– А почему в карантине? Ты болел?
– Карантин – это помещение, куда попадают все вновь прибывшие. Отряд в миниатюре. Там проводится первичный опрос операми, режимом, воспитателями, медициной, психологами. Это для того, чтобы зэк освоился на новом месте. Так вот, просыпаюсь я в карантине. Смотрю, чисто, красиво, просторно после СИЗО. Одежда чистая, новая. Есть телевизор, наконец-то унитаз в отдельном санузле, поверьте, это важно. Есть даже душ! Ладно, думаю, посмотрим. Приходит сотрудник. Офицер. Не орёт, не угрожает. Улыбается. Говорит такие вещи… Я не знаю… Говорит, что я не зэк, а человек. Что я запутался. Что мне помогут.
Приходит другой сотрудник. Офицер. Говорит, что у них тут осуждённых нет. Я ему: «А КТО ЕСТЬ?» И хохочу. А он спокойно так объясняет, что у них воспитанники, что меня отправят домой по УДО, как только подойдёт срок. И уходит.
Приходит ещё один офицер. Говорит, продолжишь себя вести так, как вёл на СИЗО, запрём в строгие условия, уедешь на общий режим, и будет так, как ты, наверно, мечтаешь. Я думаю, откуда он знает? А если одумаешься, говорит, мы тебе все вместе поможем и с профессией, и с учёбой, и с трудоустройством потом. Будешь ездить раз в неделю за пределы колонии в театр, кино, на футбол, по музеям ходить, в сопровождении сотрудника, конечно. Трудоустроим в колонии, будешь деньги зарабатывать неплохие.
А потом пришла женщина. Психолог. Ты, говорит, о маме подумай. Взрослый парень оставил семью без поддержки. У тебя ещё трое младших. Братик-первоклассник. Мать одна всё на себе тащит. А я матушку люблю искренне, по-настоящему. Я как представил слёзы матери, представил её разочарование, отчаяние, обиду на меня. У нас бедная семья, но не маргинальная. У нас в семье все хорошие люди. Только отец сидел да я.
В общем, произошёл перелом. Конечно, не сразу, постепенно.
Марина кивала, но в её глазах Тэм заметил странный блеск и понял его по-своему. Он перестал ходить, нахмурился, приложил кулак к губам, подбирая слова.
– Я вижу, ты считаешь, что я сочиняю красивую сказку.
– Я ничего такого… – огорчилась девушка.
– Передо мной стоял вполне определённый выбор: либо я остаюсь на «малолетке», либо еду на общий режим, как только стукнет восемнадцать. В колонии я бывал, ездил к отцу на свиданки, слышал о северных зонах от сокамерников по следственному изолятору, это вам не сериал посмотреть, люди отбывают там свою жизнь.
Тамерлан присел к столу, почесал нос.
– Мы ушли в сторону.
– Немного. – Марина нацепила очки.
– В общем, меня оставили в колонии. Вскоре мне исполнилось восемнадцать, как только отучился в местном училище на повара, меня отправили работать в столовую. Я просыпался задолго до команды «подъём», варил кашу, делал всё что нужно, очень быстро, и у меня появилось свободное время.
Тамерлан закрыл глаза.
– Я садился на широкий подоконник в подсобке столовой и смотрел на улицу, на здания общежитий – отрядов, на стадион, покрытый снегом, на голые деревья, на пустой плац, на фигуры сотрудников в окнах дежурной части. Иногда мимо пробегала кошка, вороны сидели на вислых берёзовых ветках. Фонари желтили снег. Ночью в зоне стояла первобытная тишина. Сотрудники, совершающие обход, двигались бесшумно, как дементоры, а я, как узник Азкабана, сидел на своём подоконнике совсем один.
Мне в голову стали приходить мысли. Это было немного странно. Я человек действия, эмоции, у меня в голове одновременно и смерч, и цунами. Каша, короче говоря. И вдруг – мысли! Раньше я не задумывался о будущем, не строил планов, никогда не думал, что будет после. А теперь стал размышлять, попытался заглянуть за забор, ограждающий общество от меня. Я решил… писать треки. Стать знаменитым рэпером. Зарабатывать деньги. Превратить свою жизнь в музыку.
Тэм встал, отвернулся к окну, сложил руки на груди.
– «Снова алый закат сквозь призму решёток.
Я помню начало, но не помню конца своего срока.
И кто-то скажет: «Пять лет дали. Всего-то».
А это 1825 закатов сквозь призму решёток».
– Я пытался добиться внимания хорошими поступками. Я как бы звал: «Мама, мама! Обрати на меня внимание, мама! Я твой сын, я ещё маленький, я хочу твоей любви!» Я хотел внимания своей матери. Плохими поступками добиться этого внимания оказалось легче. И знаешь, большинство пацанов, сидевших со мной на «малолетке», недолюблены, недоласканы. Когда мама и папа равнодушны к своему ребёнку, когда общество враждебно к нему, люди, будьте готовы, ребёнок возьмётся за сигарету, за бутылку, за кусок арматуры и начнёт мстить. Всем вам.
– Но ведь бывают же запущенные случаи, – возразила Марина.
– Каждый ребёнок гениален. Я убеждён. Я кричу об этом со сцены. Родители, разглядите гениальность своего ребёнка! Отец Моцарта был скрипач и композитор, поэтому он разглядел в сыне божью искру. А если бы он был печник? Или дровосек? У нас не было бы Моцарта. Дядя Ван Гога был владельцем художественно-торговой фирмы. Смекаете? Это примеры удачных совпадений. А сколько талантов пущено по ветру из-за невнимательности родителей?
