В общем, Юдин застыл за горячей спиной жены, позволяя событиям развиваться по своим законам. Он не думал в это время ни о моральной стороне грядущей перспективы, ни о тяжких испытаниях, которые предстояло пережить его жене. Он вообще ни о чем не думал в тот момент, разве только о том, что благополучно миновал темную камеру с вонючей парашей и расписанными уголовниками… Мила двинулась на дверь, чем-то напоминая транспортную космическую ракету, которая стартует медленно, но летит потом так, что не остановишь. В ее вкрадчивых, сдержанных движениях угадывалась запредельная мощь разгневанной самки. Юдин облизывался, мысленно желая жене безумной, но праведной злости… Мила отворила дверь. От блеска ее глаз в спальне стало светло, как в операционной. Гертруда Армаисовна покоилась на своем смертном одре в прежней умиротворенной позе, отдавая свое бесчувственное, остывающее тело на растерзание.
Мила вперилась взглядом в усыхающий трупик своей соперницы, жадно разглядывая все то, из чего Гертруда Армаисовна состояла, и на ее глаза стала снисходить сладостная патока нежности и умиления. Так детишки смотрят на спящих зайчиков или котят.
– Баиньки делаем, – прошептала Мила, прижимая палец к расползающимся в улыбке губам, и, попятившись назад, тихо прикрыла дверь. – Долларами обложилась! Заработала свои грязные деньги и прикорнула малость.
Юдин оторопел. Логика в развитии событий вдруг дала сбой. Мила вовсе не кинулась душить Гертруду Армаисовну. Мало того, она даже не попыталась ее разбудить! «Баиньки делаем…» И это – все? Это и есть проявление неистовой женской ревности и мести?
Пока Юдин справлялся с нахлынувшей на него очередной волной тупикового ужаса, Мила, мурлыча себе под нос песенку, подошла к входной двери, заперла ее на два оборота и сунула ключи в какое-то затаенное женское место. После чего вернулась в холл, села в кресло, закинула ногу на ногу и взялась за телефон.
– Ты кому звонишь? – спросил Юдин, чуя приближение чего-то еще более скверного, чем уже было.
– Маме, – ответила Мила, всем своим видом показывая, что делает это с необыкновенным удовольствием.
– Зачем?! – воскликнул Юдин. Упоминание о теще даже в самые светлые дни безнадежно портило ему настроение. Сейчас же слышать о ней было просто невыносимо.
– Чтобы приехала, – нараспев ответила Мила и приложила трубку к уху. – Чтобы приехала и увидела эту спидоноску своими глазами.
Юдин едва успел вырвать трубку из руки Милы.
– Не делай этого, я очень тебя прошу! – изо всех сил начал убеждать он. – Не надо маму! Не надо!
– Отдай телефон! – потребовала Мила. Она вовсе не хотела лишать себя такого редкостного удовольствия и наступала на Юдина очень даже решительно.
Только сейчас Юдин понял, что тещу он боится более всего. Это плотоядное существо, появившись тут, неминуемо взяло бы реванш, и победный вопль вырвался бы из ее крысиной пасти, и неописуемый восторг селевым потоком снизошел бы на нее. Вот оно! Свершилось! Я ведь говорила, что зять – мерзавец и ничтожество! Я ведь предупреждала, что он гадина! Наконец мы увидели его истинное лицо! Падай же на колени, жирный суслик! Сейчас ты за все ответишь – и за борщи, и за носки, и за навязчивые запахи!
Теперь он был готов на все, лишь бы не позволить теще отыграться, взять верх в их многолетнем и изнурительном поединке. Юдин затолкал телефонную трубку в джинсы, подобно тому, как еще совсем недавно надменный Аль Капоне совал за пояс пистолет. Но Милу это не остановило, хотя она давно забыла, как это делается и что есть интересного у мужчины в штанах.
– Милочка! – неузнаваемо меняясь, жалобно клянчил Юдин. – Давай обойдемся без мамы! Не надо беспокоить старушку! У нее сердце… Давление… Геморрой…
– Нет, без мамы никак не обойтись! – играя с Юдиным, как кошка с полупридушенной мышкой, возразила Мила. – Она будет главным свидетелем на суде. Поэтому должна все увидеть.
– На каком суде? – пролепетал Юдин.
– На бракоразводном! – ответила Мила, удивляясь тому, что муж задает такой глупый вопрос, и ловко вцепилась в его ремень.
– А разве ты собираешься разводиться? – развивал дискуссию Юдин, отступая в сторону кухни.
– А как же, миленький? С меня довольно! Натерпелась. Наелась.
– Ну ладно, как хочешь, – проявил несвойственную ему покладистость Юдин. – Только зачем суд? Можно и без суда. Детей у нас нет. Можно без суда, так сказать, полюбовно. Обо все договоримся…
– Нет, без суда никак нельзя! – улыбаясь, ответила Мила. – Самые широкие слои общественности должны узнать всю твою подноготную сущность! Судья не сможет без слез читать приговор. Твой адвокат после процесса удавится от стыда. Это будет грандиозное событие в судебной практике!
И тут Юдин сделал то, чего сам от себя не ожидал. Он опустился перед Милой на колени да еще сложил ладони вместе, словно молился перед иконой.
– Ты права, – забормотал он. – Это будет грандиозный процесс. Но только не бракоразводный… Ты еще ничего не знаешь… Я ведь… я ведь ее убил!
Мила скривилась.
– Как мне надоела твоя ложь, Юдин! – презрительно сказала она.
– Да иди и посмотри сама! Она уже посинела и закоченела!
