авилял хвостом (очко заиграло). С нами позволено все. Звоните. тел… Мы горячие и влажные, позвони. тел… Сосем вдвоем! тел… MAGAZIN! 2.8 шекеля! Увлекательное чтение!! * Оле-хадаш разоривший Промстройбанк * Русская Мата-Хари и Гитлер-мазохист * Поленька. Роман с Достоевским. * Жванецкий в кругу "торгующих малышей" * Астрологический календарь на весь месяц Раздаем талантливых котят от "говорящей кошки", котята также приучены к присутствии в доме большого пса. Залман Пукин разыскивает выпускников Одесского мукомольного ин-та. --П О Э З И Я! Елена Вайсман "МОЙ ГРУСТНЫЙ АНГЕЛ" 20 шек. Книга стихов – итог интенсивной жизни, наполненной душевной и физической болью --
21.4. Ездили в лес. Нашим узким мелкобуржуазным кружком. Привычно поругали правительство. Ф. рассказал о К., с которым в школе учился, что тот был лидером молодежной организации в Аводе, потом пошел к Флато-Шарону, потом продал квартиру и уехал в Южную Африку, в Бабутосвану, лечить зубы черным князькам, втерся в доверие и вместе с немцем-компаньоном, немец дал деньги, строил черножопым дороги, стадионы и жилые комплексы, потом рассорился с немцем, впутался в сомнительные алмазные дела в Сьера-Леоне и разорился, потом опять поднялся, катал израильскую армейскую верхушку в Южную Африку, в 88-ом что-то с Горбачевым варил и прочие басни. Остальное известно из газет: обвинение в шпионаже, семь лет отсидки, таинственное освобождение и новый коммерческий взлет в Москве, говорят американцам где-то по дороге на мозоль наступил, говорят сам Руцкой за него просил, когда вице-президентом здесь ошивался и ему гражданство предлагали за его еврейскую маму… День был хорош, не жарко, вроде русского лета. Открытка пришла от Вики, из Неаполя, с конгресса по женским делам. Вот и Василь Васильич считал, что индивидуальность рождается из непослушания природе (то бишь героизма!), что где есть мораль, там нет лица. О русских: "Русская история – история душевной болезни, она – летопись отчаянного самоумервщления." И что для русских "умереть – святее чем жить". Главное в Розанове – незавербованность. И будто отравлен какой-то обидой на жизнь. Потому что жизнь – завербованность. А завербовался – в капкан попал. И вот он мечется, таится, "крадет у Бога". Да, аморален. Мораль тоже завербованность, причем глупейшая, от катехизиса до кодекса строителей коммунизма. Аморализм зачастую – признак чистосердечия. Коржавин, обжегшийся на молоке теургических оргий и посему дующий в паруса банальности ("А.Ахматова и серебряный век"), подальше от "культа творчества", малюсенький, кругленький, в толстенных очках, как-то приходил к нам на студию, читал, благосклонно слушал, потом, возбужденные поэзией, пили у кого-то в котельной. Лет десять спустя, у Авивы (она держала тогда что-то вроде салона, плавно перешедшего в небезызвестный реховотский "русский клуб"), я было заговорил с ним об одном общем знакомом, чтоб продемонстрировать реховотским провинциалам из Молдавии и прибалтийских республик свои столичные литературные связи, но Алик Гольдман (кишиневская звезда КВН, полный, жизнерадостный, остроумный, не без литературных претензий, всегдашний тамада, конферансье и любимец публики, ныне покойный) отнял его у меня, усадил рядом с собой на диван и охватил безраздельным вниманием. Коржавин близоруко оглядывался, но, хлопнув пару рюмок и осознав себя гвоздем программы, стал вещать о том, что американцы идиоты, что нет у них ни культуры, ни интеллигенции, что большевики скоро их слопают (была середина 80-ых) и т.д. Публика удовлетворенно кивала, она любила, когда шпыняют Америку. Вспомнил, как Д. бормотала, свернувшись рядом: – Я голубей в детстве гоняла с мальчишками…, вот, когда голубя за шейку держишь рукой… голубок мой… Лет в 13-14, после мучительных поисков и почти молитвенных вопрошаний, я удостоился озарения-откровения: элексир бессмертия – творчество. Это было величайшее, радостнейшее событие в моей жизни. С этого момента творчество стало смыслом существования. Девизом стало самосовершенствование. Тогда же решил стать писателем. Потом находил близкие жизненные мотивы у Толстого (в "Исповеди"), у Бердяева. Но насчет художественного отношения к жизни, к своей, к практической – тут я застрял в неясных, но грозных частоколах врожденных и благоприобретенных запретов. Жил робко, неуверенно, осторожно, да что там – трусливо. И тем беспощаднее предъявлял к жизни внешней, чужой, исторической, "художественные" требования. С. адвокатишка, вернулся из отпуска, первая встреча на корте после перерыва. – Ну, эйх билита? – спрашиваю. /Как время провел?/ – Беседер. Ло испакти леагиа, одиу ли ше бен дод нифтар. Аса тиюль бе Эйн Геди, итъябеш… рак бен хамишим ве штаим, гевер хазак, гадол, ашир меод, эйзе хаим мешугаим у аса! Мехониет, батим, рак ахшав бана баит хадаш, нашим, тиюлим лехуль. Аваль ло оса спорт. Аколь ая ло, аколь. Ве ине. /Нормально. Не успел вернуться, сообщили, что кузен умер. Был в турпоходе в Эйн Геди, обезвоживание… только пятьдесят два ему было, здоровый мужик, огромный, очень богатый, умел пожить, машины, дома, только что новый дом построил, женщины, поездки за границу. Но не занимался спортом. Все у него было, все. И вот на тебе./
