казал, что если брови сделать тонкими-тонкими, в ниточку, то лицо будет казаться более узким. А это именно то, что Тоне надо, а то вон какая ряха, в зеркало не влезает.
М-да, и похудеть бы не мешало. Она уже сто раз садилась на диету, но как тут похудеешь, если на завтрак у них всегда каша, на обед суп, в котором обязательно плавает картошка, а на гарнир ко второму непременно макароны. Дядя Андрей обожает макароны, мама даже на праздничный стол, новогодний или именинный, ко всем угощениям варит кастрюлю макарон, иначе он есть не сядет. Поэтому отчим и жирный, пузо вечно над ремнём висит. «Ничего, на работе всё перегорит, — любит повторять он, поглаживая себя по животу. — Работа у меня нервная». Дядя Андрей работал инструктором в автошколе и, по его словам, ежесекундно рисковал жизнью из-за нерадивых учеников, норовящих влететь под «КамАЗ» или выехать на встречку. Только почему-то ничего у него не «перегорало», и он толстел день ото дня. И Тоня вместе с ним. Худенькая у них только мама, ей просто некогда объедаться. «Я всегда на чайной диете», — шутила она. Сколько Тоня себя помнила, мама была в дороге. Иркутск — Москва, Москва — Иркутск. Даже когда родилась Ритка, мама и года не просидела дома, так что возиться с мелкой очень скоро пришлось именно Тоне.
Бабах! На пол свалилась толстенная книга, энциклопедия по всемирной истории, стоявшая на той же полке, что и медведь. Увлёкшись бровями, Тоня пропустила момент, когда Ритка всё-таки додумалась подставить стул и полезть к намеченной цели.
— Ну-ка слезь оттуда немедленно! — завопила Тоня и ринулась к сестрёнке.
Та заверещала, не желая отступать, когда вожделенный медведь был почти что в руках.
— Да хватит орать! Я пытаюсь поспать после рейса! — В комнату влетела разгневанная мама в халате и бигуди. — Что у вас тут происходит?
— Она мне медведя не даёт!
— Это мой медведь!
Мама застонала и привалилась к дверному косяку.
— Вы меня с ума сведёте, обе. Хватит уже лаяться, сколько можно? Тоня, отдай ты ей этого медведя! Ты же взрослая! Ты уроки сделала?
— Мне негде! — отозвалась Тоня, снова усаживаясь на кровать и возвращаясь к бровям. — Посмотри, что на столе творится. Пусть она сначала игрушки уберёт.
— Иди на кухню, там стол свободный! Ну что ты начинаешь скандал на ровном месте?
— Я не начинаю. Просто это и моя комната тоже!
— Хватит, я сказала! Марш на кухню учить уроки.
— С утра выучу, — лениво отозвалась Тоня.
Вторая смена, на которую их перевели в этом году, оказалась настоящим раем. И поспать с утра можно, и уроки доучить, если вечером лень.
— А тебе с утра в твой «Олимп» не надо? — насторожилась мама.
Вот что поражало Тоню, так это её память. Она всегда помнила, какие уроки на какой день нужно учить, когда у Тони занятия в «Олимпе», а у Ритки в танцевальном кружке, когда у дяди Андрея в автошколе очередные экзамены и ему понадобится свежая рубашка.
— Я туда больше не пойду.
Тоня вообще не планировала сообщать маме сенсационную новость. Зачем? Послезавтра мама снова выходит на смену, две недели её не будет дома. Успеется. А тут вдруг само вырвалось.
— Так. По-моему, нам пора выпить чаю.
Чай мама искренне считала средством от любых проблем. Особенно с хорошим куском торта. Но как можно отказаться от настоящей, из Москвы привезённой «Чародейки»? К тому же, моменты, когда они с мамой разговаривали по душам, без вездесущей Ритки, без дяди Андрея, всегда делающего вид, что никакой Тони не существует, случались не так уж часто, и глупо было их упускать.
Мама вскипятила чайник, разлила заварку.
— Мам, возьми меня в рейс, — вдруг попросила Тоня, терзая ложечкой прослойку из суфле между двумя бисквитами. — Всего в один — туда и обратно.
— Какой рейс? Посреди учебного года? Ты мне вообще объяснишь, что происходит?
А происходило так много всего, что Тоня не знала, с чего начать. И нужно ли начинать? Конкурс состоялся две недели назад, и когда она пришла домой с дурацким этим медведем и криво подписанным дипломом, её никто не поздравил. Мама была в рейсе, Ритке, которую она по дороге забрала из садика, плевать, чем занимается старшая сестра, а дядя Андрей, поглощавший на кухне сосиски с макаронами, их неизменную еду в мамино отсутствие, еле заметно кивнул Тоне и принялся расспрашивать мелкую, как прошёл её день в саду. Привычно, даже расстраиваться не стоило. Уставшая, эмоционально опустошённая Тоня вяло сжевала сосиску и завалилась спать.
Завертелось всё на следующий день. Она полагала, что хоть в «Олимпе» её поздравят с первым настоящим успехом, но все девчонки, все, даже Оксанка, с которой они почти что дружили, при её появлении сделали кислые рожи. Алексей Палыч тоже старался в глаза не смотреть. Коротко подвёл итоги конкурса, заявив, что очень рад за обеих девочек, и что в администрации пообещали дать стипендию им обеим. Но в Москву на «Утреннюю звезду» поедет, разумеется, Лиза. И тут же перескочил на текущие дела коллектива, на шефский концерт, который они скоро должны дать в доме престарелых, а также репетиции новогодних ёлок, которые уже не за горами.
