По словам Шошаны Зубофф, с точки зрения свободы этот новый «надзорный капитализм» хуже паноптикума. Паноптикум учит нас подчиняться господствующим нормам. Но такая система власти хотя бы признает, что мы можем и не подчиниться. В надзорном же капитализме, напротив, механизмы наблюдения и манипулирования разработаны без учета психологического самоопределения. Подчинение растворяется в машине, в соблюдении стимула-реакции, причины и следствия.
Методы Скиннера вкупе со взглядами научного мира в период после холодной войны вооружили корпорации и правительства средствами социальной инженерии, которая ненавязчиво используется на микроуровнях и за которой стоят десятки лет научных исследований, а теперь и большие данные. В социальной индустрии обучающая машина превратилась в машину, вызывающую зависимость. И, как оказалась, наилучшее применение оперантному обусловливанию нашлось не в классной комнате, а в казино.
Что, если бы сохранить всю ту энергию и страсть…, которая ежегодно разбазаривается… за игорными столами Европы?
Людвиг Бёрне
Очень сложно избежать аналогии между игроком и человеком, зависимым от социальных медиа. Тристан Харрис, бывший специалист Google по этическому дизайну, называет смартфон «карманным игровым автоматом». Чтобы удержать пользователя на крючке, большинство телефонных приложений предлагают «переменные награды». Награды все время разные, и чтобы узнать, что выпадет на этот раз, приходится тянуть за рычаг. Адам Альтер добавляет, что с появлением кнопки «Нравится» каждый новый пост превратился для пользователя в азартную игру. Наташа Шулль согласна с таким мнением, а она знает толк в игровых автоматах.
Современные казино совсем не походят на игру в кости или карточные игры, которые организовывались криминальными авторитетами прошлого. Раньше, рискуя за рулеткой, игрок мог объяснить свое порочное удовольствие состязанием с другими игроками. В последние же десятилетия люди пересели из-за столов за игровые автоматы. Сегодняшние автоматы напичканы сложной электроникой и уже далеко ушли от старых добрых «одноруких бандитов». Теперь игроку нет необходимости показывать свою крутость, перед ним лишь интерактивный экран, который предлагает комбинации вероятностей и ставок с учетом пользовательского опыта – технология, схожая с той, что используется в видеоиграх для поддержания удовольствия. Автоматы создают иллюзию регулярных выигрышей, тем самым удерживая игроков возле себя. На самом деле это «проигрыши, которые подаются под видом выигрышей», ведь вознаграждение редко превышает стоимость игры. Но чаще всего цель игры – не выигрыш. По словам Наташи Шулль, садясь за автомат, человек ощущает свою причастность. Как пояснила одна из постоянных посетительниц казино, она играет не за тем, чтобы выиграть, просто ей комфортно «оставаться в зале с автоматами, где ничего другого произойти не может». Игровая индустрия давно раскусила желание людей отделиться от социальной реальности. Это называется «время, проведенное с устройством», и автоматы делают все, чтобы культивировать в человеке это желание.
«Время, проведенное с устройством» указывает на нечто важное относительно зависимости. Как правило, в казино полностью блокируется дневной свет и запрещается все, что напоминает о времени: нет окон, нет часов, а вместо обедов и ужинов постоянно подают закуски. Некоторые заядлые игроки даже нужду справляют в бумажный стаканчик, лишь бы не отлучаться от автомата. Было время, когда пивные и опиумные притоны также затемняли дневной свет, чтобы посетителей ничего не отвлекало и они с удовольствием проводили досуг. Потеря ощущения времени свойственна многим зависимостям. Как вспоминает бывший игрок: «Я помню лишь, что все четыре года жил в каком-то трансе». Шулль называет это «зоной», где обыденная реальность «замедляется в механическом ритме повторяющегося процесса». Сама мысль оказаться в условиях, когда время течет в своем неизменном темпе, вводит большинство зависимых людей в ужасную депрессию. Марк Льюис рассказывает, что даже после того, как завязал с наркотиками, ему было сложно проводить «день в одном состоянии».
Щебечущая машина, будучи полноценной камерой оперантного обусловливания, не нуждается в уловках, применяемых в казино или курильнях опиума. Пользователь уже оставил работу, скучный ланч, отстранился от сложной жизненной ситуации или неудачного секса, чтобы войти в совершенно иную зону за пределами времени и пространства. То, чем мы заняты в Щебечущей машине, имеет такое же отношение к тому, чего мы избегаем, как и к тому, что мы там находим, входя в систему, зачастую не такое уж и захватывающее. Зачем затемнять окна, если эту работу взял на себя экран: не пускает нас к солнечному свету.
