Было очевидно, что британцы хотят испытать Блейка. Я сказал ему: «Они хотят проверить, не шпион ли ты». Он умолк, но не подал вида, что испугался. И мы совершенно спокойно планировали дальше наше будущее сотрудничество. Человек менее отважный предложил бы приостановить работу или отказался бы от нее. Но Джордж продолжил трудиться, в полной мере осознавая угрозу[247].
Блейк, в свою очередь, восхищался профессионализмом своих кураторов из КГБ. Его поразило, что, хотя у СИС в Лондоне было помещение напротив советского посольства и служба фотографировала каждого, кто входил в здание и выходил из него, на встречи со своим агентом сотрудники КГБ умудрялись проскользнуть незаметно. Блейк также рассказывал Штази: «Должен сказать — и да простят меня наши друзья в России, — что, пусть русские и не славятся пунктуальностью, советские товарищи из КГБ всегда появлялись на месте с точностью до минуты». Сидевшие в зале немцы прыснули от смеха[248].
С 1953-го и до своего разоблачения в 1961 году Блейк передавал КГБ любые сведения, которые только попадали ему в руки. ЦРУ в 1996 году утверждало: «Согласно подсчетам США, он снабдил Советы документальными материалами объемом в 4720 страниц»[249]. Часть этих материалов могла использоваться для шантажа[250]. Из некоторых переданных им документов у СССР складывалось представление о позиции Великобритании в переговорах на международных саммитах второй половины 1950-х[251].
Главная же его вина состоит в том, что он сдал КГБ имена сотен агентов британской разведки. Имена едва ли не всех британских бизнесменов, туристов, студентов и журналистов (Би-би-си и не только), которых МИ-6 завербовала шпионить за советским блоком, оказались раскрыты даже до того, как те прибыли на место[252]. Намного большая угроза состояла в том, что Москва была осведомлена также обо всех местных агентах, завербованных британской спецслужбой в Восточной Европе, — людях, рисковавших за железным занавесом собственной жизнью. Вот отрывок из интервью Блейка Тому Бауэру на Би-би-си в 1990 году:
Бауэр: Сколько информации вы передали за тот период?
Блейк: Ну, этого я вам сказать не могу.
Бауэр: Почему же?
Блейк: Ее было слишком много[253].
Неудивительно, что Дик Уайт утверждал потом, что Блейк нанес ущерб «гораздо больший, чем Филби»[254]. Владимир Крючков, руководивший КГБ до ареста за участие в попытке государственного переворота в СССР в 1991 году, говорил: «Блейка можно охарактеризовать лишь одним словом — уникальный»[255].
Тем временем Блейк приступил к новой масштабной авантюре в Карлтон-Гарденз: он стал встречаться с юной секретаршей СИС Джиллиан Аллан. Ее отец (полковник, знаток русского языка и специалист по Советскому Союзу) и старшая сестра также работали на «фирму», как тогда называли СИС[256]. «Она мне очень нравилась, — писал Блейк в автобиографии. — Джиллиан была на десять лет моложе меня; высокая, темноволосая, привлекательная, она могла бы стать идеальной женой во всех отношениях». Была лишь одна загвоздка: как двойной агент, он понимал, что однажды его поймают, и не мог предложить ей никакого будущего[257].
К тому же он знал с самого начала, что в ссылку за железный занавес Джиллиан вслед за ним не поедет. Блейк рассказал мне: «Она была настоящей англичанкой. Помню, мы жили в Берлине — в… хм… 1970-е?»
«В 1950-е», — поправил я его.
«Именно, — продолжал он. — А там можно было достать все, но она покупала одежду только в Англии. Раз английское — значит, хорошее, а неанглийское уже не годилось, ха-ха-ха!»[258] Тем не менее Джиллиан хотела выйти за него замуж. Блейк пытался отдалиться от нее и не втягивать в свою запутанную биографию, говоря, что не представляет себя «респектабельным домовладельцем и семьянином». Его нежелание «портить себе жизнь» столь велико, говорил он, что ему не хочется обзавестись даже собственной машиной или проигрывателем[259]. Этот ответ напоминает письмо, которое Блейк десятью годами ранее написал голландской деревенской девушке Лус, когда бежал из оккупированных Нидерландов: Лус не должна чувствовать, что чем-то ему обязана, «ведь теперь в будущем нет никакой уверенности». Когда однажды вечером Джиллиан в лоб предложила ему: «Давай поженимся», — он снова взялся ее отговаривать, дескать, не хочет, чтобы из-за него она была несчастлива, напоминал ей о своем иностранном происхождении[260]. Но она настаивала, и в конце концов он согласился — наперекор собственному здравомыслию[261]. Они поженились в Мерилебоне в сентябре 1954 года. На свадьбу Блейк пригласил только своих родных; друзей, судя по всему, у него было так мало, что его шафером стал брат Джиллиан[262].
