– какая мне разница? Совсем уж с ума сошла – заедаться на бышего мужа за непоздравление меня с чем-то там, да еще сама вспомнив об этом с изрядной задержкой во времени... Вообще непонятно, чего я на него заедаюсь, и зачем я вообще о нем думаю, делать мне больше нечего...
В этом-то, похоже, главная и беда. Нечего. Только сиди и думай, да еще мысли такие странные попадаются.
Вот, например, про деньги. Нет, даже про Америку. Вернее, про то и другое сразу.
Конечно, до того, как началась вся эта история, мне очень даже нравилось жить в Америке. Я привыкла к ней, прижилась и вполне полюбила, но, если смотреть на какие-то глубинные процессы, то как бы... Как бы не приросла. Конечно, спустя пятнадцать прожитых лет эта страна совершенно не была мне чужой, может быть, только слегка чужеватой, как, например, грушевая ветка, привитая на яблоню-дичок. Ну, или, для большего сходства – наоборот, если бы такое пришло в голову какому-нибудь безумному садоводу.
Конечно, срастание происходило не сразу. Сперва мы были бедными, и оттого совершенно чужими. Бедняки ведь всегда и везде чужие, потому что далеки от праздника жизни, в какой бы стране он ни происходил. Да, тут можно долго размышлять о бедности и богатстве духа, но это мало меняет суть, и в любом случае я сейчас не об этом.
Потом, уже даже разбогатев, мы все равно продолжали оставаться другими. Не потому, что нувориши, не такие уж мы были и нувориши, обычный средний класс, и не потому даже, что эмигранты, просто – другие. Мне самой, честно говоря, было бы на это наплевать, мне хватало для жизни той маленькой вселенной, которую я построила сама в собственном доме, но были муж и сын. С мужем было проще, поскольку взрослый человек может заботиться о себе сам, но я честно помогала ему, устраивая домашние приемы и изучая предпочтения деловых партнеров. Но сын... Сначала все было еще ничего, но когда он поступил в одну из лучших бостонских частных школ... Вот где, я вам скажу, начинается кастовое общество. Индия отдыхает. Все, до малейших деталей, было поделено на узенькие ниши с жесткими стенками, и мы, такие, как есть, не влезали ни в одну из них. Пришлось на месте изобретать свою собственную – «Ах, русское происхождение, загадочная душа, Толстоевского читали?» – и расталкивать под нее место в обществе. Мне пришлось, ведь не ребенку же. Но ничего – познакомилась, изучила, поняла. Растолкала. Вписалась. Сказать, что от этого прибавилось любви?
И тогда, конечно, да и в других каких-то ситуациях, как в розовой заре, вспоминалась юность и родина. Вот, мы были на месте, мы были такие, мы были равные и даже немножечко равнее... Возможно, именно потому, когда что-то произошло, я и кинулась спасаться, припадая, как говорится, к корням.
Вернулась. Припала. И что? Ведь снова не приросла, если использовать те же садовые аналогии. Все то же самое, в том смысле, что все – другое, в той же степени чужое и непонятное, и законы – не то, что волчьи, а просто никаких нет. Но ничего, справилась вроде и тут, вросла в непонятную жизнь, добилась каких-то сомнительных результатов. Даже гораздо быстрее получилось, когда без правил-то. Но счастье, счастье где взять?
В деньгах оно почему-то находится плохо. С деньгами тоже загадка. Здесь те же деньги – имеется в виду по масштабу величины – вызывают совсем другие эмоции. Когда в Америке я поняла, что я миллионер, то, помнится, радовалась и гордилась, несмотря даже на внешние обстоятельства, при которых я об этом узнала. И эти миллионы я храню бережно, как зеницу, не тратя и не касаясь, и даже думать о них стараюсь пореже – чтобы не сглазить. Ими я горжусь, но тихо-тихо, сама с собой. А те же, или даже большие деньги, заработанные здесь, почему-то вызывают в лучшем случае чувство стыда, и хочется потратить их побыстрее, как выбросить, но чтоб при этом было ярко и шумно, чтобы все видели эту позорную гульбу. И даже если не поддаваться соблазну и ничего такого не делать, все равно начинаешь понимать, откуда берутся раздутые цены, нелепые наряды, безумные ресторанные кутежи. Очевидно, избавиться от стыдных денег хочется не только мне. Если в Америке птица финансового счастья напоминает скучную тушку индейки, которую прячут до поры в морозильную камеру, то здесь это – яркий фазан, и даже не сам фазан, а только пестрые перья, жесткие и несъедобные, хотя и притягательные на первый взгляд. Впрочем, доморощенный экономист и финансовый аналитик из меня никакой.
На улице распогодилось и я, чтобы отвлечься, выбралась погулять. Центр города, как я поняла, был закрыт для проезжего транспорта, и оттого людей на улице толпилось раза в три больше обычного. Пытаясь скрыться от толчеи, я нырнула в устье Тверского бульвара. Не то, чтобы там было пусто, но все же по боковой дорожке можно было идти, не сталкиваясь с посторонними телами.
– Дочка, постой, – окликнули меня откуда-то снизу. – Погоди, чего добренькое скажу.
