Благодаря тщательной заботе КГБ о Блейке западные союзники почти наверняка раздобыли с помощью тоннеля больше разведданных, чем Блейк передал Советам. Кондрашов потом признавал, что американцы копнули глубже, чем он рассчитывал. Блейк это точно сформулировал в заявлении к адвокатам в 1961 году, после разоблачения: «В ходе этой операции Запад получил больше информации, чем могли бы предоставить тысячи агентов на выигрышных позициях»[331].
Но, наверное, отсутствие информации было ценнее всех сведений, полученных западными шпионами благодаря тоннелю: собака не лаяла. Ничто не указывало на то, что СССР готовит вторжение. Ни в одном из подслушанных разговоров не содержалось ни намека на внезапное перемещение войск или техники. Иными словами, сама по себе банальность перехваченных коммуникаций уже внушала невероятное облегчение. Как говорил историк Дэвид Стаффорд: «Отсутствие новостей — это хорошая новость»[332].
Блейк и другие стали даже утверждать, будто КГБ умышленно создал этот канал подлинной информации. Это объяснило бы, почему Советы не выводили тоннель из строя целых одиннадцать месяцев[333]. Блейк говорил мне: «Они их [коммуникации] не прервали не только ради моей безопасности, но и еще и потому, что другой стороне, по их мнению, полезно было видеть и понимать, что Советский Союз не планирует развязывать войну».
Я сказал: «И, по-вашему, вы в этом деле сыграли положительную роль?»
«Да, полезную», — ответил он[334].
Он настаивал, что его измена способствовала сохранению мира. Разумеется, это ужасно напоминает попытку оправдать себя. КГБ вряд ли безудержно стремился к открытости. Да и в СССР никто не заявлял потом, что западную прослушку не перекрывали именно в этих целях[335]. Открытость почти наверняка стала лишь случайным побочным следствием их стараний защитить Блейка. Однако вполне возможно, что тоннель — даже вопреки саботажу Блейка — в итоге принес человечеству исключительно пользу.
Глава 9. Полный провал
В 1959 году СИС вновь перевела Блейка из Берлина в Лондон. Вполне возможно, что к тому моменту он уже попал под подозрение и в штаб-квартире хотели за ним присмотреть[336]. Год спустя его отправили в языковую школу в Ливане — учить арабский. Тогда он уже почти наверняка был под подозрением. Его направили туда, где у него не было бы никакого доступа к разведтайнам[337].
Десятки лет спустя он признавался сотрудникам Штази: «Я должен честно сказать, что был этому [переезду в Ливан] рад, потому что напряжение длительной нелегальной работы — хотя к нему и привыкаешь — очень тяжело. Вести двойную жизнь, разумеется, нелегко. А год изучения арабского стал для меня своеобразной передышкой»[338].
На суде в Лондоне в 1961 году Блейк говорил, что в Ливане надеялся завязать с ролью двойного агента и, «может, благодаря знанию арабского получить хорошее место в нефтяной компании»[339]. Адвокат Блейка Джереми Хатчинсон даже скажет в своей речи, что его клиент, проведя часть 1950-х годов в Британии, разуверился в коммунизме: «Он начинает понимать, приходить в норму, видеть местную жизнь как она есть, начинает осознавать, сколь во многом он заблуждался»[340]. Это возможно, хотя в своей московской ссылке — под надзором КГБ — Блейк никогда ничего подобного не говорил.
Весной 1961 года он уже учился в небольшой школе арабского языка «МЕКАС», располагавшейся в здании бывшей шелковой фабрики в Шемлане, горном поселении неподалеку от Бейрута («Крупнейший шпионский центр Ближнего Востока», — ворчливо писала ливанская газета «Хавадит» в феврале 1961 года, озвучивая широко распространенные подозрения местных жителей, для которых на тот момент, казалось, не было никаких оснований[341]).
Это было идиллическое место и время. «Ливан в 1960-х был другим миром, — вспоминал Дэвид Гладстоун, британский дипломат-стажер, посещавший курс вместе с Блейком. — Там была полноценная светская жизнь, обеспеченные люди устраивали вечеринки, казино в конце улицы. Но особенно мне нравилось, что можно было колесить по Ближнему Востоку на моем быстром автомобиле»[342]. Там были и горные лыжи, и «морские купания» в Бейруте, и теннис, и сквош. Будущим ученикам сообщали: «Любителям стоит захватить с собой ракетки и т. д.»[343]
Некоторые арабисты презрительно фыркали, что в «МЕКАС» «преподавали вариант арабского, который понимали лишь его выпускники»[344]. Тем не менее влияние этой школы сохранится даже после ее закрытия в 1978 году. «В середине 1990-х годов постоянный заместитель министра, директор по политике и начальник канцелярии Форин-офиса, а также глава МИ-6 и генеральный директор Британского совета — все были выпускниками „МЕКАСа“», — пишет Джульет Деспла из Национальных архивов Объединенного королевства[345].
