Вторник. Ходил к Петьке Шнуркову. Он показал рыболовные крючки, готовые к рыбной ловле. Оказывается, половина сходов рыбы с крючка происходит оттого, что крючок тупой. Остроту крючка проверяют так: проводят им по ногтю большого пальца; если остался след, крючок острый. Точить надо перед каждой рыбалкой даже прежде отточенные. Чтобы не тупить, втыкать в пробку. И все крючки должны быть точно сосчитаны. Потерянный крючок может попасть в хлеб, в уху. Или сядешь на него. Но тут сразу станет ясно, что крючок был потерян.
После просмотра сосчитали крючки – все целы. Еще Петька показал брусочек, который он возьмет в путешествие.
«С байдаркой проблема, – сказал я. – Зря крючки точил. Родители сильно сердиты…» – «Не будут же они сердиться вечно, – сказал Шнурков, – когда-нибудь перестанут. А крючки у нас готовы».
Среда. Плохой день был. Завод, где работают папа и мама, временно закрывается. Производство, как папа объяснил бабушке, задушили налогами. Рабочие и служащие отправлены на три месяца в отпуск без оплаты. Родители сидят дома. Папа печальный. Мама поплакала. Спрашивает: «На какие шиши жить будем? Остается только бабушкина пенсия». Поцеловала меня, сказала, что любит, а сердится, потому что невыносимая жизнь.
Я жалею маму. И папу тоже. О байдарке больше не буду спрашивать. Какая байдарка у безработных?
Начинаю сердиться сам на себя. Что это я вбил себе в голову путешествие до Каспийского моря? В горячих точках ребята сидят в подвалах. Думают, как бы снаряд не попал в убежище, как бы стены не рухнули и не завалили. А беженцы? Был дом у людей или квартира. Всё пришлось оставить: столы, кровати, шкафы, посуду… Взяли с собой, что можно нести в руках. Ушли из опасного места. Пришли туда, где не убивают. Живут в скверах в палатках, еду готовят на кострах.
Жить в палатке, варить уху на костре хорошо, когда есть дом, когда есть, куда вернуться до зимы. У беженцев нет работы. Если нет работы, то и денег нет. Если денег нет, то и еду не купишь.
Я спрашивал бабушку, кто так испортил жизнь в нашей стране? Она ответила: «Посиди час-другой у телевизора – всех их увидишь». – «Зачем же они показывают себя?» – спросил я. Бабушка ответила: «Хотят, чтобы их долго помнили».
Четверг. Кто бы мог подумать, что такое случается? Пришли два «голубых берета» из воинской части. Принесли десантный рюкзак, а в нем каска и шлем. Сказали, что генерал вторично дарит их. Чтобы не возникало никаких случайностей, на этот раз с документом. Мама вслух прочитала документ:
«Каска мотострелка и шлем танкиста подарены командованием воздушных десантников Вовику Башмакову, проявившему смекалку и выдержку при изобличении жулика, что настоящим и удостоверяю.
Генерал Иванов-Перепёлкин»
Десантники пригласили бабушку выступить с рассказом о своих партизанских подвигах. «Какие там подвиги! – вроде бы рассердилась бабушка. – Но кое-что было. Назначайте день и час – приду».
Мама угощала десантников чаем. В подарок генералу отправила клубничное варенье.
Пятница. С Петькой Шнурковым немного посидели в каске и шлеме.
Суббота. С Петькой Шнурковым были во дворе. В это время Оля с подружкой Инной подкатили к нам надутую камеру от колеса огромного трактора. Нинель с Татьяной катили камеру поменьше. За ними шел Олин папа, дядя Витя. Он нес что-то похожее на букву «А», сделанное из реек.
«Путешествие состоится! – закричал на весь двор дядя Витя и опустил «А» на землю. Между рейками он втиснул камеры: – Вот вам плавсредство». Ира вытащила из-за спины фанерку. На ней голубой краской было написано: «Ураган». «Ну что, подходящее название? – спросил Олин папа и засмеялся. – Скорость в ваших руках. Как будете грести. Весла сделаете сами. И шестик подлиннее, попрочнее – оттолкнуться от берега или поставить для паруса».
Мы с Петькой Шнурковым молчали. Я, как пишут в книгах, не в силах был осмыслить происходящее. Петька потом признался, что тоже был не в силах. От неизвестности того, что будет дальше, мне даже стало страшно.
Мама с папой через окно услышали крик «путешествие состоится!» и вышли во двор. Познакомились с Олиным папой и девочками.
«Мечта детства – проплыть по рекам до Каспийского моря, – сказал Олин папа. – У меня не получилось. Пусть у этих ребят получится».
Мама с папой тоже не могли сразу осмыслить происходящее. Дядю Витю поблагодарили и ушли домой осмысливать.
Воскресенье. Ходил к Петьке Шнуркову. Говорили об «Урагане». Петька пришел к выводу, что название не совсем подходящее. «На таком плавсредстве не разовьешь ураганную скорость. Люди на берегах и встречных судах будут показывать на нас пальцем».
Я предположил случай, который вполне может быть. На реке жуткие волны. Гром. Молнии. Ливень. Обычные лодки переворачиваются. Одному нашему «Урагану» ураган нипочем. Перекатываемся с волны на волну. Трудно, но подбираем из воды терпящих бедствие. Обе камеры облеплены несчастными, как бублик маком.
