гие стояли в воде. Несколько женщин доили коров. На бугре, в километре, виднелась деревня.
Мы решили остановиться поблизости – купить молока. Увидев папу и маму, одетых в спальные мешки, коровы встревожились, повернули к нам головы и стояли в недоумении. Подошел пастух с двумя подпасками. Подошли женщины. Пришлось рассказать, что с нами произошло. Пиратов на «Урагане» пастухи видели и подумали, что плывут нехорошие люди.
Молока нам налили даром. Сказали, чтобы часок подождали с отплытием, – соберут в деревне какую-нибудь одежду. Вскоре подпаски Ваня и Вася принесли маме кофту и юбку, папе – рубашку и брюки. Мама спросила: «Сколько стоит?» Папа сказал: «Доставай все деньги, что есть». Полезли в байдарку за деньгами, но пастух дядя Сергей остановил: «Не обижайте! Сказали „спасибо“ – это и плата».
Тут в головы нам с Петькой Шнурковым пришла справедливая мысль – подарить Васе и Ване каску мотострелка и шлем танкиста: пусть пасут коров в головных уборах славной российской армии.
В ответ мы с Петькой Шнурковым получили от подпасков длинный кнут. До отплытия учились хлопать кнутом. Ребята сказали, что обшарят всю реку и непременно найдут пиратский катер.
Среда. К нам вернулась бодрость духа. Не потому, что мама и папа одеты (хотя это важно), а потому, что снова встретили хороших людей. Хороших людей очень много, только они не сразу заметны. Грабители и обманщики тоже не сразу заметны. Но о них сто раз на день говорит радио и телевидение, и кажется, что всяких гадов тьма-тьмущая. Я спрашивал бабушку, зачем это делается? Она тогда сказала: «Вас, молоденьких, приучают к жизни, в которой воровство и грабеж – обычное занятие и кто больше украдет, тому известность и почет».
Как там дома бабушка? Она, конечно, и не догадывается о наших приключениях. Оля с подругами ждет нас. Но в первую очередь своего папу. В субботу утром он должен стоять со своим грузовиком у моста. А кого во вторую очередь ждет Оля? Хорошо бы меня…
Четверг. Остановились на острове. По словам пастуха дяди Сергея, отсюда до шоссейного моста около пяти километров. Решили жить здесь и пятницу. На заре в субботу поплывем к мосту. Жалко, что путешествие кончается, но и домой хочется.
Пятница. Мы с Петькой Шнурковым ловили щук. Старались поймать столько, сколько нужно для подарка Оле и ее подругам.
Чтобы не испортилась в дороге, рыбу выпотрошили, вырезали жабры, присолили, обложили крапивой. Щуки разные. Я спросил Петьку Шнуркова, какой девочке подарим самую большую. Так я рассчитывал узнать, кто из девочек ему нравится. Петька ответил: «Положим перед ними. Кто какую возьмет».
Я не удержался и сказал, что самую большую надо подарить Оле. Свои чувства к ней я замаскировал – сослался на то, что ее папа отвез нас на реку и повезет домой.
Суббота. Мы дома. Кончается воскресенье. Сижу за письменным столом. Передо мной раскрытый дневник. Еще раз вспоминаю все, что произошло в субботу, – чтобы запись была точной.
На рассвете мы отплыли от острова. Рассвет был тихий, туманный. Поверхность реки вся была в кругах – это рыбья мелочь подбирала упавших в воду насекомых.
Еще издали увидели мост, а потом заметили вытащенный на берег «Ураган» и около него дядю Витю с удочкой. Дядя Витя тоже увидел нас: «Привет! Живы!» – и начал наматывать леску на удилище.
«Ураган» представлял собой жалкое зрелище: камеры изрезаны, доски изломаны. Мы сразу стали рассказывать историю с пиратами.
«Теперь слушайте меня, – сказал дядя Витя, когда мы закончили. – Я приехал к мосту вчера вечером. Думаю: побалуюсь удочкой на зорьке. Стою, ловлю мелочь – коту гостинец из дальнего рейса. И тут вижу: плывет „Ураган“. А где же байдарка? Байдарки нет. На „Урагане“ чужие люди с собакой. Я понял: что-то случилось с вами. Хотел спросить, как к ним попал „Ураган“? Где вы? Но удержался. Правду эти типы, если нашкодили, не скажут. Спрашиваю со смехом:
„Что за каравелла? Кто такую изобрел?“
Один, который с длинными волосами, показал на стриженых, ответил:
„Эти вот лауреаты изобрели. Они и не такое изобретали!“
Тут мне захотелось всех сгрести в кучу и мыть, пока не заплачут. Мне ведь важно узнать, живы ли вы? Может, вам скорая помощь требуется? Но опять удержался. И хорошо сделал. Длинноволосый говорит:
„От тебя, дядя, бензином пахнет. Нет ли у тебя на дороге тачки?“
„В тачке, – говорю, – всех вас не увезешь. Даже если собаку пустить своим ходом на обочине. На ваше счастье, есть фургон с товарный вагон. Могу подвезти, если по пути. Есть ли чем расплатиться?“
Длинноволосый показал десять долларов.
