончили экскурсию и уселись за «ресторанным столиком» (перевернутым пустым ящиком). — Да еще не все подоспели, потому что сезон начался всего две недели тому назад. Сейчас на острове собралось человек триста ныряльщиков, а обычно их бывает около пятисот. Большинство — не профессионалы, а обыкновенные туамотуанцы и таитяне, мечтающие быстро разбогатеть. Они загребают немалые деньги, которые тут же пропивают или тратят до последнего сантима, и возвращаются домой такими же бедняками, какими приезжают.
Помимо ныряльщиков сюда стекается множество предприимчивых людей — лавочники, проститутки, скупщики, вербовщики, владельцы катеров, их родственники и помощники. Всех объединяет одно стремление — быстро разбогатеть, что кое-кому и удается. Но среди предпринимателей мало полинезийцев. Мы насчитали десять лавок, и все они принадлежали китайским купцам. Булочники, которых собралось десятка полтора, тоже были китайцы. Вербовщики — в основном европейцы — это авантюристы и бывшие моряки; они заблаговременно объезжают архипелаг, уговаривая островитян плыть с ними на Такуме и другие атоллы, где добывается перламутр. Вербовщики оплачивают ныряльщикам проезд в оба конца, а те обязуются продавать найденный перламутр только своему вербовщику. Наконец, скупщики, венчающие эту пирамиду, — все без исключения французы, а так как многие из них одновременно являются судовладельцами, то они, по сути дела, заправляют местным промыслом.
Рынок сбыта перламутра очень неустойчив — ведь речь идет о предмете роскоши, зависящем от прихотей моды. Так, сразу после первой мировой войны спрос был огромен, зато в тридцатых годах даже после окончания кризиса невозможно было найти покупателей. В годы второй мировой войны придумали изготовлять из перламутра сувениры, которые в огромном количестве сбывали американским солдатам. Интерес к этому материалу возродился и держится до сих пор. Сейчас спрос на перламутр хороший и даже превышает предложение. Скупщики буквально дерутся из-за дневного улова — и не зря. Они платят тридцать франков за килограмм, а продают по пятидесяти.
Мы прибыли в Такуме уже под вечер, когда рабочий день ныряльщиков окончился, поэтому мы решили назавтра прямо с утра отправиться с раройцами к месту добычи.
Едва рассвело, как с залива донеслись нетерпеливые сигналы сирены. Мы наскоро перекусили и поспешили на берег, где нас ждали Тетоху и Тахути. У Тетоху еще с прошлого сезона оставалась здесь гребная лодка; теперь мы отыскали ее. Правда, она немного рассохлась и текла, но все же держалась на воде, а это было самое главное.
Множество лодок окружило моторные катера; полинезийцы, весело болтая, крепили буксиры. Мы подгребли к ближайшему катеру; скоро и нам подали конец. Через четверть часа все собрались, капитан нашего катера дал отвальный гудок, и караван двинулся в путь. Я сосчитал лодки — оказалось целых двадцать семь штук.
— Сколько ты платишь за буксировку? — спросил я Тетоху.
— Тридцать перламутровых раковин.
— Тридцать раковин! А деньгами сколько пришлось бы платить?
— Хозяин катера не берет денег, он требует раковин.
Ничего удивительного, подумал я. Тридцать жемчужниц — это самое малое пятнадцать килограммов перламутра или четыреста пятьдесят франков. Иначе говоря, буксировщик получал с владельцев двадцати семи лодок 12 150 франков (свыше тысячи крон) в день. Недурно! [36]
Через полчаса мы подошли к двум большим банкам в южной части лагуны. Здесь моторный катер оставил нас и возвратился в деревню. Лодки быстро разошлись в стороны; каждый ныряльщик отыскал свое любимое место. Наши друзья тоже выбрали место и зачалили лодку за камень.
— Для начала лучше быть поосторожнее, — сказал Тетоху. — Многие сразу опускаются на большую глубину, но это глупо. Они быстро устают, а иных и судороги схватывают. Я всегда сначала ныряю за раковинами по краям отмели. Получается легкая и приятная разминка.
Разговаривая, он надел очки, привязал к поясу сетку и надел брезентовую перчатку на правую руку. Затем скользнул за борт и нырнул. Немного погодя голова его показалась из воды возле лодки.
— Раковин много, — сообщил он радостно. — Ныряйте все, здесь не больше восьми-десяти метров.
Мы последовали совету и прыгнули за борт. Медленно погружаясь на дно, я видел, как легко Тетоху и Тахути передвигаются под водой. Сам я был беспомощен и неуклюж до предела, и когда они уже собирали раковины, находился еще только на полпути к ним. Хотя давление почти не ощущалось, у меня вдруг зазвенело в ушах. Я решил дальше не погружаться, тем более что ничего не терял. Чистая, прозрачная вода позволяла мне отчетливо видеть моих друзей.