[902], родном городе Шона Берка, где они познакомились с Джиллиан. По словам Блейка: «Мне повезло обрести здесь новую семью и при этом сохранить прежнюю»[903].
С другой стороны, с матерью в ее последние годы он не виделся. Когда ей было за девяносто, ей уже не хватало сил навещать его в Москве. КГБ предложило Блейку изготовить поддельный западный паспорт, чтобы он мог повидаться с ней в доме престарелых в Роттердаме, но он на такой риск не решился[904]. Его приятель московский голландец Дерк Сауэр пытался через связи повлиять на бывшего премьер-министра Голландии, но ему сообщили, что, если о визите Блейка в Нидерланды узнает Великобритания, голландские власти будут вынуждены его экстрадировать[905]. Ида, приезжавшая в Нидерланды на закате СССР, писала мужу, что голландские пенсионеры живут лучше советских министров[906].
Для стареющего Блейка семья стала важнее идеологии. За годы в Москве его политические идеалы поизносились. Идейный человек превратился в скептика, если не в циника. Он больше не стремился обрести рай на земле, научившись наслаждаться простыми вещами: любовью близких и привилегиями советской номенклатуры. Это не подразумевало никакой роскоши — в советское время Блейки так же отстаивали очереди за мясом и страдали от дефицита сахара, — но время от времени приходивший от КГБ продуктовый паек приходился весьма кстати[907]. Калугин вспоминал: «Англичанин был приветлив и благодарен за премии и „плюшки“, которые мы ему давали»[908]. После краха коммунистического режима Блейк стал получать еще и доллары от родственников, живших на Западе[909].
По утрам он пил чай по-английски — с молоком — и слушал Би-би-си[910]. Каждый год он готовил британский рождественский пудинг по рецепту из The Times, хотя ему не хватало английских взбитых сливок[911]. Родные Сауэра привезли Блейку голландские вафли с карамелью и подарили спутниковую тарелку, чтобы он мог смотреть нидерландское телевидение. Едва ли не первым, что довелось посмотреть этому старому роялисту, стали похороны принцессы Юлианы в 2004 году[912]. Он не возражал и против британской королевской семьи: один журналист, побывавший у него в квартире в 1991 году, заметил там сувенирную тарелку с изображением свадьбы Чарльза и Дианы[913].
Еще одним увлечением Блейка в преклонном возрасте было чтение. Он не мог позволить себе подписаться на британскую прессу[914], но любил историю и художественную литературу, особенно Чехова и Гоголя. Мы болтали о Ле Карре (любимце Филби и Маклина), чьи ранние сюжеты разворачиваются почти в той же самой среде и в ту же самую эпоху, в которую попал Блейк, поступив на службу в СИС. Герой «Шпиона, вернувшегося с холода» (1963 года) — его действие происходит в Берлине, откуда Блейк тогда только уехал — как раз подозреваемый британский двойной агент, выросший в Нидерландах. После выхода романа Грэм Грин написал издателю Ле Карре, Виктору Голланцу: «Полагаю, будет чрезмерной дерзостью попросить вас раскрыть мне, пусть и конфиденциально, настоящее имя [автора]? Я могу лишь предположить, что в первый год [своего] заключения Блейк взялся за написание романов!»[915]
Блейк заметил в нашем разговоре: «Ну, на мой взгляд, книги Ле Карре весьма, весьма хороши!»
Я: Вы были с ним знакомы?
Блейк: Нет, никогда не встречались. Не знаю, писал ли он мне когда-то, не припоминаю.
Я: Он достоверно описывает эту среду?
Блейк: Думаю, да.
Я: А не вы ли персонаж одной из его книг?
Блейк: Нет, вряд ли он писал обо мне, по крайней мере я об этом ничего не знаю.
Я: По книге «Шпион, выйди вон» как раз недавно сняли отличный фильм.
Блейк: Отличная книга!
Я: Телесериал с Алеком Гиннесом уже был.
Блейк: Алек Гиннес играл…
Я: Он играл Смайли.
Блейк: Точно, Смайли. Да-да-да. Замечательный был актер.
В Англии было — да и до сих пор есть — много хороших актеров[916].
Несмотря на все недостатки, Москва стала для Блейка своего рода длительным лечебным покоем. С 1936 по 1966 год его жизнь была полна волнений и страха. Быть двойным агентом — большой стресс. Но к тому времени, когда он попал в Москву, ему уже не приходилось беспокоиться, что его разоблачат, ведь это уже произошло.