– Ну и что? Все сифилитички синие и закоченевшие! Я все равно не верю ни одному твоему слову. Вот приедет мама, все увидит своими глазами…
И Мила снова попыталась отобрать у Юдина телефон. Но тут у Юдина окончательно сдали нервы. Он ударился головой о пол, и слезы выплеснулись из его глаз, словно пенистое шампанское из бутылки.
– Милочка! Милочка! – всхлипывал Юдин, целуя застежки на туфлях жены. – Очень тебя прошу… Умоляю… Не надо… Пощади… Хочешь, я дам тебе денег? Много денег!
– Давай! – вдруг согласилась Мила и требовательно протянула руку.
– Сейчас! – кивнул Юдин и снова ударился головой о пол. Боясь, что жена передумает, он кинулся в спальню и принялся сгребать раскиданные по постели купюры. Пусть забирает эти мерзкие бумажки! Пусть все заберет и уйдет! Только быстрее бы она ушла! Светает с каждой минутой. Скоро на улицы выйдут дворники, и тогда незаметно вынести труп будет невозможно. Придется снова дожидаться темноты… Нет, только не это!!
Он перетянул резинкой кривую, неряшливую пачку и в дрожащих ладонях вручил ее жене.
– Сколько здесь? – спросила она, небрежно кидая пачку в дорожную сумку.
– Тридцать…
– Мало, – проявила необыкновенное стяжательство Мила.
– Но-о-о…
– Или мне позвонить маме?
Черт с ними, с деньгами! Лишь бы быстрее ушла, и с концами! Юдин вынес в прихожую стул, встал на него и стал выламывать рейки подвесного потолка. Мила следила за мужем с веселым интересом.
– Вот еще десять, – сказал Юдин, протягивая Миле запыленную и горячую от лампочек пачку долларов.
– Еще! – потребовала жена.
Все к черту! Все! Юдин, сжимая в руке отвертку, словно грозное оружие, забежал в гостиную и принялся раскурочивать колонки домашнего кинотеатра. На ковер посыпались пухлые пачки: одна, вторая, третья…
– Это все, – задыхаясь от работы, сказал Юдин и вытер грязный пот со лба.
– Ой ли? – скептически уточнила жена.
Конечно же, она знает, что это еще не все. Ее уже не обманешь, как прежде. Даже если Юдин будет говорить ей чистую правду, она не поверит ни единому его слову. Он опустился на четвереньки и стал выламывать паркетные дощечки.
– Какой ты, оказывается, бережливый затейник! – заметила жена. – Наверное, хранил нам на старость, так ведь? Заботился о семье, думал о нас с тобой? И как все аккуратно сделано – дощечка к дощечке, никогда не догадаешься, что там наш семейный тайник…
– Хватит издеваться! – взмолился Юдин, сунул руку под пол и вынул оттуда полиэтиленовый мешочек. – Вот! Это последнее! Больше ничего нет! Забирай и уходи!
Он кидал тревожные взгляды на окна. Уж очень быстро светает!
Мила затолкала пачки денег в спортивную сумку, вжикнула «молнией».
– Но это еще не все, – сказала она.
– Тебе этого мало? – взвыл Юдин и зачем-то рванул на груди рубаху. Все высосала из него! Всю его жизнь и все его накопления! Все женщины одинаковые, все они кровососки! Гнать ее отсюда! И выкинуть эту гадкую женщину из памяти!
– Ты должен написать расписку… Вот тебе ручка, бумага… Пиши: «Я, Юдин Александр Анатольевич, не возражаю против расторжения брака…»
Такую расписку он напишет с удовольствием! И даже каллиграфическим почерком. Чтобы у работников загса никаких вопросов не возникло. Чтобы они прекратили затянувшуюся агонию этой идиотской семьи гербовой печатью. Шлеп – и динозаврик не жена Юдину более. Не жена!
Он старательно писал под ее диктовку.
– «…и никаких материальных претензий к ней не имею», – диктовала Мила. Потом она внимательно перечитала, что он написал, аккуратно сложила листок пополам, спрятала в сумку, сделала Юдину ручкой и ушла.
11
Ушла. Ушла! Ушла!! Юдин подпрыгнул молодым козлом, хлопнул в ладоши, присел, изобразил руками какую-то замысловатую фигуру. Ему хотелось сплясать гопака… Но не сейчас. Потом. Он должен как можно быстрее упаковать Гертруду Армаисовну в мешок и вынести на улицу. Найти в каком-нибудь чужом дворе мусорный бак и кинуть ее туда. И покончено с этой страшной историей! Он ничего не знает. Пушкин подтвердит, что Гертруда Армаисовна ушла от него живой и невредимой и пропала где-то по дороге домой. И денег у Юдина никаких нет. Пусть сыщики взломают все полы, разобьют все стены, обрушат все потолки в его квартире. Хорошо, если найдут долларов сто. Нет никаких улик! Юдин чист, как писсуар в платном туалете… Вот только… только…
Он вдруг испугался того, что мог в суматохе забыть об очень важной улике. Во-первых, туфли Гертруды Армаисовны. Их непременно надо надеть ей на ноги. А во-вторых, ее сумочка. Там может быть еще какой-нибудь компромат.
Юдин кинулся в прихожую. Мила в порыве эмоций зашвырнула сумочку в угол между зеркальным шкафом и входной дверью. Юдин сел на пол. Надо вытряхнуть из сумочки все содержимое. Скорее же, скорей! Юдин никак не мог открыть «молнию»: ушко на бегунке было отломано. Он тряхнул сумку. Судя по звуку, внутри было полно всякого хлама. Не лучше ли разрезать ее ножом?.. Юдин торопился, ломал ногти о зубчатые края «молнии»…