– В садик больше не ходил?
– Да. Но это не оттого, что я тупой. Чтоб ты понимала, в четыре года я уже читал по слогам. Мог писать кривовато. Как и сейчас. – Тэм снова усмехнулся, опустил взгляд на свои большие ладони. – А когда пошёл в первый класс, то решал задачи за свою сестру, которая училась в четвёртом. Я был одарённым ребенком: и пошёл рано, и заговорил рано, в школе рассказывал стихотворения, пел, пересказывал книги.
Тамерлан задумался, привычно покрутил перстень на среднем пальце.
– Ты родился в полной семье? – подсказала Марина.
– Отец сел, когда я валялся в пелёнках. Ему дали срок за убийства, разбои и бандитизм. Он был особо опасным рецидивистом. Общались мы с ним в основном по телефону, писал письма, пару раз ездили с мамой на свидания. Недавно он освободился и уехал к себе в Казань. За всю свою жизнь я видел его в общей сложности несколько часов. Я не говорю, что он плохой, не мне его судить. Нас воспитывала мать, папа был голосом из телефона. У меня шесть тёть, у всех дети, мы жили одной семьёй. За всеми не уследить. И… не уследили за мной, получается.
Тамерлан сделал глоток минералки, провёл пальцами по ёжику тёмных волос. Уронил руки на стол. Марина скользнула взглядом по сбитым кулакам.
– Я постоянно пытался кому-то что-то доказать. Было очень много драк. Вин Дизель говорит в одном фильме: «На твоём счету должно быть не меньше пятисот драк, чтобы стать крутым пацаном». Получается, я был очень крутым пацаном.
Девушка откинулась на спинку стула.
– Кражи из магазинов, из карманов, в авто, квартирные кражи, разбойные нападения. Я бил людей, забирал у них деньги, если не было денег, брал одежду. Просто. Отнять. Забрать. Было твоё, стало моё. Это сила. Власть. Безнаказанность. Бей! Если надо, убей!
Тэм развёл руки в стороны ладонями вниз, вздохнул.
– Ночь вступила в свои права. Мороз или проливной дождь, ветер – погода такая, что собаку не выгонишь. В тёмном дворе я вскрываю багажник иномарки, забираюсь внутрь, пережидаю. Иногда срабатывает сигнализация, иногда – нет. Бывало, хозяин выходил во двор, обходил машину, но никто никогда не заглядывал в багажник. Выдавливаю спинку заднего сиденья, и вот я в салоне авто. Не торопясь обыскиваю, выгребаю мелочь, снимаю магнитолу, регистратор – беру всё, что есть, и обратно тем же путём. Слабо?
– Мне точно слабо.
– Поехали дальше. Ночь перевалила за половину. Первый этаж деревяшки. Стеклопакет «на проветривании». Вскрываю. Забираюсь в квартиру. Я всегда был голоден и частенько под наркотой, поэтому сперва на кухню к холодильнику. Однажды, пока я ел, хозяину приспичило в туалет. Пришлось лезть под стол и пережидать.
– Ужас.
– Дальше как с авто. Обыскиваешь квартиру и берёшь что полегче и подороже: ноут, планшет, телефон, деньги, ценности. Самый шик – найти телефон хозяина и сделать селфи с ним спящим.
– О господи! И ты делал?
– По ним меня и нашли. Но я не жалел. Это был особый шик. Я чувствовал себя наспидованным адреналиновым маньяком, который ищет кайфа везде, как в фильме со Стэтхэмом.
– Только не рассказывай про нападения на людей, я всё равно не смогу включить это в интервью, слишком натуралистично. – Девушка повела плечами.
– Я становился смертельно опасным, уже не мог остановиться. Я бы умер или убил кого-нибудь. Эти сказки про альтернативные методы перевоспитания без изоляции – враньё, пляски с бубном. Государству следовало посадить меня гораздо раньше.
