В октябре 1960 года, за полгода до ареста Блейка Великобританией, французы поймали Куриэля и отправили за решетку во Френе. Существует — возможно, апокрифический — рапорт с его ответами в анкете при поступлении в тюрьму:
Гражданство — не имеет.
Религия — не имеет.
Профессия — не имеет.
Адрес — не имеет[844].
Как и Блейка, Куриэля сажали в разных странах. Как и Блейк, в заключении он словно расцвел. Раймон Стамбули, сидевший вместе с Куриэлем в Египте, рассказывал: «За решеткой он чувствовал себя счастливее, чем на свободе, говорил: „В тюрьме ты пережил худшее. А что может быть еще хуже?“»[845]
Как и его кузен в Уормвуд-Скрабс по ту сторону Ла-Манша, Куриэль вел во Френе спартанскую жизнь, состоявшую из учебы и физических нагрузок. Один из первых йогов во Франции, он порой мог прервать беседу и сделать стойку на голове без рук[846]. Как и Блейк, Куриэль обставил свою камеру книгами. Его сокамерник Этьен Боло вспоминал (и его воспоминания удивительным образом совпадают с тем, как Зенон описывал камеру Блейка в Скрабс): «В своей камере он принимал тебя, как в салоне: предлагал кофе, улыбался, был непринужденно обходителен… Он читал лекции в камере, словно в Сорбонне»[847].
Как и Блейк, в заключении Куриэль преподавал. В египетской тюрьме, рассказывает Перро, он обратил трех бывших немецких нацистов в столь рьяных коммунистов, что те каждое утро «маршировали по тюремному двору с красным флагом, распевая по-немецки „Интернационал“».[848] Во Френе он обучал заключенных истории, йоге, французскому и основам итальянского[849].
Куриэля выпустили в 1962 году после окончания войны в Алжире. В следующие десятилетия его сеть — сначала она носила название «Французское антиколониальное движение», потом Solidarité[850] — помогала национально-освободительным и антифашистским движениям от Вьетнама до Чили и Африканского национального конгресса в Южной Африке. С психологической точки зрения антиколониальная деятельность Куриэля напоминает длительную попытку добиться признания третьего мира, который изгнал его из родной страны.
Его группировка выдавала иностранным ополченцам поддельные паспорта и предлагала всевозможные курсы, начиная с изготовления взрывчатки и заканчивая применением невидимых чернил. Куриэль вел курс по выживанию в заключении. Тюрьму он называл уникальной возможностью политического и культурного развития, советовал своим сторонникам заниматься йогой, чтобы поддерживать в заключении физическую форму, подсказывал, как устроить побег[851]. «Он был просто одержим идеей вызволения заключенных из тюрьмы», — вспоминал один из активистов[852].
В антиколониальную сеть Куриэля входили и священники, и коммунисты[853]. Как и Блейк, с христианами он, похоже, ладил лучше, чем с коммунистами, быть может, благодаря образованию, полученному в иезуитской школе. Одно из его прозвищ было Епископ[854]. Соратник из Франции вспоминал «son aspect clergyman»[855] в свитерах с горлом и темно-серых костюмах[856].
Но в 1972 году многие христиане и другие противники коммунизма в движении Solidarité были в ярости, узнав, что Куриэль, никого не предупредив, написал в Москву письмо с предложением сотрудничества. «Дорогие и многоуважаемые товарищи» — так начиналось это письмо[857]. Москва ничего не ответила[858].
Куриэль до конца оставался верен своей неразделенной любви к СССР. Если друзья критиковали Советский Союз, он устраивал бурные сцены[859]. Он не любил разговоров про ГУЛАГ и выступлений диссидентов по телевизору[860]. Пастор Роньон, член Solidarité, рассказывал, что для Куриэля Советский Союз был единственной родиной. Воображаемой родиной, разумеется, но единственной, которая — в отличие от остальных — не могла от него отречься именно потому, что она воображаемая. Дело в том, что он ни разу не бывал ни там, ни в любой другой социалистической стране… Анри, интернационалист par excellence[861], человек всего мира, помог мне понять, что каждому из нас нужна родина. И он решил, что его родина — Советский Союз[862].