Тоня и тогда ничего не поняла, привычно слушала бубнёж Алексея Палыча, рисуя в блокноте домики. Занятия толком в тот день не было, обсуждали программу концерта и сценарий ёлок, который написал, конечно же, Палыч. Всё как всегда, каждый год одно и то же: номера солистов постарше, хор малышей, пара танцев и шоу пародий на эстрадных звёзд, в котором принимали участие все, кому нравилось дурачиться под чужую фонограмму. И весело, и просто, а у зрителей идёт на «ура». Тоня всегда с удовольствием изображала Бабкину или Кадышеву, ей даже переодеваться не требовалось, в своём же народном сарафане и кривлялась. Но в этот раз она слушала Палыча и не чувствовала никакого энтузиазма. Опять шефский концерт для полуглухих и полуслепых старичков, которым абсолютно всё равно, что они там изображают. Опять ёлки в Доме культуры для зевающих родителей малышни из других кружков. Скука смертная.
— Со среды начинаем репетиции, — наконец объявил Палыч. — А сегодня можете быть свободны.
Народ начал дружно переворачивать стулья. Занимались они в самом обычном классе с партами, хотя репетиционный зал в ДК тоже имелся, но в него пускали только по воскресеньям. Закинув свой стул на парту, Тоня задержалась. Подождала, пока все, включая Луизку, в упор её не замечающую, выйдут, и подошла к педагогу.
— Алексей Палыч, что мне делать дальше?
Он посмотрел на неё, будто в первый раз видел. Маленькие и слегка красноватые, не иначе как от злоупотребления горячительными напитками, глазки забегали.
— В каком смысле, Тонечка? — елейным голосом поинтересовался он.
— В профессиональном. Ну получу я эту стипендию от губернатора. А что дальше делать? Опять ёлки, пародии на Бабкину, «Мамочка» для глухих старушек?
Эти мысли посещали её уже давно. Весь последний год на занятиях «Олимпа» ей было отчаянно скучно. Малыши, недавно пришедшие в студию, веселились, на полном серьёзе они считали себя артистами, умирали от счастья, гримируясь за «настоящими» шатающимися от ветхости столиками с мутными зеркалами, выходя на «настоящую» сцену. Но то, что забавно в десять лет, в пятнадцать радует гораздо меньше. Однако для больших оставалась ещё не взятая высота — конкурс. К нему готовились, его ждали, он открывал какие-то сумасшедшие перспективы. И Тоня готовилась и надеялась, до последней минуты, пока не узнала заранее выставленные оценки. Но вот теперь у неё есть диплом лауреата, будет стипендия. Только на «Утреннюю звезду» она не поедет. А дальше что?
— Не понимаю, чего ты ещё хочешь, — развёл руками Алексей Палыч. — Тебе вчера сказочно повезло. Ты хоть понимаешь, кто обратил на тебя внимание? Туманов настоящий профессионал, Народный артист, звезда. Тебе же все девочки завидуют теперь!
— Это я как раз заметила.
— Ты только не воспринимай его слова слишком серьёзно. Тебе нужно учиться. Ты, кстати, не думаешь поступать в музучилище? У них прекрасное отделение для народников.
— А потом что? — Тоня мрачно ковыряла кроссовкой дырку в линолеуме. — Ну закончу я училище, что дальше? Всю жизнь «Мамочку» петь? Я нормальные песни хочу исполнять, эстрадные. Как Луизка.
— Тонечка, пойми, не получится у тебя, как у Луизки. У тебя голос другой, совершенно другой. Вот представь, что тот же Туманов вдруг начал петь, скажем, «Белые розы». Не тоненьким мальчишеским голоском, как у Шатунова, а своим поставленным баритоном. Да все бы со смеху умерли.
Тоня не понимала. И вообще слабо представляла себе, что поёт этот странный дядька, про которого ей все теперь твердили.
Она вышла на улицу, подавленная и растерянная. Может, и правда поступать в музучилище? Уж лучше «Мамочка», чем работать бухгалтером где-нибудь на заводе. Дядя Андрей всё время говорил, что надо завязывать с музыкой и идти учиться на бухгалтера, отличная профессия, в наше время очень востребованная. Всегда прокормит. Это он намекал, что Тоня и так на его шее засиделась. А Тоня даже не знала, уходить ли ей после девятого класса из школы.
Ещё неделю, чисто машинально, она посещала занятия «Олимпа», но они превратились для неё в настоящее испытание. Никто из девчонок не хотел с ней общаться. Все вдруг оказались на стороне Луизки, у которой Тоня, оказывается, «отобрала победу». Хотя Орлова получила свой диплом и вожделенную поездку на «Утреннюю звезду». Чем же Тоня ей помешала? Тем, что к ней Туманов вышел добрые слова сказать? Да Тоне этот Туманов упал с высокой ёлки. Что ей теперь, его комплименты записать и на стеночку повесить? Оксанка вообще заявила, что Тонина победа нечестная, потому что лауреат должен быть только один. Можно подумать, заранее расставлять оценки честно.
— Всё равно из тебя звезда никогда не получится, — припечатала бывшая лучшая подруга. — С такими задницами звёзд не бывает! А у Луизки хоть шанс есть. Вот Палыч на неё и поставил.
Тоня потом долго вертелась у зеркала в ванной, приходя к неутешительному выводу, что Оксанка права. И задница широкая, и щёки как у хомяка, и её дурацкие метр шестьдесят. Что она только не делала — морковку килограммами грызла, но больше не росла. И не худела, что ещё обиднее.