Потом был домашний арест. После меня перевели в следственный изолятор. Я отбыл там полгода. Мне дали три года условно. Условно! За всё, что было, они мне ничего не сделали. Они отпустили меня. Тогда я всерьёз начал употреблять наркотики и алкоголь. Мой разум затуманился. Знаете, что это такое? Это был полный неадекват, я месяцами не понимал, что я делаю, мне было вообще всё побоку: слёзы матери, уговоры сестёр, угрозы братьев. Я перестал жить дома, спал в подъездах, беспутствовал. Меня находили, забирали домой, я снова убегал.
Мне не нужна была компания, я гулял сам по себе, одинок без базара. Под постоянным действием наркоты и алкоголя мой мозг пылал. А ещё необъяснимое желание читать книги. Может быть, это было вызвано одиночеством, интуитивным поиском пути или любовными муками. Странно, наверно, что вместе с телефоном и планшетом воришка уносил из квартиры томик Куприна и Хемингуэя в мягком переплёте. Я забирался на чердак, доставал из рюкзака «Тёмные аллеи» Бунина и плакал, а свет через слуховое окошко падал прямоугольником на меня. Чувствовал себя голым. Я проглотил Куприна, Лондона, Веллера, Буковски, Мураками, Толстых, Достоевского, Ремарка, Ницше, Лавкрафта и многих других беспорядочно и бессистемно. На голом нерве наркотиков. Теперь все их мысли в моей голове.
– И какой же твой любимый писатель?
– Не знаю. Ненавижу Бунина.
– Почему именно Бунина?
Тамерлан опустил глаза.
– Его рассказы слишком похожи на правду, у большинства людей с любовью получается как-то неаккуратно.
– Не совсем понимаю тебя, Тамерлан.
– Любовь в местах лишения свободы сушит сильнее, чем язва желудка. Ты не можешь есть, не можешь спать, ты всё время ощущаешь своё бессилие перед обстоятельствами. Как объяснить, что это такое, выстоять очередь на телефонные переговоры и не дозвониться, или дозвониться и получить в ответ «давай попозже, мне некогда». Чем она занята? С кем она? Конец таких историй всегда несчастливый, как в рассказах Бунина.
– У тебя была такая любовь?
Тэм кивнул.
– Мы были знакомы с детства. Правда, она на какое-то время пропадала. Наверно, семья переезжала. Не знаю. В младших классах это была серая мышка, а потом однажды я случайно встретил её на районе. Она расцвела. Боже, как я влюбился! Знаете, я ходил за ней по пятам, преследовал её, не давал покоя. В какой-то момент я перестал косячить, перестал употреблять наркоту, чтобы быть с ней. Мы говорили ночами напролёт. Эта девушка никогда не осуждала, мирила меня с моими демонами. В общем, я её любил. И потерял.
– Как это случилось?
– Я обещал завязать. И подвёл. Все мои попытки вернуть её пошли прахом. И я кинулся во все тяжкие. – Тамерлан махнул рукой, замолчал и поднял глаза к потолку.
– Что было потом?
– Я позвонил ей. Спустя три года. Из колонии. Сказал, что подал документы на условно-досрочное. Она сказала, что переехала и вышла замуж, ждёт ребёнка. – Тэм покачал головой. – Скажу так – я видел слёзы очень крепких пацанов и сам не раз плакал. Вот такая история. Как у Бунина.
Марина взяла паузу, посмотрела в записную книжку.
– Не смейся, но не всем с ходу может быть понятна разница между СИЗО и колонией. Я вообще думала, что в тюрьме заключённые сидят в камерах.
– Заключённый – это человек, который находится под следствием. Он заключён под стражу и сидит в камере в следственном изоляторе, который ещё называют «тюрьма» или «централ». А в колонии отбывают наказание осуждённые, которые живут в отрядах. Отряд – это та же самая казарма, колония с распорядком и внутренним устройством, почти то же самое, что и военный городок.
– То есть в колонии люди не сидят в камерах?
