Однажды я переходил дорогу, и мне посигналил водитель большого грузовика. Я выследил его, сунул тряпку в бак и сжёг его машину. Он бегал вокруг, что-то кричал… Мне было в кайф.
– Неудивительно, что ты в конце концов оказался здесь, – вздохнул Володин.
– Это должно было случиться. Я потерял контроль над собой, находился в каком-то кровавом тумане. Почти не трезвел, сходил с ума, был одинок и почти обезумел. Я брёл куда-то по зимней тропинке, смеркалось, но фонари ещё не зажгли. Он шёл навстречу, и меня обнесло на него. Парень толкнул в плечо, сказал что-то, я потерял равновесие и упал в снег, забарахтался беспомощно.
Олега передёрнуло, он сжал кулаки, вены на шее вздулись.
– Меня опять унизили. Я вскочил и начал бить, бить, бить!
Коля положил ему руку на плечо, успокаивая. Сажин шумно вздохнул, голос его дрогнул.
– Он не терял сознание, понимаешь? Он всё смотрел, смотрел, смотрел… Я хотел выдавить ему глаза, но они опухли, затекли. Было ясно, что парень не жилец. Не помню, как оказался дома. Зашёл на кухню, мать пила с каким-то хахалем. Я взял со стола бутылку и ушёл в комнату. Заперся, отпил из горла и вскрыл себе вены.
Коля, охнув, перекрестился.
– Потом врачи, больничка, допросы. Домашний арест. Слёзы бабушки. Приговор. Этап. И вот я здесь… На хрена я тебе это рассказал…
Володин долго молчал.
– Знаешь, – он потёр ладонями щёки, – твоя ярость… Это обида.
– Чего?
– Да. Это обида на отца, который отрёкся от тебя. На мать, которая променяла тебя на алкоголь. Ты не заслуживал такого отношения.
– Знаешь, – Олег помедлил, – я ведь скучаю по маме… и бабушке. Сильно.
Он раскраснелся, на скулах заиграли желваки.
– Ты прости их, – посоветовал Коля. – За всё прости. Разве они не страдают?
Сажин задумчиво молчал.
– Чёрт их знает.
– Что ты! – возмутился Володин. – Мы же в церкви!
– Бог услышит? – Олег встал с лавочки, в его глазах зажёгся знакомый огонёк. – Тоже обидится?
– Олег, – начал было Коля.
– Эй, народ! – крикнул Сажин, расправляя плечи. – Сворачивайте молитву! Выходим, строимся!
Свидание
Автор просит учесть, что все негативные эпизоды, описанные в рассказе, никак не являются отражением истинного отношения сотрудников к осуждённым и осуждённых между собой.
Все имена и события в произведении вымышлены, любые совпадения с реальными людьми и событиями – чистая случайность.
К воспитанникам «малолетки» редко приезжают на свиданку. У половины пацанов вообще нет родителей, а у оставшейся части или алкаши, или нищеброды. Исключение – Юрка Банкир, у него батя замдиректора нефтяной компании, и мать есть, и младшая сестра. За наркотики сидит, конечно. Три года воспитательной колонии за распространение. Короче, богатенький.
Ростик посмотрел на стриженую голову счастливчика, сидевшего за первой партой. Химию Ростислав никогда не любил. Впрочем, учительница от него многого не требовала – сиди тихонечко на задней парте и спи вполглаза. Это новеньких она заставляла учиться. Ростик Распопин сидел уже почти два года, от него давно отстали и учителя в школе, и мастера в училище. Даже начальник отряда особо не кантовал, ведь Ростислав ничего не нарушал, просто ждал конца своего срока, половину которого он уже отсидел.
Наркотики. Ростик подпёр подбородок руками. На что они нужны? Говорят, балдеют с них. В нашей деревне их в глаза не видели. Самогон да спирт – весь ассортимент. Наркота – это для богатых, таких как Юрка, Анатолик, Шамиль. А мы деревенские, куда нам.
Ростик пробовал токсикоманить, нюхал клей, но по душе ему пришёлся спирт. Набираешь немного воды в рот, потом спирта. Глоток. И ещё воды. Ему нравилось. Алкоголь успокаивал нервы, упрощал жизнь, давал ощущение невесомости, развязывал язык. Ростик был главным заводилой и драчуном в детском доме, пока его не посадили в неполных пятнадцать лет.
Короткое северное лето, танцы в маленьком клубе по выходным, приезжие дачники, их дети, робкие, всегда пасующие в драке. Девушки.
Распопин зажмурился.
Алина. Её родители купили дом на окраине посёлка. Ростик сразу заявил всем, что девочка будет его. А этот городской, этот пижон с бабским именем Женя… Каратист. Боксёр. Деревенская драка – это тебе не соревнования по рукопашке. Короче, Женя умер через две недели, не приходя в сознание. Кто мог знать, что городские совсем не держат удар. Ростик сто раз заворачивал правый боковой в голову. Этот раз стал последним.
– Ростислав!
– Что? – приподнялся Распопин.
– Не слышишь, что ли? – Учительница строго свела брови. – Опять начинаешь?
– Что? – развёл руками Ростик.
– Выйди, вот что!
Распопин встал из-за парты, поймал недоумевающие взгляды пацанов и вышел из класса.
– Ты что, Распоп? Провоцируешь? – ткнул его в бок прапорщик из отдела режима и надзора, заведовавший комнатой краткосрочных свиданий.
– Что случилось, я не пойму? – Ростик протянул руку прапорщику. – Владимир Николаевич, чего ты?