Я обернулась. Цыганка – не цыганка, смуглая, сморщенная, странного вида старуха сидела на скамейке бульвара. Длинная, взлохмаченная юбка, пестрые тряпки, седые пряди из-под надинутого на лоб цветастого платка – старая ведьма, и только. При этом она не была похожа просто на бомжиху – при всей пестроте и разрозненности ее наряда она не казалась ни грязной, ни опустившейся. В ней, скорее, было что-то немного злобно-волшебное. Так в старых фильмах изображали бабу-ягу. Я невольно сделала шаг в ее сторону, скорее привлеченная видом, чем заинтересованная в ее сообщении.
– Вижу-вижу, – зашептала она себе под нос, поглядывая на меня исподлобья. – Было, голубушка, у тебя счастье немеряное, да вот раз – и все вышло! Чужое, чужое было счастьице, да к чужому же и ушло!
– И что теперь? – зачем-то спросила я. Глупо, конечно. Типичная ведь была разводка, но было что-то в этой старухе такое, отчего даже мои рациональные мозги заволокло на секунду дурацким туманом.
– Тепе-ерь? А вот позолоти ручку, я тебе все, как есть, расскажу. Все расскажу, чем помочь, научу. Позолоти ручку!
Тут я наконец опомнилась. Тряхнула головой, отмахнулась от назойливой бабки, повернулась и пошла по бульвару вниз.
– Ну иди, иди! – разочарованно кричала она мне вслед. – Будет тебе дальняя дорога, а то и казенный дом! Иди, поспешай!
Прелестно. А самое смешное было, что я отчего-то на самом деле расстроилась.
Дом. Что дом – он у меня и так казенный. Немногим лучше. А дорога – куда ни иди, как далеко ни улетай, все равно от себя-то никуда же не денешься. Так что – пугай меня, не пугай, та же фигня. Сбыча мечт, несбыча, что воля, что неволя – все одно.
Неправильно как-то все это. Не так я живу. Надо уже как-то собраться, волю в кулак, деньги на бочку – и начать жизнь по-новому. Завести собаку, чтобы любила и ждала вечерами, купить машину, чтобы кататься с ней в лес, построить нормальный дом... Хотя нет – дом у меня уже был. В эти игры мы уже играли.
Нет, не буду связываться с домом. Лучше... Возьму вот и позвоню этому... Как его там звали... Кисельбергу. Встречу через него какого-нибудь приличного обеспеченного человека, познакомлюсь, подружусь, привяжусь... Тьфу, черт, это ведь мы тоже уже проходили. Нельзя ни к кому привязываться, да и вообще это не вариант.
«Мужа – не нужно, спасибо, было
Друга – не нужно, спасибо – есть.»
Вспомнились откуда-то дурацкие строчки. Все у меня было. Ничего, в общем-то, сильно хорошего. Ну и что теперь – вообще не жить больше, что ли? Так ведь тоже нельзя. Нет, определенно, все, решено – надо будет завязать потихоньку мошеннический бизнес, того что есть – вполне хватит, жить себе потихоньку, покупать-продавать красивые картинки. Историю искусств пойти куда-нибудь изучать. В свет выходить. Светская жизнь, конечно, тошнотная, но можно же будет, наверное, потихоньку привыкнуть... Да, так и надо. Потихоньку. Вот с понедельника. Хотя, черт, с этими праздниками вся неделя сбилась, не разберешь. Ну ничего – вот кончатся праздники, сразу начну строить очередную новую жизнь...
Но всерьез заняться налаживанием новой жизни мне не пришлось. Не успела толком восстановиться нарушенная праздничным перерывом рутина рабочей жизни, не успела я толком приступить к реализации своих поэтапных планов, на первом месте которых стояла окончательная реализация последышей из «шведской коллекции», чтобы уж начинать все с чистого листа – я подозревала, что начинать беседу с Сашкой о моем выходе из «дела» лучше с полного подведения итогов и подсчета прибыли, в конце концов мне же надо было решить вопрос аренды, которую я до сих пор благополучно не платила... Навряд ли это счастливое состояние удастся сохранить и после того, как я откажусь заниматься «коллекцией» дальше, но лучше, чтобы урон был минимальным, а он будет обратно пропорционален той ярости, в которую Сашка неизменно придет, когда узнает...
Он неожиданно позвонил мне сам. Поздно вечером девятого числа, в последний день праздников, почему-то на домашний телефон, и уже сразу в состоянии полной ярости.
– Что ты себе думаешь?! – зарычал он в трубку, хотя я даже «алло» не успела сказать, а не то что какими-то мыслями с ним поделиться. – Что ты себе позволяешь вообще?
Я не люблю, когда на меня кричат. Никто не любит, но я как-то особенно нервно отношусь к мужским воплям. С какого праздника я должна их слушать в собственном телефоне? Поэтому я просто аккуратно повесила трубку на место и задумалась, не выдернуть ли заодно и шнур из розетки. Но не успела. Телефон задребезжал снова.
– Ты мне только попробуй еще раз трубку швырнуть, – орал Сашка. – Я тогда такое....
– Даже и пробовать не буду, – холодно ответила я. – Еще одно слово в таком тоне, я и вовсе телефон отключу.
– Да иди ты со своим телефоном, – чуть тише огрызнулся он. – Я вообще не об этом! Что ты мне подсунула?
– А именно? – уточнила я. – Я тебя вообще не видела две недели, ты отдыхать уезжал на праздниках, remember? Ты где сам-то сейчас?
– Да здесь я, в Москве уже, – ответил он спокойно.