В 1990 году он писал: «Двадцать четыре года, проведенные в этой стране, стали самым спокойным и счастливым периодом моей жизни»[917]. В тот год его навестили в Москве Рэндл и Поттл, впервые с тех пор, как помогли ему с побегом. Они устроили торжество, как Блейк и пожелал в ночь 1966 года, прощаясь с семьей Рэндла в автофургоне на шоссе в Берлине. Теперь старые приятели предавались воспоминаниям за бокалом шампанского в квартире Блейка[918]. Поттл передал послание от давнего посетителя Блейка в Скрабс, Роджера Фалька, и Блейк аккуратным круглым почерком написал Фальку любезное письмо из Москвы:
Я с удовольствием вспоминаю наши многочисленные беседы, ваше сочувствие и доброту ко мне и моей жене в трудный период нашего развода. Надеюсь, мой побег не навлек на вас никаких неприятностей. Никаких оснований для этого не было, но в подобных случаях никогда не знаешь наверняка[919].
На самом деле спустя неделю или две после побега Блейка Фальк на всякий случай вырвал из книги посещений Скрабс страницу, где были зафиксированы его визиты[920].
Поттл впоследствии писал из Москвы:
Мне все равно, что там говорят. Джордж Блейк добился какой-то нормальной жизни со своей второй женой. Я отказываюсь верить, что было бы лучше, если бы он прозябал где-то в английской тюрьме. Увидев его и его семью, я считаю, что наш поступок был совершенно оправдан[921].
Рэндл и Поттл, личность которых установили в 1970 году благодаря книге Берка, наконец в 1991-м предстали перед судом за соучастие в побеге. Блейк выступил свидетелем на их процессе, его показания были записаны в Москве на видеокассету. Поттл, защищавший себя сам, произнес в зале суда Олд-Бейли:
В чем же виноват Джордж, что выделяет его среди прочих шпионов, разоблаченных в то время? Лишь то, что он не был британцем. Принадлежал не к той когорте, не был одним из нас. В глубине души он был иностранцем, к тому же наполовину евреем. Он никогда не принадлежал к привилегированной прослойке Кембриджа 1930-х годов. В отличие от старого доброго Кима… или старого доброго Энтони [Бланта][922].
Присяжные оправдали Поттла и Рэндла вопреки рекомендациям судьи[923]. Газета Sun прокомментировала решение в редакционной статье «Сволочи из Бейли»: «Тысячелетняя система присяжных, один из предметов гордости нашей юриспруденции, запятнана позорным оправдательным приговором… этой одиозной парочки»[924].
Сын Блейка Джеймс после смерти Поттла в 2000 году присутствовал на поминальной службе в его честь. «Кто-то узнал его, — рассказывал позже Рэндл, — и мы попросили его произнести пару слов»[925]. Джеймс передал соболезнования и наилучшие пожелания от «бесконечно благодарного» отца, добавив от себя: «Что касается меня, то в Москве навещать отца гораздо приятнее, чем в Уормвуд-Скрабс. Спасибо вам»[926].
Перед распадом СССР Блейк пытался спасти хоть какие-то обломки своей коммунистической мечты. Он пришел к выводу, что люди просто не доросли до коммунизма и что Советскому Союзу нужно принять «ценности, основанные на принципах капитализма»[927]. И тем не менее он надеялся на возможность примирения двух систем. Дерк Сауэр вспоминает ужин с Блейками и Калугиными в московской квартире шпиона на проспекте Мира году в 1991-м: «Калугин был ярым сторонником Горбачева и Ельцина — как и Блейк, по стечению обстоятельств. В тот вечер нас переполнял оптимизм!»[928] Блейк однажды поехал с дачи в Москву, чтобы проголосовать за Ельцина, и говорил Иде: «Никогда не думал, что брошу дачу ради выборов».
При этом он сохранил тесные связи со своими прежними работодателями. Летом 1991 года, во время развала СССР, Блейк нахваливал КГБ как «один из некоррумпированных советских институтов. КГБ для КПСС — то же, что иезуитский орден для католической церкви»[929]. И все же предпринятая КГБ попытка государственного переворота в августе 1991 года привела его в ужас. Утром того дня он сказал другу: «Если они удержат власть, Советский Союз будет уже страной даже не третьего, а четвертого мира. Отсталой страной с опасной бомбой». Он всегда с пренебрежением относился к сторонникам жесткой политики в службе внутренней безопасности КГБ. Свой отдел, службу внешней разведки, он считал куда «прогрессивнее». Он полагал, что несправедливо замаран преступл