Прапорщик ответил на рукопожатие.
– На свиданку к тебе приехали, – подмигнул сотрудник.
Внутри что-то оборвалось. Сердце прыгнуло к горлу, повисло, цепляясь за кадык, и грохнулось в пятки.
– Чё несёшь-то? – прошелестел Ростик. – Я сирота. Детдомовский, понял? Иди проспись, перегаром несёт.
– Тихо ты! При чём тут это. – Прапорщик кашлянул в кулак. – Это лекарства. От простуды. Много ты, дурак, понимаешь. Одевайся. Свидание у тебя.
– С кем?
– А вот не скажу теперь!
– Вы долго тут будете бубнить? – выглянула из класса учительница. – У меня учебный процесс! Выйдите из школы и там беседуйте.
– Извините, – буркнул прапорщик.
– Мне в сортир надо. – Ростик развернулся и побежал в туалет.
Уборная, как и всё в колонии, была типовая. Слева горшки, справа раковины. Распопин ткнул гусёк смесителя, подставил ладони. Умылся. В зеркале отразился некрасивый скуластый чернявый мальчишка. Широко посаженные карие глаза, толстый нос, щербатая улыбка – сколол передние резцы, когда в спортзале шёл на рекорд по толчку двух гирь.
Распопин умылся. Медленно побрёл обратно.
Отца зарезали, когда Ростику было три года. Спустя два года в начале мая утонула мать. Оставила сына бабке, а сама умотала к хахалю за реку. По пути обратно лодка перевернулась, оба утонули. На той стороне осталась молодая жена и маленький сын, на этой – Ростислав с бабушкой Лизой.
Школа в колонии была одноэтажная. Длинный коридор, а направо и налево классы. Туалет в конце направо. Директор посередине. Раньше Распопина часто таскали к Александру Сергеевичу – полковнику в отставке, директору школы. Потом оставили в покое.
Ростислав зашёл в раздевалку, накинул зелёную зимнюю куртку, шапку, воткнул ноги в ни на что не похожие полусапоги-полуваленки и вышел на крыльцо, где его уже ждал Владимир Николаевич.
– Начальник, – позвал Ростик. – Скажи, кто приехал, будь человеком.
– Увидишь.
Распопину стало страшно. Кто мог к нему приехать? Бабка умерла, когда он пошёл в школу. Ростик даже не был на её могиле. Его отдали в интернат, и началось. Такого ужаса, который творится в детских домах и спецшколах, нет, наверное, нигде. Воровское суждение, беспредел, мужеложство, атмосфера ужаса и бессилия – Распопин чувствовал себя спартанцем. Выстоять или погибнуть. Там, ночами, в подвалах детдома, сидя на чуть теплых трубах отопления, Ростик пил спирт, вдыхал запах гниющего дерева нижних венцов здания интерната, тискал девок и мечтал. Мечтал о поцелуях мамы, о ласковых и сильных руках отца, которого он не помнил, о старой несносной бабке, хоть о ком-нибудь из родных. Сирота. У него никого не осталось, кроме братвы, кроме арестантско-уркаганского суждения, где один за всех и все за одного. Где голос стаи важнее голоса рассудка, где ответственность делится на всех, где вожак…
– Ты чего раскис? – толкнул в бок Распопина инспектор. – Первый раз веду на свидание как на похороны.
Ростик промолчал, бросил взгляд на четырёхэтажку штаба, где на первом этаже была комната краткосрочных свиданий.
– Пять-семь-ноль, – позвал в рацию инспектор, – открой ка-два-восемь.
Щёлкнул замок.
– Ну что, – махнул рукой Владимир Николаевич, – милости прошу! За полтора года первый раз!
– За два, – поправил Распопин и шагнул в помещение.
Навстречу ему поднялся высокий, модно подстриженный лопоухий парень. Зелёная парка, узкие джинсы, белые кроссовки, часы на металлическом браслете.
– Здорово, бандит, – улыбнулся он.
Распопин сунул руки поглубже в карманы, боком присел напротив парня на прикрученный к полу стул. Инспектор занял своё место в закутке за стеклом.
Ростик огляделся. Небольшая комнатёнка, два стола в метре друг от друга, бдительный сотрудник в отдельной выгородке.
– По зоне заскучал? – исподлобья глянул на гостя Ростислав.
– Нет. По тебе.
– Алёша, ты дурачок? Ты зачем сюда приехал? Освободился, вот и живи своей жизнью.
– Не так я представлял нашу встречу, – нахмурился Алексей.
Целый год в колонии они были неразлейвода. Вместе воевали против администрации, вместе признали, что система сильнее, вместе решили отказаться от криминального прошлого, а три месяца назад Лёша Молчанов освободился. Он не был Распопину другом, но после его освобождения в зоне стало тоскливо. Ростик даже хотел вскрыться, то есть порезать себе вены, но не стал. Какой в этом смысл?
– А я переехал в город. – Молчанов тряхнул чёлкой. – В техникум собираюсь поступать. Комнату снял. Думаю на работу устроиться, чтобы сиротские деньги поэкономить.
– Флаг в руки.
– Ты чего, братишка? – Лёха подался вперёд. – Ты прекращай так со мной. Я поддержать тебя приехал. Помочь, подсказать.
– Как с операми сотрудничать, ты приехал подсказать? – фыркнул Распопин. – Без тебя справлюсь. Удошник хренов.
– Да. Зато освободился условно-досрочно. Разве есть смысл пересиживать? Мы же обсуждали. Ведёшь себя правильно и срываешься домой.