Из-за угла вывернул Рыжий и уселся рядом.
– Дай сижку, – попросил Толя.
– Свои кури, – лениво отозвался Илюха и лёг на спину. – Весь июнь как на курорте солнце жарит!
– Слышь, дай сижку, – повторил Рыжий. – Горе у меня.
– Какое ещё горе? – отмахнулся Картошин.
– Кореша закрыли.
– Кого? Чего совершил?
– Начудил чего-то. Не знаю. Пацаны в ларьке отоваривались, сказали, что Толстого, Паху и Димаса с завтрака увели в дежурку, а потом закрыли на кичу. Никто ничего не знает. Говорят, за запреты. Говорят, сначала всем дисциплинарный изолятор светит, а потом Димасу перевод на строгие, а Толстый и Паха вообще на общий режим поедут, им же по восемнадцать…
Картошин медленно сел.
– Дашь сижку? – повторил Толя.
Илюха протянул пачку.
– Ты чего побледнел? – удивлённо поглядел на него Рыжий.
– Перегрелся, похоже.
– Вроде в теньке сидим.
– Я пойду полежу, пожалуй. – Картошин медленно поднялся. – За псиной присмотри. Взял моду за мусорной машиной в зону бегать. Накажут нас за это.
– Я не буду за твоей собакой сзади ходить. Тебе больше всех надо было, ты и занимайся. Воспитывай.
Илья поднялся в комнату, присел на кровать. Мысли вихрем носились в его голове. Выходит, и опера, и зам по режиму Николай Сергеевич, и, конечно же, начальник всё узнали. Или знали с самого начала? Или кто-то стуканул? Но кто? Может, это была проверка, которую он не прошёл и теперь вернётся в зону.
– Картошин! – гаркнул из своего кабинета замполит. – Иди сюда!
Илья поднялся с кровати и подошёл.
– Иди к заму по оперативной работе и режиму, тебя вызывают.
– К Николаю Сергеевичу?
– А к кому ещё, оленевод?
– Понял, принял. – Картошин вышел из кабинета, вернулся в комнату и застыл в полной растерянности. Он ещё никогда не был в кабинете у главного опера. Чувствуя себя обречённым, он переоделся в черную зоновскую робу, проверил нагрудный знак, напялил зелёную кепку и начистил «чизовские» ботинки.
Как на расстрел, медленным шагом, заложив руки за спину, он пересёк плац, поднялся на второй этаж штаба и постучался в дверь Николая Сергеевича.
– Открыто!
– Осуждённый Картошин Илья… – начал было рапортовать Илюха.
– Да успокойся ты! – усмехнулся главный опер. – Присаживайся на стульчик. Я смотрю, ты уже переоделся. Правильно мыслишь. А я пока чайку заварю.
Картошин огляделся. Кабинет был совсем маленьким и пустым. В центре стоял обычный письменный стол с компьютером, слева сейф, справа какой-то шкаф. И один стул напротив стола. На него Илюха и сел, робко поглядывая на Николая Сергеевича.
– Кепочку сними, – посоветовал он, наливая кипяток в красную кружку из чайника, стоявшего на подоконнике. – Неуютно тебе здесь, Картошин?
Илья кивнул. Он посмотрел на портрет какого-то мужика из советского прошлого.
– А, – перехватил его взгляд заместитель начальника, – это Феликс. Знаешь такого?
– Нет.
– Везёт тебе. – Николай Сергеевич уселся за стол. – Давай к делу, да?
– Давайте, – пожал плечами Илья.
– Знаешь, зачем я тебя вызвал?
– Знаю.
– Сам расскажешь или мне рассказать?
– А что рассказывать, если вы всё знаете?
– А я с самого начала всё знал. Ещё когда ты в отряде сидел, я уже знал, что так будет.
– Николай Сергеевич, они на меня такой жути нагнали, говорили, что ко мне приедут, со мной разберутся.
– И ты поверил?
– А что мне было делать?
– Ко мне идти.
– Испугался я. Думал, вы не поймёте. Предпримете меры. Мне бы тогда крышка была бы.
– Ты знаешь, что бывает за передачу запрещённого предмета в зону? За перевод денег?
– В строгие условия закроете?
– Правильно, перевод в строгие условия отбывания наказания. За решётку. В изоляцию. И прощай, свобода, прощай, условно-досрочное освобождение. Ты понимал, что ты на карту ставишь?
– Нет, – признался Илюха. Голос его дрожал, он прикусил губу, съёжился на стуле, как будто хотел занимать как можно меньше места в этом маленьком неуютном кабинете.
Николай Сергеевич отпил из кружки, побарабанил пальцами по столу, встал, прошёлся вперёд-назад.
– Ну и что мне с тобой делать?
– Я не знаю.
– Да, Картошин, улетел бы ты у меня в зону обратно пёстрой пташечкой, если бы без ведома моего провернул хоть что-нибудь похожее… Эх! Ладно. – Главный опер сел на место. – Всё это я подстроил. Давно пора прищемить хвост воровскому движению. Виновных наказать так, чтобы остальные со страха обделались. Мы накажем, поверь.
Подполковник помолчал.
– А ты, Картошин, пиши ходатайство на условно-досрочное. Начальник отряда уже документы подготовил. Он тоже в курсе всего. Тебя мы втёмную использовали, зато домой на пару месяцев раньше уедешь.
Илюха, недоумевая, посмотрел на заместителя начальника, поднялся со стула.