Время начинает идти по-другому. Единственный темпоральный ритм, имеющий значение для игрока – это последовательность встреч с судьбой, полоса удачи. Для наркоманов важны ритмы получения кайфа, будь то «постоянный» эффект опиума или зарождающаяся, нарастающая и обрушивающаяся сила алкоголя. Пользователи же социальных сетей испытывают нечто больше похожее на транс. На человека в реальном времени обрушивается лавина информации, и он старается постоянно оставаться в курсе последних новостей. Twitter указывает не время и дату публикации, а ее возраст, то есть ее ценность: 4 минуты или 12 часов, в зависимости от конкретного случая.
По словам Дэвида Берри, подобное состояние транса весьма напоминает то, что раньше на фондовых рынках называли «тикер-трансом». Финансовые спекулянты, не отрываясь, следили за котировками на тикерной ленте, чтобы не упустить никаких изменений, которые могли произойти в любую секунду. Иными словами, временная метка, словно закодированная информация на тикерной ленте, сообщает нам о состоянии игры. Она дает пользователям возможность сделать осознанную ставку.
Если платформы социальной индустрии действуют по принципу казино, значит, они должны развиваться по подобию игорного бизнеса в неолиберальную эпоху. Несмотря на то, что в послевоенное время игорный бизнес контролировался по типу отцовской заботы, за последние сорок лет законы все более и более либерализовались. В Великобритании такое изменение было провозглашено Королевской комиссией лорда Ротшильда по азартным играм и привело к практически полной либерализации и появлению в 2001 году рекомендаций, выпущенных Органом по надзору за игорным бизнесом. Сегодня в те или иные азартные игры играют большинство британцев, чаще всего это национальная лотерея. Похожие трансформации произошли в Соединенных Штатах и Канаде, Еврокомиссия также потребовала либерализации от таких стран, как Италия, Австрия и Франция.
Все это происходило одновременно с этапами финансовой либерализации, при которой капиталистический динамизм все более зависел от ставок и вторичных ставок на фондовом рынке. Между финансиализацией и технологиями есть логическое сходство. Финансовый сектор – самый компьютеризированный сектор капитализма, и использование на торгах различных программ привело к многочисленным попыткам «обыграть систему». Например, в мае 2010 года один из трейдеров с помощью специальных алгоритмов «имитировал» около девятнадцати тысяч заявок на бирже (спуфинг) и в одно мгновение обрушил рынок на один триллион долларов.
В культурном отношении идея жизни как лотереи, законы которой известны лишь нескольким мистическим экспертам, набрала колоссальные обороты как народная социальная теория и как объяснение людских бед. Она связывает азартные игры с судьбой и божественным судом таким образом, что восходит к своим самым ранним проявлениям. Литературовед Беттина Кнапп объясняет, что в синтоизме, индуизме, христианстве и в «Книге перемен» («И цзин» или «Чжоу И») можно найти примеры, когда в качестве пророческой силы предстает азартная составляющая, она же помогает узнать, чего хочет от нас Всевышний. Даже в Библии мы видим сцены, когда тянут или бросают жребий, чтобы определить волю Господню. По сути жребий или игральные кости – это вопрос судьбы, заданный высшей силе. Нечто похожее происходит, когда мы публикуем пост, статус или фотографию в Twitter – мы не можем контролировать то, в каком контексте увидят и поймут опубликованное другие пользователи. Мы рискуем.
Существует стереотип, что платформы социальных сетей вводят «общественное одобрение» в метрически точных дозах. Но это все равно, что воспринимать азартные игры исключительно в виде выигрышей. Каждый пост – это жребий, брошенный перед современным эквивалентом Бога, создателя всего сущего. Размещая статус, мы на самом деле просим вынести нам вердикт. Сообщая машине некую информацию о себе, какие бы другие цели мы при этом ни преследовали, мы спрашиваем мнение. И каждый, делающий ставку, понимает, что может проиграть.
Проигрывать, выкладывать все до последней копейки – обычное дело для зависимого человека. Однако это самоубийственное обстоятельство странным образом вытесняется преобладающей «дофаминовой» моделью зависимости. В рамках этой теории бихевиоризм сливается с плодами нейронауки, утверждая, что зависимость – это результат поведения, за которым следует позитивное подкрепление: например, выброс дофамина и адреналина, приводящий к повторению такого поведения. Затем повторение негативно подкрепляется физически неприятным абстинентным синдромом, или ломкой.
Действительно, зависимость влечет за собой определенные физиологические последствия. Исследование «интернет-зависимости» показало, что абстинентное состояние очень схоже с наркотической ломкой: учащенный пульс, повышенное артериальное давление и тревожность. Но дофамин при этом действует иначе, чем можно было бы предположить. По словам нейробиолога Роберта Сапольски, последние исследования показали, что уровень дофамина повышается не от удовольствия, а от предвкушения награды. Мы начинаем страстно чего-то желать, но при этом не получаем кайфа. Дофамин, как говорит антрополог Хелен Фишер, движется по «нейрохимическим путям в поисках желания». Речь идет не об удовольствии, а о влечении. Зависимость подавляет желания тех, у кого этих желаний уже не осталось.