По дороге домой размышлял о происшествии и о том, что будет дальше. Клёцка скажет, у кого взял каску и шлем. Милиция нагрянет ко мне. Не забыл ли генерал, что сам приказал выдать мне шлем и каску?
Забыл или не забыл, шум дома все равно будет. Мама скажет, что я ее в могилу вгоняю. Папа скажет: зачем оболтусу велосипед купили!
Но Клёцка может и не сказать, что каску и шлем взял у меня. Побоится обо мне говорить. Он понял: Вовик Башмаков и Петька Шнурков – люди с совестью, вора жалеть не станут. Расскажут, как он велосипеды у детей крадет… Что-нибудь насчет каски и шлема Клёцка придумает. Будет, к примеру, твердить, что нашел. В конце концов его отпустят. По радио слышал: тюрьмы переполнены, в камерах даже стоять тесно, а Клёцка толстый. В милиции люди умные, они сообразят, что вместо одного толстого выгоднее посадить двух тощих. И конечно, милиционеры шлем и каску оставят себе. В шлеме будут гонять на мотоцикле, а в каске брать террористов.
В таких размышлениях в ночь с воскресенья на понедельник и лег спать.
Теперь понедельник. Из милиции не приходили и в милицию не вызывали. Уж лучше бы пришли или вызвали. А то все думаю, что и как будет.
Снял с калитки дурацкое объявление Клёцки о сингапурских деталях.
Вторник. Бабушка позвала есть пенки с варенья. Пошел к ней на кухню, хотя настроение – не до пенок. «Чего сидишь, как бедный родственник? – спросила бабушка. – Пенки любишь, а еле притронулся. Или зуб болит?» Пришлось пенки съесть. Если бы согласился, что зуб болит, стали бы гнать к зубному врачу.
Для успокоения нервов размышлял о бедных родственниках. Бедный родственник скромный. Пенки с варенья любит, а только слизнул с чайной ложечки и уверяет, что наелся. Богатый и пенки все поел, и еще варенье потребовал. Варенье не остыло, а он уж столовой ложкой черпает.
Бедный родственник сидит в уголке. Богатый у серёдки стола сидит. Локти на стол поставил. Вот-вот ноги задерет на стол. Видел в американском фильме. Американец в одной руке держит рюмку, в другой – сигарету, а ноги в ботинках на столе. Курит. Виски пьет. Как закусывает, не показали. Было бы интересно посмотреть. Если сидишь в кресле, а ноги на столе, то до тарелки с едой разве дотянешься?
Возможно, у американцев специальные вилки. Ручка удлиняется и укорачивается, как штатив фотоаппарата. Раздвинул ручку, наколол курицу, сдвинул ручку – и в рот. А может быть, ручки у тех вилок подобны складному метру?
Американцы не знают поговорку «Посади свинью за стол – она и ноги на стол». Не послать ли в американский конгресс эту поговорку? Богатые родственники нахальные, и богатым не понравится сравнение со свиньей.
Среда. Целый день ждал милицию. Не пришли.
Четверг. Опять ждал. Опять не пришли. Советовался с Петькой Шнурковым – снять ли вывеску о ремонте велосипедов? Кто пойдет ко мне после случая с Клёцкой? Петька сказал, что теперь-то как раз и пойдут: теперь у меня реклама, репутация честного мастера.
Я за то, чтобы снять, – не то настроение. Но если сниму, мама пристанет с расспросами: почему снял? Скажет: я лентяй, не хочу честным трудом зарабатывать тысячи.
Размышлял: как быть? Придумал такое, что лучше не придумаешь. Приписал на вывеске: «Мастерская временно закрыта. Мастер в отпуске».
Пятница. Родители увидели приписку. Папа сказал: «Рановато в отпуск-то. Ну-ну…» Мама сказала, что хороший предприниматель работает без отпусков и выходных. Если дело дальше так пойдет, миллионера из меня не получится.
Бабушка, когда мы были одни, посадила меня на диван и сказала: «Рассказывай, что у тебя? Я слышала на улице, что ты изобличил вора».
Пришлось все рассказать. «Каску и шлем жалко. И байдарку не купят», – закончил я свой рассказ.
«Ладно, – сказала бабушка. – Поживем – увидим».
Она приколола на кофту медаль «Партизану Отечественной войны» и ушла из дома.
Вернулась сердитая. «Ходила в милицию, – сказала бабушка. – Эти умники передали каску и шлем военному прокурору – как улики хищения имущества в воинской части. Не было печали, да черти накачали. Теперь каких-нибудь солдатиков допросами мучают». Бабушка прибавила к партизанской медали еще множество медалей да три ордена и снова ушла.
«Объяснялась с твоим генералом, – сказала бабушка, вернувшись. – Просил передать тебе привет. Ждет тебя и Петьку в десантные войска». – «А шлем с каской?» – спросил я. «Попадете к генералу – он вам с Петькой по рюкзаку в сорок килограммов выдаст. Сдалась тебе эта каска! – рассердилась бабушка. – Век бы ее не видеть!»
Суббота. Что за жизнь у меня! Кошмар какой-то! Ужас! Легче помереть! Каждый день приходится думать о невеселом. Думаю нынче: пропали шлем и каска или вернутся? О байдарке – тоже. Байдарку все же должны купить. Обещали купить, если буду вести дневник. А я что делаю? Веду. Вон сколько листов исписал.
