ты»[565] — стало больше, чем прикрытием. Лонсдейл оказался прирожденным бизнесменом, пусть его дальнейшие заявления, будто он «первый резидент-нелегал КГБ, ставший мультимиллионером», и были некоторым преувеличением[566].
Его посадили на двадцать пять лет как куратора «Портлендской сети». В нарушение всех правил, в результате путаницы в администрации они с Блейком некоторое время оба отбывали наказание в Скрабс. Несмотря на обстоятельства, Лонсдейл излучал энтузиазм. Однажды он сказал Блейку: «Ну, я не знаю, что будет дальше, но в одном я уверен: пятидесятый юбилей Октябрьской революции [в 1967 году] мы с тобой отметим на большом параде на Красной площади». Блейк огорчился, когда спустя всего несколько дней после этого заявления Лонсдейла внезапно перевели в другую тюрьму[567].
В 1963 году Блейк сдружился с еще одним заключенным советским шпионом, сыном священника Джоном Вассалом. С ним они сблизились на почве общего интереса к христианству. Вассал дал Блейку почитать жития католических святых и потом вспоминал: «Он интересовался культурой, обладал безупречными манерами и открытым сердцем»[568].
Одним из немногих заключенных в Скрабс, утверждавших, будто он видел проблеск внутренних терзаний Блейка, был Майкл Холлингсхед. Дилер, который торговал новым модным наркотиком ЛСД, прославился тем, что организовал первый трип гуру хиппи Тимоти Лири и не одного «битла». Как рассказывал Холлингсхед, за наркотики его посадили после того, как он опрометчиво попытался самостоятельно защищать себя в суде, находясь под воздействием ЛСД[569]. В тюрьме он познакомился с Блейком, и после очередной дискуссии тот захотел «подзарядиться». Эта мысль, вероятно, импонировала духовной стороне его характера. Холлингсхед в дальнейшем рассказывал:
В первый час ничего особенного не происходило. Но по мере сеанса напряжение Блейка росло, нервное состояние граничило совершенной паранойей, а я, похоже, казался ему агентом спецслужб, который подсунул ему сыворотку правды. Он сообщил, что в ближайшие сутки меня убьют, и продолжал запугивать в том же духе. Я пребывал в полной растерянности, не знал, что делать, и так ничего и не предпринял, просто слушал его бред и пытался поддержать, относясь к происходящему, как будто все в порядке вещей… Наконец он все же успокоился и последние пару часов провел погрузившись в себя и тихо размышляя о будущем, сказал, что не выдержит еще несколько лет заключения[570].
К сожалению, как полагает биограф Холлингсхеда Энди Робертс, поскольку никаких фактических доказательств не имеется, эта история, скорее всего, является вымыслом[571].
Блейк много чего выложил допрашивавшим его сотрудникам СИС. А в первые полгода в Скрабс он рассказал им еще больше. К тому же посадили его в тюрьму западной части Лондона отчасти для того, чтобы СИС (и на редкость великодушной жене Блейка) проще было к нему попасть. По словам Найджела Уэста, «он безоговорочно сотрудничал»[572]. СИС проводила допрос в тюрьме сорок два часа; МИ-5 тоже не оставляла его в покое[573], и, если верить Кукриджу, одному из первых биографов Блейка, его допрашивало еще и ЦРУ[574]. В Скрабс на допросах СИС Блейк воспроизвел «каждую свою встречу с КГБ и идентифицировал трех своих кураторов» по фотографиям, сделанным МИ-5 во время слежки, пишет Уэст. Разумеется, в автобиографии Блейка, написанной в Москве под бдительным оком КГБ, об этом нет ни слова, но в тюрьме он наверняка считал, что сотрудничество позволит ему скостить срок.
Он был необычным заключенным во всех отношениях. Адепт йоги, среди заключенных он был известен тем, что каждое утро и каждый вечер по пятнадцать минут делал стойку на голове[575]. Он изъяснялся на «высокопарном колониальном английском»[576]. Он прилежно шил почтовые мешки[577], а остальное время в тюрьме использовал для изучения разных предметов (и получил диплом по арабскому языку). Он обучал арабскому, французскому и немецкому необразованных заключенных, помогал им составлять петиции в Министерство внутренних дел и давал советы по личным вопросам[578]. Он примкнул к писательской группе, которую навещал Алан Маклин, чей брат, советский шпион Дональд Маклин, однажды станет лучшим другом Блейка в Москве[579].