„Мало, – говорю. – Еще столько“.
Он согласился. О деньгах-то я так, для убедительности, спросил. Боялся, что увидят мою радость и в фургон не полезут.
Груз в фургоне – плитка, испортить невозможно. Стенки из нержавейки. Запер я голубчиков на замок. И отлегло от сердца. Думаю, если вы в условленный день не появитесь, повезу троицу в милицию.
Они требовали, чтобы я сразу трогался. Я им сказал, что поеду утром. Ночью ехать труднее и надо отдохнуть. На утренней зорьке еще порыбачу да пассажиров еще подберу. Начали стучать в стенки, кричали, чтобы выпустил. Предлагали за ночной рейс сто долларов».
Дядя Витя кончил рассказ, а мы за это время разобрали байдарку. Когда подошли к грузовику, оттуда слышался вой ризеншнауцера и крики: «Эй, шеф! Ты кого еще привел? Мы их вышвырнем по дороге! Ты что, псих ненормальный? Открывай дверь! Иначе мы тебе в твоей тачке сортир устроим…»
Дядя Витя открыл замок. Пираты, а впереди всех собака, не глядя ни на кого, выпрыгнули и побежали за обочину в кусты.
Дядя Витя запер двери фургона.
Пираты вернулись. Увидев нас, оторопели.
«Мы с тобой, шеф, не едем, – сказал наконец длинноволосый. – Открой двери, возьмем вещи».
«Хорошо, – сказал дядя Витя. – За ночлег под крышей я с вас ничего не беру. Вещи ваши просмотрим, нет ли там одежды этих людей. После просмотра отдадим. А за кражу и поломку „Урагана“, который изобрел я и строил я, за моральный ущерб моим друзьям оставите мне мотор».
«Ах ты гад! – не закричал, а завизжал длинноволосый. И, обращаясь к приятелям, добавил: – Мы не виноваты, что ему жить надоело. Разберемся с ним…»
Все трое вытащили ножи.
«Кто гад?! Я гад?!» – глухо спросил дядя Витя и выхватил из-под кузова ломик.
Я схватил байдарочное весло.
Я не увидел на передней линии папу. Однако он вступил в разборку первым. Когда ризеншнауцер по команде длинноволосого кинулся на дядю Витю, в бородатую морду собаки ударила пенная струя. Папа, оказывается, успел за нашими спинами снять с борта огнетушитель. Густой желтой пеной он прошелся по всей троице. Я даже не предполагал, что мой отец такой гневный. Он перехватил пустой огнетушитель за горловину и размахнулся им, чтобы треснуть предводителя пиратов. И треснул бы, если бы тот не сиганул с шоссе вслед за собакой.
Со скрежетом тормозов, качнувшись на рессорах, около нас остановился грузовик с досками. Из кабины тут же выпрыгнули двое.
«Бить или погодить?!» – закричал один, размахивая монтировкой. В руках другого был толстый резиновый шланг. У шоферов солидарность и взаимовыручка. Они в беде друг друга не оставят. Эти двое издали увидели, что происходит неладное, и газанули на помощь неизвестному товарищу.
«Погодить, – ответил дядя Витя. – Хотя поучить стоило бы: ножами грозились».
«Ладно, – сказал шофер с монтировкой, – пока загружаетесь, мы постоим».
Ехали спокойно, с остановками на завтрак и обед. Приехали домой засветло.
Оля и ее подруги прибежали посмотреть флаг с черепом и костями, под которым плавал пиратский катер. Мы с Петькой Шнурковым взяли его как трофей, когда вынимали из рюкзака пиратов одежду родителей. Раздарили щук по Петькиному принципу – кому какая досталась. Рассказывали о ловле рыбы и раков, о кострах, о хороших деревенских людях, о том, как строили плот.
Девочки сказали, что будущим летом непременно вместе с нами отправятся в путешествие по реке. Они так восхитились мной и Петькой Шнурковым тоже, что все обоим сначала пожали руки, а потом обоих поцеловали.
Оля первым поцеловала Шнуркова, а меня – вторым. Успокаиваю себя, что, когда девочки начали целоваться, Шнурков стоял ближе к Оле, а я дальше. Хорошо, если причина в этом. А если не так? Если Петька ей нравится? Начинаю понимать, какое ужасное чувство – ревность.