На процессе в Лондоне в 1961 году адвокат Блейка Хатчинсон был весьма убедителен, настаивая, что деятельность его клиента не повлекла никаких существенных последствий. Блейк, по его словам, никогда «не передавал сведений, которые, с его точки зрения, могли быть использованы против этой страны, например, нанести ей военный или аналогичный ущерб». Блейк стремился лишь «подорвать работу Службы разведки»[527].
По правде говоря, Блейк добивался большего. Тем не менее навредила Британии вовсе не переданная им информация, а сам факт разоблачения Блейка. С каждым разом, когда высокопоставленного британского чиновника раскрывали как советского шпиона — а в период с 1946 по 1963 год это явление стало регулярным, едва ли не ритуальным, — это неуклонно, шаг за шагом подрывало доверие граждан к британскому обществу. Глядя на коллег, сотрудники МИ-6 теперь недоумевали: «А вдруг ты агент КГБ?» После разоблачения Блейка и Филби СИС создала Управление по контрразведке и безопасности, чтобы вычислять предателей[528]. В конце концов уровень тревоги в службе привел к параноидальной охоте на кротов «шпионоборца» Питера Райта, которая едва не уничтожила разведслужбы в 1960–1970-е годы. Райту взбрело в голову, что сэр Роджер Холлис, руководитель МИ-5, — советский агент. Эта паранойя распространилась и на политику. Расхожая история, будто спецслужбы подозревали в шпионаже на Советский Союз премьер-министра Гарольда Вильсона, вероятно, выдумана[529], а вот Бернард Флауд, подававший надежды депутат от лейбористов, в 1967 году покончил с собой через несколько месяцев после того, как Райт допрашивал его о предполагаемых связях с СССР[530]. Блейк способствовал параноидальному расстройству в Британии не своим педантичным многочасовым фотографированием, а непроизвольно — когда попался.
Наибольший ущерб Блейк мог причинить Британии лишь собственным разоблачением. Тем не менее в КГБ этого, похоже, никогда не понимали. Там десять лет прилагали невероятные усилия, чтобы его ни в коем случае не вычислили. Его ценили прежде всего как шпиона, передающего разведданные, что, наверное, было далеко не главным его достижением. Даже после его разоблачения советская сторона особенно не старалась выжать из этого сюжета пропагандистскую сенсацию. Позже, уже по прошествии многих лет после побега Блейка из Скрабс, в МИ-6 тщетно ждали его триумфального появления на советском телевидении, где бы он поведал свою историю.
В большинстве своем двойные агенты вроде Блейка, воображавшие себя серьезными историческими фигурами, в конце концов оказались на свалке истории и напрасно взяли на себя тяжкую предательскую ношу. На геополитику они не оказали почти никакого влияния. Об их деяниях почти никто не помнит — разве что их жертвы.
И все же многих до сих пор завораживает их роль. По мотивам запутанных историй их жизни все еще создаются книги и фильмы. Отчасти это связано с тем, что двойной агент воплощает популярный миф о двойной жизни: да, внешне я заурядный клерк в костюме, зато плету интриги в интересах вражеского государства. То же воодушевление, должно быть, испытывает и никчемный юный неудачник, ставший джихадистом.
Глава 12. Иностранный предатель
Блейк вошел в британскую историю как предатель. Отсюда возникает вопрос, испытывал ли он — вне зависимости от своих коммунистических убеждений — какую-либо враждебность к самой Великобритании. Согласно одной теории, он решился на такой поступок, потому что его, иностранца с долей еврейской крови, не принял британский истеблишмент. Как говорил Дик Уайт: «Отчасти Блейком двигало ощущение, что коллеги никогда не примут его как равного, потому что он инородец»[531]. Этой теории вторит другая, о кембриджских шпионах Берджессе и Энтони Бланте, которые предали родину якобы потому, что истеблишмент отверг их как открытых гомосексуалов (британский высший свет в то время допускал гомосексуальный опыт молодых мужчин, но рассчитывал, что после университета с ним будет покончено. А у Бланта с Берджессом сложилось иначе). Литературный критик Джордж Стайнер писал: «Возможно, гомоэротическая этика подтолкнула таких людей, как Блант и Берджесс, к мысли, что сколько бы окружающее их официальное общество ни поощряло их таланты, в сущности оно враждебно и лицемерно. А стало быть, настала пора праведного бунта»[532]. Но неужели предательство Джорджа Блейка продиктовано британским снобизмом?