– Тамерлан, на сцену! – Помощник оставил дверь открытой, приглашая Тэма следовать за ним.
– Вот и всё. – Тэм поднялся, щуря свои татарские глаза. – Извини, если вышло сумбурно.
Он застегнул бомбер, провёл рукой по ёжику стриженых волос и шагнул в темноту дверного проёма.
Девушка собрала со стола шпаргалки, сунула в сумочку диктофон, вышла из комнаты. За дверями ждал охранник.
– Можно одним глазом взглянуть на выступление из-за кулис? Мне нужно сделать фото.
Секьюрити кивнул и пригласил следовать за ним.
Зрительный зал штормило. Тамерлан стоял вполоборота, двумя руками держа микрофон, и читал.
Притвор
Автор просит учесть, что все негативные эпизоды, описанные в рассказе, никак не являются отражением истинного отношения сотрудников к осуждённым и осуждённых между собой.
Все имена и события в произведении вымышлены, любые совпадения с реальными людьми и событиями – чистая случайность.
В столовой пахло кислой капустой. На второе давали жареный минтай с картошкой.
– Три, четыре! – бросив ложку, подал команду Олег Сажин. Он внимательно следил за соблюдением ежевечернего ритуала «малолетки», который сам же изобрёл.
– Спасибо нашим поварам за то, что вкусно варят нам! – пролаяли воспитанники колонии для несовершеннолетних.
– Доедайте до конца! Очень вкусная еда! – отозвались с линии раздачи два поварёнка. Олег удовлетворённо кивнул. В своё время он хлебнул лиха, работая в столовой. Одной картошки ежедневно надо начистить целую чугунную ванну. А посуда? А уборка зала? Так-то. Сажин знал, что такое варить кашу в то время, как вся колония ещё сладко спит. Труд поварят надо уважать, считал он, и, подчиняясь его железной воле, на каждом приёме пищи «малолетка» покорно благодарила кухонных рабочих.
За три года в зоне Олег прошёл путь от зелёного сопляка до «старшака», и только он да начальник отряда, в котором отбывал наказание, знали, какие шторма и бури поборол невысокий широкоплечий мальчишка с необычными ярко-бирюзовыми глазами.
– Закончить приём пищи! Выходим, строимся! – скомандовал майор в камуфляже и первым вышел из столовой.
С неба крупными хлопьями валил сырой снег, прибивая к земле дым печных труб недалёкого дачного посёлка. Воздух ватой застревал в лёгких. Где-то поблизости гудел, стучал колёсами тепловоз.
Осуждённые, переговариваясь, сбивались в походную колонну. Майор терпеливо ждал, не понукая воспитанников, щурился на прожектора, переминался с ноги на ногу.
Устал отрядник, приметил Олег. Начальника отряда он считал своим вторым отцом, первого у него никогда не было.
Они познакомились в первый день, когда осуждённый за причинение тяжкого вреда здоровью, повлекшего смерть, Сажин прибыл в карантинное отделение колонии для несовершеннолетних.
– Становись! – властно скомандовал кто-то. Олег выбежал из помещения для воспитательной работы в коридор и встал по стойке «смирно».
– И что? – спросил его высокий смуглый майор с орлиным носом.
– Что? – струхнул Сажин.
– Ты откуда?
– Меня из следственного изолятора привезли, – промямлил Сажин. – Осудили.
– Статья?
– 111 ч. 4 УК РФ.
– Срок?
– Пять лет.
– Лет тебе сколько?
– Пятнадцать исполнилось.
– Всё это ты должен говорить без моих напоминаний и каждый раз все пять лет! Ясно тебе?
«Идиот», – подумал про себя Олег и кивнул.
– Ты, – ткнул пальцем офицер, – знаешь, на кого похож?
– Не знаю.
– На Рагнара из сериала про викингов.
– Это кто?
– Неважно. – Майор усмехнулся. – Меня зовут Сергей Александрович. Я русский, если у тебя сомнения возникли. Я начальник отряда, в котором ты будешь отбывать наказание. Если ты не дурак, то мы подружимся.
Сажин дураком не был.
Очень скоро Олег и правда начал ощущать себя викингом. Вернее, сначала гладиатором, а уж потом викингом. Шаг за шагом он завоёвывал жизненное пространство, вербовал союзников, был беспощаден к тем, кто противился его воле.
– Никогда не вступай в переговоры с врагом, – наставляя, поднимал указательный палец Сергей Александрович. Сажин внимательно слушал отрядника. – Будь честен с собой, но не с окружающими. Люди делятся на «своих» и «чужих». За «своих» стой крепко, «чужим» нет веры.
Олег быстро учился. Он твёрдо усвоил, что мужчиной может считаться только тот, кто всегда отвечает за свои слова, умеет брать на себя ответственность, способен признать свои ошибки и никогда не отступает от задуманного.
Колония – это вам не армия, не военное училище, не дальнобой и не вахта. Олег переварил себя прошлого, зачал, выносил, родил и воспитал себя настоящего.
Сейчас Сажин был самым уважаемым воспитанником в этой колонии. Он единолично вёл диалог с администрацией учреждения и принимал как данность главенство закона над человеком. Накосячил – должен ответить, говорил Сажин и принимал наказание, говорил и наказывал сам.