– Только в штрафном изоляторе. В обычной жизни они относительно свободно перемещаются, по крайней мере в пределах общежития. Никто ни от кого не прячется за решётки. Сотрудники выполняют свою работу так же, как офицеры в армии.
– Теперь понятно. На чём мы остановились?
– В конце концов мне отменили условное осуждение, по совокупности приговоров дали пять лет. В общей сложности в СИЗО я провёл два года с пятнадцати до семнадцати лет. Я не подчинялся администрации, меня запирали в карцер, я выходил, ломал мебель, рвал постельное бельё, снова водворялся в карцер. Это не мера пресечения, это фигня. Несколько суток одиночества. Чтобы добиться своего, я резал предплечья лезвием от бритвы – «вскрывался мойкой». Меня поставили на профилактический учёт как суицидника, наркомана, склонного к нападению на сотрудников, склонного к бунтам и неповиновениям, склонного к побегу…
В дверь постучали, Марина остановила запись. В комнату заглянул парень в массивных наушниках на шее.
– Тэм, там второй блок разогрева пошёл, у тебя полчаса.
Тамерлан жестом попросил помощника выйти и продолжил:
– Я максималист во всём. В криминальный мир я ушёл с головой. Принялся с бешеной скоростью впитывать нормы, правила поведения, уклад и быт русской тюрьмы. Я быстро учился, встал на лидирующие позиции среди малолеток большого северного СИЗО. Я, как молодой волк, матерел и учился ходить на охоту стаей.
– Мне почему-то не по себе, – призналась девушка.
– Мир СИЗО страшный в своём натурализме. Ты становишься по-настоящему публичным человеком.
– То есть как?
– Очень просто. Ты всё делаешь на публику. Ходишь по нужде при всех, спишь при всех, смеёшься и плачешь. Ни на секунду не остаёшься один, не принадлежишь себе. Каждые полчаса в глазок-«волчок» на тебя смотрит неведомый человек по ту сторону железной двери – «робота», внимательный и бесстрастный. Антивандальная камера видеонаблюдения круглосуточно пишет твою жизнь. И сотрудники такие… знаете… Вежливые, но за всем этим чувствуется металл. От них пахло горячим асфальтом. Мне так казалось. Я так и видел, как на заднем дворике они закатывают катком тела неисправимых нарушителей. Я опасался по-настоящему их разозлить.
– Как же ты выдержал там два года? – поёжилась Марина.
– Я привык. В СИЗО мы как будто играли в казаки-разбойники. Не было приговора, не было срока. Всё понарошку. Даже на железнодорожном этапе, когда меня везли в «Столыпине», всё было понарошку. По-настоящему началось в колонии для несовершеннолетних. Можно я буду ходить?
– Ходи, если так тебе удобно, – согласилась журналистка. – Думаю, так будет даже интереснее. На записи будут шаги, голос будет резонировать от стен. Я уже уверена, что наша программа побьёт все рейтинги.
– Вы станете самой известной радиоведущей, и мы споём дуэтом, – подхватил Тэм. В карантин колонии для несовершеннолетних меня привезли, когда мне шёл восемнадцатый год. Судья дал пять лет. Сейчас я думаю, это Бог дал мне оплеуху и этот срок, чтобы я изменил свою жизнь. А тогда, после двух лет в камере СИЗО, меня пьянила свобода пространства. Во мне было сто восемьдесят пять сантиметров роста и девяносто два килограмма глупости. Я был настроен враждебно, воинственно и непреклонно. Буду отрицать и шатать режим, дождусь совершеннолетия и поеду в колонию общего режима. Добьюсь перевода в строгие условия отбывания наказания, а там, глядишь, срок кончится. Я выйду авторитетным, уважаемым молодым бандитом. В тюрьме обрасту связями. Вот тогда пойдут настоящие дела. Бабки потекут рекой. И мне было наплевать на всех. Сильный должен всё забрать у слабого, потому что сила – абсолютный Бог в тюрьме. И вот просыпаюсь я в карантине малолетки наутро после ночного этапа…