Когда Блейка арестовали, было популярно мнение, будто предателями становятся изгои. Сегодня все помнят лишь британских изменников из высшего сословия 1950-х и 1960-х годов. Тем не менее они попадались и среди представителей «других классов» страны, и при каждом новом разоблачении звучало стандартное объяснение, что человек предал Великобританию в ответ на ее снобизм. К примеру, в 1952 году после того, как в шпионаже разоблачили бывшего телеграфиста московского британского посольства, он жаловался: «С самого начала я был в посольстве изгоем. Там работали люди другого класса». Он добавил, что, когда его отец, водитель автобуса, остался инвалидом после военной бомбардировки, начальство пеклось исключительно об автобусе[533].
В 1962-м, через год после заключения Блейка, настал черед шифровщика британского посольства в Москве Джона Вассала, сына священника. Учился он в скромном пансионе, который вскоре после его выпуска обанкротился и стал обычной средней школой. Когда Вассала разоблачили, он вспоминал, как пренебрежительно к нему относился посол и другие британские дипломаты в Москве: «Мне приклеили ярлык карьериста». На пике популярности Макмиллана, когда под ударом оказалось классовое устройство Британии, крупнейшие газеты радостно тиражировали оправдания посольского клерка[534].
Разумеется, Блейк в какой-то мере испытал на себе высокомерие истеблишмента. Элизабет Хилл, его любимый профессор в Кембридже, вспоминала потом: «Я ни на секунду не воспринимала его иначе как британца, хотя замечала в нем что-то сальное, и у меня возникала мысль, нет ли у него еврейских или, быть может, восточных корней, такое что-то неуловимо восточное»[535]. Блейк в автобиографии рассказывает, что Британия куда больше других западных стран страдает от «чрезмерно развитого классового сознания… которое часто оборачивается чистейшим снобизмом»[536]. Он считал «в корне неправильным и нехристианским, что о людях судят по принадлежности к сословию»[537]. После его разоблачения все как попугаи повторяли избитый довод: до предательства Блейка довел британский снобизм. Сторонники этой гипотезы вспоминали разрыв с Айрис Пик после освобождения Европы, женщиной куда более знатной, чем сам Блейк, — и будущей фрейлиной принцессы Маргарет. Якобы такой щелчок по носу непременно подтолкнул бы отвергнутого мужчину в объятия Советского Союза. Первая жена Блейка Джиллиан, разумеется, считала, что это сыграло не последнюю роль[538].
Но сам Блейк отметал эту теорию как «чистые домыслы». По его словам, с Пик они просто «встречались», при этом уточнял: «Такая дружба в тот период жизни была обычным делом — и она пришла к своему естественному завершению. Вряд ли у нее была мысль выйти за меня замуж, а у меня — жениться на ней»[539]. История о том, что ее снобистский отказ разбил ему сердце, по-видимому, выросла из неловкого вмешательства ее отца, сэра Осберта Пика. Когда Блейк вскоре после войны побывал в их йоркширском поместье, депутат от тори сам вызвался сообщить ему, что никакие перспективы брака им не светят, хотя молодые люди, по-видимому, ни о чем подобном и не помышляли[540].
Куда больше Блейка волновало (рассказывает он в автобиографии), что британские власти приговорили его к сорока двум годам тюремного заключения, а Филби и Бланта отпустили без всякого наказания. Дав в 1964 году признательные показания, Блант умудрился даже сохранить свой рыцарский титул и должность хранителя королевской картинной галереи. Из рыцарей он был разжалован лишь в 1979-м, после того как его публично осудила премьер-министр Маргарет Тэтчер.
Особенно бросался в глаза контраст между отношением к Блейку и Филби. Макмиллан и Дик Уайт договорились в 1963 году предложить Филби «иммунитет против судебного преследования в обмен на исчерпывающие признания и безоговорочное сотрудничество», — пишет Бен Макинтайр, уточняя: «Ничего подобного не предлагалось Джорджу Блейку, но на то он и Блейк, иностранец и не джентльмен»[541]. В итоге дело обернулось иначе, но Филби все равно остался в выигрыше. В 1961 году Николас Эллиотт выманил Блейка из Ливана в Британию, где его арестовали и посадили в тюрьму. А два года спустя, вновь оказавшись в Ливане в связи с расследованием другого предательства, Эллиотт словно дал молчаливое благословение на побег своего давнего военного приятеля Филби в СССР[542] (следует добавить, что Филби, зная, как надули Блейка, в Лондон лететь не собирался[543]).
Блейк, наверное, обратил внимание, что Кернкросса не подвергли никакому преследованию, несмотря на исчерпывающие признательные показания, которые он дал сперва следователю МИ-5 Артуру Мартину в 1964 году, а потом — одному журналисту в 1979-м. До старости шотландец с комфортом жил в Италии и на юге Франции и умер в 1995 году, вернувшись в Британию, в деревне Херфордшир, когда ему исполнилось восемьдесят два