Зенон, убийца, подавшийся в литераторы, писал:
Порой, заглядывая к нему в камеру, я слышу оживленную беседу кокни на французском или как они читают друг другу французские газеты или периодику… Иногда я застаю его в одиночестве, когда он стоя, что для него не редкость, читает Коран с пюпитра, который соорудил для него один из учеников… Бывает, он лежит на койке и читает по-арабски сказку из «Тысячи и одной ночи». Чем бы он ни занимался, если он один, то неизменно приветствует меня обаятельной доброжелательной улыбкой, предлагает сесть, а если время подходящее, еще и угощает кружкой чая[580].
По собственному признанию, за время своего заключения Зенон много лет искал образец смирения, качества, которого не хватало ему самому. Познакомившись с Блейком, он писал: «Я нашел образец, и теперь, когда оказываюсь рядом с ним, осознаю, что он обладает смирением, к которому я так стремлюсь»[581]. Уже в 1997–1998 годах, когда бывший офицер МИ-6 Ричард Томлинсон сидел в тюрьме Белмарш за написанную им книгу о спецслужбе, он утверждал, что встретил пожилого заключенного, рассказавшего, будто он познакомился с Блейком в Уормвуд-Скрабс и помнит его как «отличного малого»[582].
В Скрабс Блейк также подружился с борцами за мир Майклом Рэндлом и Пэтом Поттлом. Эту парочку отправили за решетку в 1962 году за демонстрацию у базы ВВС США в Уэзерсфилде. У обоих было с Блейком много общего. Как и в деле Блейка, против них выступал Мэннингем-Буллер (по словам Рэндла, это они с соответчиками придумали прокурору закрепившееся в дальнейшем за ним прозвище Буллинг-Мэннер). Как и Блейк, пацифисты считали себя «политическими заключенными»[583]. Как и он, они были образованными, принципиальными людьми, представителями интеллектуальной элиты Уормвуд-Скрабс. И, как и почти все местные заключенные, они прониклись к Блейку симпатией. По воспоминаниям Рэндла, Блейк славился в тюрьме «удивительным самообладанием»[584].
Он был очень тихим, неразговорчивым. Некоторые тюремщики даже приводили его в пример, как положено «мотать срок», чуть ли не говоря: «Видишь того мужика? Ему сорок два года дали. Ты-то чего дергаешься?»[585]
В отличие от него, заключенных вроде Рэндла и Поттла, осужденных на короткий срок, встречали насмешками: «Восемнадцать месяцев! Да ты едва посрать и побриться успеешь!»[586]
С пацифистами Блейк расходился лишь в политических взглядах. Рэндл и Поттл осуждали и коммунизм, и шпионаж. Рэндл вспоминает, как показал однажды Блейку статью в Peace News под заголовком «Смрадная шпионская сеть». Шпионаж в статье называли «отвратительным», недемократическим и в целом бесполезным занятием: «Даже после тщательнейшего отсеивания кандидатов и упразднения „рисков для безопасности“ незначительное меньшинство тех, кому подлость позволяет работать шпионами, как правило, являются людьми незрелыми, неуравновешенными, ненадежными, беспринципными и неисправимыми предателями». Когда Рэндл спросил у Блейка, что он думает о статье, он ответил: «Согласен с каждым словом». И при этом добавил: «К сожалению, до тех пор, пока мир разделен на национальные государства, шпионаж, по-моему, неизбежен»[587].
Невзирая на идеологические разногласия с Блейком, по-человечески Рэндл и Поттл сочувствовали ему по принципу «Но люди — это люди все же!»[588]. Рэндл говорил: «По-моему, лицемерно отправлять человека за решетку на сорок два года, если он в интересах советской стороны занимался тем, что его учили делать ради Британии»[589]. Поттл недоумевал: «О чем он думал, лежа в одиночестве в своей камере? О будущем — не было уже никакого будущего. О семье? — на ней он поставил крест». Даже в случае досрочного освобождения за хорошее поведение Блейка бы выпустили лишь в 1989 году[590].
Казалось, он и правда готовится надолго обосноваться в Скрабс. Его биограф Роджер Хермистон пишет: «И внешне, и функционально камера Блейка превращалась в аудиторию профессора в Кембридже: она была уставлена книгами, на полу лежал дорогой бухарский ковер, на стене — средневековая гравюра с изображением святого Павла»[591].
И все же образ обреченного узника был напускным. На деле Блейк планировал свой побег, едва переступил порог тюрьмы. Годы спустя он рассказывал советским «Известиям»: «Когда меня посадили, мать отдала мои костюмы в чистку