Блейк был звездой своего курса. Похоже, его раннее знакомство с арабским в Каире не прошло даром[346]. Его увлекало «прекрасное, логичное, едва ли не математическое устройство» этого языка[347]. Вне учебы жизнь, казалось, тоже шла своим чередом. Счастливый брак, двое маленьких сыновей и третий на подходе. С первого взгляда казалось, что Блейк вне подозрений. Как позднее отмечал британский историк Хью Томас: «Блейк вел безупречно скучную жизнь, у него не было друзей-кутил, которые могли потянуть его за собой на дно, он казался (даже собственной жене) обычным семьянином, и пороков, кроме предательства, за ним не водилось»[348]. Тем не менее в Европе СИС уже вышла на его след. Жизнь Блейка и его семьи скоро навсегда изменится — а его крах отразится и на британском обществе.
Процесс разоблачения Блейка начался в 1958 году с письма на немецком языке, которое доставили американскому послу в Швейцарии Генри Дж. Тейлору. Тейлор передал его начальнику отделения ЦРУ при посольстве.
Автор письма подписался всего одним словом — «Heckenschütze» (что по-немецки означает «снайпер»). Он утверждал, что является старшим офицером разведки коммунистического государства, но не уточнял какого, и предлагал помощь в идентификации советских кротов, работавших на западные разведслужбы.
Вскоре после первых сообщений Снайпера были выявлены семь советских шпионов в США, Британии и Израиле. Однако он прислал также список из двадцати шести польских чиновников, которых британские агенты рассчитывали завербовать как двойных агентов. По его словам, он раздобыл этот список в КГБ. В ЦРУ быстро пришли к выводу, что КГБ получил этот список от крота в британских спецслужбах. Британцы с негодованием отвергли это предположение. Список Снайпера они назвали фальшивкой и, более того, заявили, что фигурирующие в нем имена просто выписаны из варшавского телефонного справочника.
И тут произошел прорыв. «Ко всеобщему изумлению, — пишет американский журналист-расследователь Эдвард Джей Эпштейн, — один сотрудник Восточноевропейского отдела ЦРУ выяснил, что фактически тот же самый список около года назад британская разведка отправляла в ЦРУ».
Теперь в ЦРУ знали, что Советы получили список из досье британской разведки[349]. В КГБ потом разобрались, в чем состоял промах: чересчур бдительный советник КГБ передал эти данные польской разведке, проигнорировав приказ, что любой материал от Диомида должен в первую очередь проверяться начальством[350].
Теперь в МИ-6 знали о существовании в службе крота, но не знали, кто он. Там также знали, что он передал в Москву еще два британских секретных документа. Доступом ко всем трем документам располагали всего десять сотрудников, включая Блейка. Было проведено расследование, и со всех десятерых подозрения были сняты. Британская контрразведка и далее предполагала, что джентльмены не опустились бы до такой низости, как шпионаж в пользу русских. Похоже, они сделали вывод, что КГБ заполучил эти документы, взломав один из сейфов МИ-6 в Брюсселе[351].
Однако в МИ-6 все же понимали, что крот действительно существует и подрывает деятельность службы. Британские тайные агенты исчезали, пропускали явки, поставляли меньше информации, чем раньше, и при этом она была худшего качества. Одного британского агента, согласно донесению кого-то из перебежчиков, даже казнили[352].
Тогда, в январе 1961 года, Снайпер перебежал в Западный Берлин со своей любовницей, восточной немкой, не знавшей ни его подлинного имени, ни специфики его работы[353]. Им оказался обладатель пышных усов Михал Голеневский, старший офицер польской контрразведки (позже, в своем западном изгнании, настаивавший, будто он последний из Романовых, цесаревич Алексей, сын расстрелянного Николая II). МИ-6 направила своего сотрудника для его допроса. Голеневский, в ужасе от мысли, что допрашивать его будет сам крот, чья цель — избавиться от него, «настоял, чтобы их с сотрудником МИ-6 развели по разным кабинетам, а перев