Подумаю лучше о чертях. Иначе голова лопнет… Жил человек хорошо. Но вот черти начали качать печаль. Чем? Эти – велосипедными насосами, эти – автомобильными, а эти – помпой. Стараются. Копытами стучат, хвостами машут. Для чёрта большое удовольствие – накачать печаль на человека. Чего это они выбрали меня, Петьку Шнуркова и бабушку?
На каком расстоянии черти воздействуют печалью? Наверное, на большом. Если бы на маленьком, мы бы их увидели. Хотя как их узнаешь? Кепки надели – рогов не видно. Кроссовки надели – копыт не видно. Хвосты в брючину прячут…
По цвету лица можно узнать. Кожа у чертей черная.
У негров тоже черная, но они люди. Стои́т поблизости негр, а ты, как дурак, думаешь: это чёрт на тебя печаль качает. Напрасным подозрением легко обидеть хорошего человека.
В Африке всё наоборот. Африканские черти белокожие. Негры тоже, не подумав, могут немца, француза или русского принять за нечистую силу. К примеру, стою я под баобабом с велосипедным насосом, а негры боком, боком от меня – и бежать. Мне, конечно, обидно. «Остановитесь!» – дружелюбно кричу, а они еще шибче поднарезали.
Бабушка, когда родители включают телевизор, говорит, что в телевизоре вся чертовщина из Америки. Теперь-то мне понятно, почему оттуда. Там живут белые люди и черные. И черти там двух сортов. И разобраться, где человек, где чёрт, что сделал человек, а что – чёрт, невозможно.
Суббота. Бабушка рассказала родителям всю историю с Клёцкой. Папа сказал: «Ну-ну… Доремонтировался». Мама сказала: «Кошмар, кошмар! Ужас! Легче умереть!» После этих слов она перестала разговаривать со мной. Молчит, когда меня видит. Ни о чем не спрашивает. Не знаю, как другим, а мне неприятно, если со мной не разговаривают.
Воскресенье. Бабушка очень жалеет меня. «Не переживай, – сказала бабушка. – У тебя теперь есть жизненный опыт. За битого двух небитых дают».
Размышляю: кто и где дает за битого небитых? Верно, есть такие обменные пункты. Вроде тех, где меняют рубли на доллары. Кому-то нужны американские деньги, кому-то – русские, кому-то – битые, кому-то – небитые.
Меня поведет менять, конечно, мама. Приведет, скажет: «Обменяйте поскорее…»
«Вам, госпожа Башмакова, придется доплатить, – говорит обменщик. – Сами видите, в каком состоянии Вовик».
Состояние неважное. Может, не станут меняться? Голова вся забинтована. Только нос торчит и левый глаз смотрит. Одна рука перевязана. Другой держу костыль. Нога тяжелая, не гнется – в гипсе.
«За что же доплачивать? – возмутилась мама. – Вы посмотрите, как хорошо бит! К тому же у меня нет с собой денег». – «Позже допла́тите, – говорит обменщик. – Лечение нынче дорого. Денежные средства нужны, чтобы придать ему товарный вид. Для последующего обмена. А такого кто возьмет?» – «Хорошо, – соглашается мама. – Где можно посмотреть небитых?»
Обменщик показал двух ребят.
Сразу видно, что у них жизненного опыта нет. Стоят, довольные жизнью, улыбаются. Один повыше меня, а другой пониже.
«Этих не возьму, – говорит мама. – На этих у меня нет одежды. Все ведь покупалось для Вовика». Тут мама посмотрела на меня и добавила: «Да, все для него. Еще байдарку собиралась купить, а разве он сознает это?» – «Ничего другого пока предложить не могу, – говорит обменщик. – Зайдите через пару деньков». – «Зайду, – обещает мама и спрашивает обменщика: – Скажите, а вот такие небитые могут связаться с ворами?» – «Могут, – сказал обменщик. – Воры сами в помощники себе ищут небитых». – «Что же получается? – удивилась мама. – Меня один чуть не вогнал в могилу, а уж двое вгонят непременно. Может быть, не менять мне Вовика на чужих мальчишек? Он ведь мой сын родной… К тому же теперь не такой наивный, чтоб поверить какому-нибудь Клёцке. И велосипеды чинить умеет… Марш домой!» – говорит мне мама.
Легко сказать – марш!
Но я рад, что меня не обменяли и с костылем, с ногой в гипсе марширую к дому.
Понедельник. Утром во дворе ко мне подошел незнакомый взрослый человек и спросил: где живет велосипедный мастер Вовик Башмаков? Я подумал: не Клёцка ли подослал разобраться со мной? «В этом доме, – ответил я. – А зачем он вам?» – «Велосипед сломался. Хочу отдать в починку». После такого ответа я обрадовался, но и насторожился еще больше. На всякий случай сказал, что мастер в отпуске, ремонтом займется через неделю. Человек помолчал и, только я собрался уйти, весело сказал: «Ты же и есть Башмаков. А я Олин папа, дядя Витя. Пришел спросить, не грозится ли Клёцка. Если что – скажи. И вообще говори, какие есть проблемы». – «Клёцка не грозится, – сказал я. – Вдвоем с Петькой Шнурковым мы его не боимся. Проблема есть: мама с папой сердятся, байдарку едва ли купят. Путешествия до моря не будет». – «Сочувствую, – сказал дядя Витя. – В детстве я тоже мечтал о путешествии. Да тоже ничего не вышло. Ладно. Будем друзьями».
Мы пожали друг другу руки. Я вспомнил, что Олин папа гайки на своем грузовике отворачивает руками, без гаечного ключа. Вот бы нам с Петькой Шнурковым хотя бы одну такую руку на двоих…