23.4. Сюжетом может быть только становление. Если жизнь – становление. А другой она просто не должна быть. И точка. Иначе, если жизнь – суетня, беготня по кругу, то все бесполезно, все бессмысленно, все – насмешка, издевательство, обида. Нет ни истории, ни искусства, ни Бога. Хотел по инерции дописать "ни любви", однако ж любовь-то как раз и остается. А если что и остается, то вечности жерлом пожрется… В самом этом яростном скрежете зубовном, предсмертном – вызов: нет, не пожрется, уйдет общей судьбы, да и что это за "судьба" такая, кто ее выдумал, кто определил, кто на нее обрек? Не согласные мы… От Ницше дух захватывает. Дерзило. Человек – призыв. Хочешь выжить стань богом. Как это ни страшно. (В романе Амоса Оза "Мой Микаэль" герой говорит: "Отец умер. Теперь я – отец.") Только вот казарменно-пророческий тон мешает. Розанов "ближе", домашнее. Словно кот с хвостом, со своей тенью играет, с отсветами, отголосками, эхом собственных мыслей. Лиричнее, поэтичнее, человечнее, да-да, человечнее. Вот о самом интересном, о том, как Розанов с Ницше чай на террасе пили, Носов и ни гу-гу. Если цель не задана, то жизнь бессмысленна и истории нет. Принять это невозможно, нестерпимо. Значит мы должны сами стать творцами истории, стать богами. Но что интересно: цель тяготит. Без нее беззаботно и радостно, будто удрал с уроков. Сады наркоманов. Название для авангардного сборника. Надо Володе продать. Тель-Авивский университет пригласил кардинала Люстижье, мать которого погибла в Освенциме, на семинар: "Катастрофа и "молчание" Бога". Раввинат встал на дыбы. В "Эрев хадаш" /телевизионный выпуск новостей "Новый вечер"/ выступил рав Лау, Главный раввин Израиля, казавшийся мне относительно либеральным, не без элементов "открытости", сказал, что ассимиляция столь же убийственна, как и геноцид, и что не этому выкресту давать нам уроки Катастрофы. То что слухи о мудрости нашего народа несколько преувеличены, это было и раньше ясно, но, хоть глупость – дар божий, не следует им злоупотреблять. Впрочем, оппонент, представитель Университета, ответил ему толково, и выразил свое (и мое) "потрясение" такой дикой позицией (сколько в ней беззастенчивого хамства по отношению к Люстижье лично!). Даже если согласиться, что "крещение" еврея тяжелый грех, измена, то, в конце концов – это личный акт, и сам по себе не имеет отношения к Катастрофе или к случаям насильственного крещения, имевшим место в христианской истории. А мнение католического теолога о "молчании" Бога очень интересно, тут бы, батенька, и поспорить. А то, что католик – еврей, придает этой дискуссии определенную пикантность, и славно! Да они просто струсили, раввины-то. Куда ни поверни, Катастрофа гвоздит их, и нет ей "объяснения", кроме нелепости и хаоса мира. Что значит Бог "закрыл глаза"? Или это, самое популярное поповское объяснение всем несчастьям, – наказание? (Нельзя тут Фрейда не вспомнить: "Все это настолько инфантильно, так далеко от действительности, что… больно даже подумать о том, что огромное большинство смертных никогда не будет способно подняться над таким пониманием жизни.") Вот Потопом Милосердный все человечество с планеты смахнул, за нечестивость разгневавшись, одного праведника Ноя (сам выбирал) на разживу оставил. Но мы, дети Ноя, лучше не стали. Да уже дети Адама на глазах Самого до смерти передрались, любимца божьего, Авеля, Каин финкой пырнул, да еще Господу огрызнулся на вежливый, почти застенчивый упрек: "Где брат твой Авель?" "Я, – говорит, – его сторожить не поставлен". Во. Дак чо ты гневаешься, дуродел великий? Себя и наказывай, а мы такие, какими Ты нас создал. Наказание… Это больше похоже на истерику бессильного гнева. Ну, давай, весь людской род на доработку пошли. Вот, скажут, Он и признал свою вину, и Сына своего в жертву людям принес, в знак Нового Завета. И что вышло? Реки крови и слез по-прежнему текут полноводно. В "новостях" Лау опять нападал на Люстижье, напирая на дурной педагогический пример вероотступничества: "если евреи последуют его примеру, скоро некому будет сказать "кадиш" (заупокойная молитва)." Чистая паранойя. Чтобы еврей в своем государстве боялся примера крещения сироты 14 лет, спасенного от нацистов в монастыре?! Это говорит о том, что иудаизм не возродился в национальном государстве, в нем не осталось и крупицы дерзости, уверенности в себе, жизненной силы.
24.4. Сегодня уже на работу. Дочитал Носова. Конечно он Розанова не "догоняет". Но кое-какие толковые мыслишки попадаются. Насчет Фрейда любопытно, пишет о его еврейской (?!) "враждебности художественному мышлению, основанному на "вытесненном". Якобы потому, что по Фрейду "вытесненное" должно оставаться вытесненным. Как-то мне, считающему, что еврей чужд эстетике, не с руки защищать Фрейда на этом фронте, однако ж из национальной солидарности должен отметить немалую искусность и убедительность Фрейда, как писателя. Что стоит, например, его сравнение Вечного гор