Как и Блейк.
Оба кузена посвятили последний этап своей карьеры одной и той же неразрешимой задаче — палестино-израильскому вопросу. Оба были свидетелями соседства арабов и евреев в Каире до 1948 года и могли отождествлять себя и с той, и с другой стороной в этом конфликте. Блейк в Уормвуд-Скрабс изучал Коран; Куриэль в тюрьме соблюдал Рамадан в знак солидарности с заключенными-мусульманами[863]. Куриэля разлад между арабами и евреями задевал еще и лично: из-за него он оказался в изгнании.
Оба кузена в дальнейшей жизни часто писали на тему палестино-израильского конфликта[864]. Оба предпочитали насилию переговоры. Куриэль предлагал вариант с двумя отдельными государствами и в течение многих лет устраивал кулуарные встречи между палестинской и израильской стороной (несколько участников от палестинской стороны были убиты впоследствии экстремистами[865]). Блейк призывал Советский Союз наладить отношения и с Израилем, и с арабскими странами[866].
По словам израильского активиста-пацифиста Ури Авнери, друга Куриэля, его деятельность поспособствовала достижению палестино-израильских договоренностей в Осло в 1994 году[867]. Это благое дело, даже если учесть, что договоренности вскоре оказались нарушены. В итоге борец с колониализмом Куриэль посвятил большую часть жизни борьбе, в которой так и не добился значительных успехов. Историк Джоэль Бейнин заключает, что его деятельность была, «по-видимому, в конечном счете не… слишком результативна»[868]. То же самое, вероятно, актуально и в отношении Блейка.
Куриэль с Блейком не просто стремились к одним и тем же целям, они еще и добивались их одними и теми же средствами. Оба всю жизнь трудились подпольно. И, похоже, комфортнее всего ощущали себя за кулисами. Ханна Арендт утверждала, что это классическая еврейская роль: на протяжении большей части истории евреев не допускали на политическую сцену, как Куриэля в Египте, и их влияние «спрятано от наблюдения и действует за сценой»[869]. (Этот факт, разумеется, способствовал возникновению бесконечных теорий заговора о тайных объединениях евреев, которые правят миром.)
Блейка и Куриэля секретность, по-видимому, прельщала и завораживала. Куриэль воплощал образ «профессионального революционера», вспоминал один из восхищавшихся им коллег по подполью[870]. Более скептически настроенный активист однажды упрекнул Анри в «напускной киношной таинственности»[871]. Южноафриканский писатель, фантазер и борец против апартеида Брейтен Брейтенбах, получавший помощь от Solidarité, описывал, как на их последней встрече во Франции Куриэль «театрально решил раскрыть мне свое настоящее имя. Словно устраняя последнюю преграду между нами. В одной из тех безликих квартир, где мы обычно встречались, он написал свое имя на клочке бумаги, показал мне, а потом уничтожил (не проглотил!)»[872].
Как и Блейк, Куриэль считал само собой разумеющимся, что борьба за правое дело без насилия невозможна. Радикалы их поколения видели себя духовными наследниками участников вооруженного сопротивления нацистам, как рассказал мне сын Куриэля Греш[873]. Но сам Куриэль, как и Блейк, тяги к насилию не испытывал. Он всегда старался держаться от него на расстоянии. Большинство группировок, которым помогало движение Solidarité, совершали свои убийства где-то в далеких странах третьего мира. Куриэля удручали захваты самолетов палестинцами, террористические движения в Европе 1970-х годов казались ему одиозными и бестолковыми[874]. Как утверждает Перро, Куриэль «никогда в жизни не держал в руках огнестрельного оружия»[875].
Тем не менее 21 июня 1976 года консервативный французский еженедельник Le Point посвятил Куриэлю статью номера под заголовком «Босс группировки, помогающей террористам»[876]. В статье сообщалось о паре десятков якобы террористических организаций, которым он помогал, а далее следовало уточнение: «Куриэль постоянно поддерживает связь с КГБ»[87