– Я вас не понял, Николай Сергеевич. Вы шутите или нет?
– Какие шутки? – нахмурился заместитель начальника. – Говорю тебе – пиши на УДО. Ближайшим учебно-воспитательным советом мы поддержим твоё ходатайство и направим документы в суд. Потом через пару недель судебное заседание, десять дней ждёшь законной силы и пакуешь чемоданы.
– А за что?
– Ты свою задачу выполнил, сам того не зная. Вместо тебя уже другой человек в центр готовится выйти. Оснований держать тебя дальше нет.
– Но мне говорили, что до сентября нельзя писать, суд не отпустит.
– Отпустит, поверь мне.
Картошин молча стоял и пялился на сотрудника.
– Всё, Картошин, иди отсюда. Ходатайство завтра отдашь отряднику. Знаешь, как пишется?
– Знаю, Николай Сергеевич.
– Вот иди и пиши. – Подполковник встал, подошел к Илюхе и вытолкал его за дверь. – И переоденься. Вырядился как на расстрел.
Картошин постоял ещё немного у двери и пошёл обратно в реабилитационный центр.
– Вот такие, брат, дела. – Картошин посмотрел в умные глаза щенка и потрепал его по голове. Последние несколько дней по вечерам Илюха приходил к будке Чёрного, кормил, а заодно делился новостями. Картошину казалось, что таким образом у него самого всё лучше укладывается в голове. Он объяснял собаке, как пишется ходатайство на условно-досрочное освобождение, как проходит судебное заседание (со слов тех, кто уже освободился) и как высчитать дату освобождения. Чёрный внимательно слушал Картошина и, казалось, всё понимал.
Разговаривать с соседями Илья опасался. Толик после того как узнал, что Картошин написал на УДО раньше, чем планировалось, сильно отдалился, почти перестал с ним разговаривать.
– За псиной своей сам смотри, – заявил Рыжий. – А лучше с собой забирай.
– И заберу! – сжимал кулаки Илюха. – Я уже с отцом договорился.
– Ври больше!
– Куда ты его денешь? – махал рукой Стёпа.
– Вот увидите! Недели не пройдёт, как я за ним приеду с батей на машине. Он с нами будет жить. Если надо, я в деревню к матери поеду, ему там хорошо будет.
– И тебе тоже, – язвил Толян. – С корешками своими лак нюхать будете да по дачам ползать.
После этого разговора Илья замкнулся и попросил замполита давать ему такие задания, где он мог бы работать один. Полковник согласился, и теперь Картошин с утра до вечера подметал территорию, полол грядки, мыл закреплённые за жителями реабилитационного центра объекты.
– Только поселить тебя отдельно я не могу, придётся потерпеть, – развёл руками Николай Иванович.
Суд состоялся. Представитель администрации колонии поддержал ходатайство Картошина, добавил, что воспитанник полностью отказался от нахождения в неформальных сообществах, поддерживающих криминальную субкультуру, твердо встал на путь исправления.
– У этого парня всё будет хорошо, назад он не вернётся. – Начальник отряда бросил быстрый взгляд на Картошина.
– Я обещаю вести правопослушный образ жизни, – испуганно проблеял Илья.
– То есть вы за него ручаетесь? – Судья выдержал многозначительную паузу.
– Само собой, – кивнул отрядник.
– Ну что ж, Илья. Раз администрация такого высокого мнения о вас, мы тоже вам поверим.
Что было дальше, Картошин не запомнил, в себя он пришёл только на улице перед реабилитационным центром. Начальник отряда и замполит чуть в стороне обсуждали судебное заседание.
– Меня освободили, что ли? – невпопад брякнул Илюха.
– Картоша, ты приди в себя, умойся, – посоветовал отрядник. – Что-то ты неважно выглядишь. Нервишки слабоваты.
– Освободили?
– Освободят, когда законная сила наступит, а пока что просто прошёл. – Николай Иванович устало вздохнул. – Дети…
Картошин поднялся на второй этаж РЦ, налил чая и уселся за стол.
– Прошёл? – присел напротив Стёпа. – А я чайник для тебя кипячу целый час уже. Замполит сказал, чтоб горячий был к твоему приходу.
Илья кивнул.
– Держи краба. – Очкарик протянул тонкую руку. Картошин поглядел на вставшие дыбом волоски на его предплечье и ответил на рукопожатие.
– Мурашки даже, – поёжился Стёпа. – Значит, скоро мы вдвоём останемся.
– У вас тоже свобода не за горами.
– Грустно это каждый раз. Провожаешь счастливчиков, а сам остаёшься зимовать.
В дверном проёме появился Толя. Он прислонился к косяку, сложил руки на груди и уставился на Картошина.
– Когда проставляться будешь?
– А надо?
– Тебе Толстый не простит, запомни…
Толик цыкнул сквозь зубы, развернулся и ушёл.
– Вот чего он? – Илюха посмотрел на Стёпу, ища поддержки.
– Да ему тоже тяжело, – поправил тот очки. – Ты не грузись. Десять дней – и ты дома.
– Добавь ещё выходные!
– Да фигня это всё. Мелочи.
Илья вздохнул и сделал маленький глоток из кружки.
Картошин вышел на автобусную остановку, поставил на асфальт дорожную сумку и передёрнул плечами. В гражданской «вольной» одежде было непривычно и неловко. Чёрные остроносые ботинки успели натереть ногу, джинсы, казалось, слишком сильно облегают, а куртка из кожзаменителя мешковата, к тому же в ней жарко.