Петька согласился, что такое могло бы произойти, но никогда не произойдет. «Почему?» – спросил я. «Потому, – ответил Петька, что твоя мама на „Урагане“ нас на реку не отпустит. Надо плавсредство назвать каким-нибудь спокойным словом. Пусть будет „Поплавок“».
«Проголосуем, – сказал я. – Кто против „Урагана“?» Петька поднял руку. «Кто против „Поплавка“?» – руку поднял я. «Ничья, – сказал Петька. – Давай, если мое название не нравится, говори свое новое».
Мне очень не хотелось менять название, я его сразу полюбил. «Как это – ничья? – возразил я. – За „Ураган“ семь голосов. Только ты один против. Оля, Ира, Нинель, Татьяна, Инна, дядя Витя – они его придумали, значит, они тоже „за“».
Петька поднял вверх обе руки. «Сдаюсь, – сказал он, – пусть останется „Ураган“».
Понедельник. Ходил с бабушкой на рынок за картошкой. Пришли домой, а мама с папой сидят какие-то странные. Глядят на меня, но ничего не говорят. Потом сказали. Приходила Оля – дочка дяди Вити. Дядя Витя готовится в дальний рейс и берется отвезти меня, Петьку Шнуркова и «Ураган» на реку. Река малолюдная, чистая. Она дважды пересекает шоссе. Уходит от него на запад, поворачивая на восток, делает дугу километров в сто. В первом пересечении дядя Витя нас высадит. У второго пересечения – на обратном пути – возьмет и доставит домой. Дядя Витя нарисовал карту путешествия. Оля передала ее папе.
«Знаете что, – сказала бабушка папе и маме, – надоело мне смотреть на ваши кислые физиономии. Так три месяца и просидите совой и филином? Поезжайте с ребятами. Я от вас отдохну и в квартире приберусь. Или меня с ними отпусти́те. Давно у костра я не сидела, под звездами не спала, под дождиком не мокла». – «Куда тебе на восьмом десятке под звезды! – рассердилась мама. – Мы с отцом тоже найдем для себя дело в квартире. К тому же этот „Тайфун“, или как его там – „Смерч“, „Шторм“?.. – не поднимет четверых. Как влезем на него, так сразу и потонем». – «Сразу не потонем, – сказал папа, – влезать будем у берега, а там мелко. Давай сегодня о путешествии не говорить. Будем думать, что и как. Поговорим завтра».
Вторник. Утром после завтрака папа сказал: «Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец!»
«Ты что задумал?» – спросила мама испуганным голосом.
«Задумать задумал, а получится ли – не знаю, – ответил папа. – Пока ничего не скажу. Надо кое-кого повидать».
Мама опять на меня сердится. Назвала возмутителем семейного спокойствия.
Весь день размышлял над папиными словами о пьянке и огурце. Что папа хотел сказать этим?
Папа непьющий. У нас пьянки быть не может. Но сказал же, что «пьянка пошла»? Где пошла, у кого в доме? Пьянка идет не простая, а такая. Какая такая? С утра до вечера, что ли, пьют?
Всю закуску, верно, съели утром и днем. На вечер остался один огурец. Было много, а этот последний. Каждому пьющему по колесику.
«Последний огурец» тоже загадка. Почему его не порезали вместе с другими? Зачем берегли?
Если бы пьянка была не такая, а другая, последний огурец, выходит, резать не стали бы. Почему? Догадался. Этот огурец был оставлен на семена. Когда же все напились, то обо всем нужном забыли и семенной огурец съели.
Пьяный человек, как я слышал, проходит три превращения. Сначала превращается в обезьяну мартышку. Строит всем рожи, кривляется, смеется неизвестно чему.
После стадии мартышки наступает стадия льва. Пьяный кажется самому себе ужасно сильным, грозным. Он злится на что попало: на тарелку, на соседа, на фонарный столб. И все старается сокрушить.
Третье превращение – в свинью. Находит самую грязную лужу и ложится в нее – в новых джинсах, в майке с надписью: «I love you»…
Уже довольно поздно. Папа ушел куда-то засветло. Пока не вернулся. Вдруг он с кем-то запил? «Работы нет, байдарку купить не на что, – верно, думал папа. – А бабушка с Вовиком и Петькой Шнурковым уплывают на „Урагане“. Разве это жизнь?» Вот и сказал в мрачной решимости: «Режь последний огурец!»
В дверь звонят. Папа так звонит…
«Путешествие состоится, – шепнул мне папа, – осталось уговорить маму. Завтра подниму рано. Пойдем к Чикеренде за снаряжением».
Кто такая Чикеренда? Верно, женщина богатая и добрая…
Среда. Четверг. Пятница. С общего согласия время моего дежурства у палатки – рассвет. Мама, папа, Петька Шнурков спят в палатке. Им тепло в спальных мешках. А мне холодновато. Река в тумане. Туман ползет, колыхаясь, на берег. Ничего. Небо розовеет, скоро взойдет солнышко.
Байдарку и «Ураган» мы спустили на воду в полдень в пятницу. До этого два дня был аврал. Чикеренда не женщина, а папин однокашник, вместе учились в институте. Не виделись с тех пор. Но Чикеренда был верен прежней дружбе и дал все необходимое для путешествия: байдарку, палатку, спальные мешки, котелок на треноге. Даже спиннинг – узнав, что Петька Шнурков владеет этой снастью. Чикеренда каждое лето всей семьей плавает по рекам. «Мне близки ваши желания, – сказал он. – Берите, но берегите. Раскладывайте костер так, чтобы ветер не сносил дым на палатку, иначе искра может прилететь и прожечь полотно».