И в СИС (где служебные романы считались предпочтительнее всех прочих), и в КГБ приветствовали женитьбу Блейка на коллеге из «фирмы»[263]. Будь этот брак замыслом КГБ, то троих сыновей, родившихся у Блейка с Джиллиан, можно было бы считать побочным продуктом разведдеятельности отца.
Сидя на диване, Блейк размышлял: «Зря, совершенно зря было одно, я об этом переживаю, и для них самих, — он имел в виду сыновей, — это не секрет, нельзя было жениться».
Ида принесла очередную порцию бутербродов. Блейк, жуя, продолжал: «Но объяснить ей [Джиллиан] это было очень трудно. Открыться ей я не мог. Не мог».
Я спросил, был ли у него шанс отказаться от работы на СССР.
«Ну, шанс, пожалуй, был. Наверное, но я сам предложил им помощь и считал, что слово нарушать нельзя».
Эти обязательства были важнее семьи?
«Знаете, как бывает, — ответил он невпопад. — Я думал: „Ладно, все само образуется“. Эхм, надо бы мне пересесть в тенек».
Террасу заливали лучи полуденного солнца. Опираясь на трость, Блейк поднялся с дивана, и мы уселись в тени. Он продолжал: «Мне казалось: „Может, удастся ее убедить“, хотя вряд ли это было возможно, но я так думал». Немного замявшись, он добавил: «Я думал: „Она так ко мне привязалась, лучше уж поженимся и будем надеяться на лучшее“»[264].
В разговоре с немецким телеисториком Гуидо Кноппом в 1990-е годы Блейк пространно размышлял над своим решением вступить в брак: «Многие солдаты во Вторую мировую войну женились перед уходом на фронт. Нечто подобное пережил и я». И прибавил откровенно: «Я был солдатом холодной войны»[265].
Может, гражданскому населению Запада и Советского Союза 1950-е годы и казались мирным временем, но только не Блейку. Он рисковал своей жизнью сперва во Вторую мировую, потом в Корее — где стал одним из весьма немногочисленных европейцев, своими глазами наблюдавших, как холодная война оборачивается кровопролитием, — и в третий раз, уже советским агентом. О работе в Корее он говорил: «Я был бойцом… Меня мобилизовали на борьбу с коммунизмом»[266]. Отталкиваясь от своего реального военного опыта, он, разумеется, после возвращения в Европу в 1953 году полагал, что и там со дня на день может разразиться война. Как отмечает Кнопп, образ самого себя как солдата был для Блейка ключевым. Именно так он оправдывал свое предательство британских агентов. Раз по обе стороны баррикад шпионы воевали по-новому — как любили говорить в Восточной Германии, на «невидимом фронте», — значит, они подписывались и на убийства.
Глава 8. Крот в Берлине
В апреле 1955 года молодожены Блейки получили новое назначение — в Берлин. В апреле же Восточная Германия объявила об аресте «521 агента западных спецслужб», 105 из которых, как предполагалось, работали на Британию[267]. Но Блейк был еще вне подозрений. Служивший тогда в Берлине британский военный офицер Дэвид Вудфорд вспоминал, что Блейк пользовался в обществе большим успехом… Он был просто чрезвычайно приятным, обаятельным человеком. Появлялся на всех мероприятиях, его все хорошо знали, он заглядывал в офицерский клуб, центр нашей светской жизни… С Блейком почти все были знакомы. В «фирме» работало много очень милых — и, как правило, весьма привлекательных — девушек. И, знаете, попутно шла весьма насыщенная светская жизнь. Поэтому его знали все[268].
В 1950-е годы Берлин был эпицентром холодной войны. Новый руководитель СССР Никита Хрущев называл город «мошонкой Запада» и разъяснял: «Чтобы помучить Запад, я всегда давлю на Берлин»[269][270].
Блейк оказался в Берлине в страшное время. В 1952 году США провели испытания водородной бомбы, в сотни раз превышавшей мощностью атомные снаряды, сброшенные на Хиросиму и Нагасаки. В 1953 году СССР провел испытания своей водородной бомбы. Блейк, который в семнадцать лет своими глазами видел, как уничтожают его родной Роттердам, наверняка мог представить себе, как рушится весь мир.
Американцев, и президент Эйзенхауэр не исключение, до сих пор мучили воспоминания о внезапном налете японцев на Перл-Харбор. Многие высокопоставленные чиновники в США полагали, что советская агрессия неотвратима и, в