Проводница Зулья говорит:
– Я люблю поорать, но РЖД не дают.
А потом хлопает меня по жопе со словами:
– А орех ничё такой.
В 16:30 принесут пиво…
В 21:00 у соседа по купе срабатывает будильник, он расстилает коврик и начинает молитву.
В 22:30 принесут пиво…
Вчера Бондарев сфотографировался с Зульёй для её инстаграма[2]. С утра она приходит к нам за автографами от группы Щенки. Как-то узнала же… Расписываюсь на вкладыше от постельного белья.
Волгоград
– Вас же тоже взрывали? – спрашиваем мы у организаторов концерта.
Да. И был тот же страх в глазах и чувство единения. И страх. Страх. Но пережили. И мы переживём. У нас блокада была, хули нам.
То, что в начале было слово, конечно, враньё. В начале был абсент. И увидел Он, что это хорошо.
Хорошо…
Только вот на Парке Победы включили ленинградский метроном. В первый день весны. Весны года 2017 от Рождества Христова.
Блокадный привет стучит в висках, а может быть, это из-за алкоголя. Я глотаю из горла текилу и заедаю её солью, украденной из какого-то ресторана. Оттуда меня, по-моему, выводила охрана.
Метроном слышно у самой Национальной библиотеки. Он словно вводит в транс. Даже голуби пытаются качать уродливыми головами в такт. Они медленно и размеренно клюют свежий дымящийся батон. Их кормит старик, похожий на моего деда.
Я всего один раз попросил его рассказать про блокаду. В пятом, кажется, классе нам задали писать сочинение на какую-то обычную тему, вроде «Моя семья и война». Дед сказал: «Самое страшное было, когда меня пытались съесть в первый раз», – и ушёл во двор играть в домино с чужими дедушками. Наверное, он был слишком толстый для блокады.
Неожиданно метроном стихает. Удивленно озираюсь по сторонам и принимаю решение пойти в «Евразию», я всё-таки давно не ел – с самого утра. Уже часа четыре.
Волжский
Наш организатор Саша настолько на стиле, что не понятно, кто кроме него на стиле. Волжский – это точно не пригород Волгограда. Это Лидс или что-то вроде.
Говорим о футболе, пьём в Сашином баре.
– А у тебя есть друг из Питера, который женат на бабе из Волгограда? – спрашивает Саша.
– У меня много друзей, – смеюсь я. – Возможно, кто-то женат на бабе из Волгограда.
– Ну, этого еще многие не любят.
– Многие не любят? Тогда это писатель-метамодернист Алёхин.
– Точно, да. Нынешний парень его бабы хотел приехать тебе по морде дать.
– Мне? – смеюсь я. – Мне-то за что?
Странно. История, которая началась в Петербурге, накрывает меня в Волгограде. Даже не так: я хотел быть секундантом на дуэли Алёхина с человеком, который теперь хочет дать по морде мне. Я стал героем собственной истории. Надо бы поаккуратнее с фантазиями.
Звук – говно. Играем акустику. Читаю стихи. Сашина жена делает нам в дорогу кучу бутербродов. Уезжаем под голландский хардкор.
Волгоград → Ростов-на-Дону
– Гроб уже привезли, – говорит бабушка внуку лет девяти.
– Квартира твоя будет. Дядя Вова ничего не получит.
В поездах ездят на свадьбы, похороны и в армию. Мы вот в тур ещё ездим.
Полный вагон призывников ВВС. Все юные и милые. Пытаемся угостить их бутербродами Сашиной жены. Не берут.
Одноклассников моего двоюродного брата призывали в армию в разгар Второй чеченской. Брат, как и многие, откосил по здоровью. Кому-то повезло меньше.
– Вот бы мне зрение минус шесть или хотя бы сердечно-сосудистую дистонию, – говорил Костя, получивший категорию «А–1», это было верное направление в десантуру или что-то типа того.
У меня было и плохое зрение, и сердечно-сосудистая дистония, поэтому я, слушая причитания Кости, счастливо улыбался, хотя до армии мне было ещё очень далеко.
Костя был металлистом, его волосы доставали почти до пояса, растил он их шесть или семь лет. В армии его побрили налысо, это была его первая обида на армию. Вторая обида оказалась посерьёзней. Он предсказуемо попал в одну из знаменитых десантных дивизий, после принятия присяги новобранцев построили в шеренгу, и командир сказал, что все они пойдут добровольцами в Чечню. И все пошли.
Когда Костя вернулся из армии, мы собрались у него дома по приглашению его мамы. Увидев Костю, такого же, как и раньше, только без длинных волос, я радостно протянул ему руку:
– Ты как, Костян? – спросил я, улыбаясь.
– Ты в чём-то меня подозреваешь? – ответил Костя и внимательно посмотрел мне в глаза.
Он сидел во главе стола и молчал. Дембельского альбома он не привёз, поэтому показывать было нечего. Мы пытались улыбаться и шутить, рассказывали, что происходило в городе, пока его не было, но постепенно все поднимались из-за стола и уходили, сославшись на важные дела.
Мы с братом уходили последними. Костина мама провожала нас. Костя провожать не вышел.
Ростов-на-Дону
Если ты не ешь в Ростове раков, то с тобой точно что-то не так. Едим раков, приготовленных нашей ростовской подругой по старинному семейному рецепту. Сначала я мыл этих раков. Они пытались кусать меня за пальцы, извивались, но я нещадно натирал их пузики щёткой до белизны. Потом мы кидали их живьём в кипящую и пахнущую укропом воду.
– Они же живые! Я не могу на это смотреть! – кричал Бондарев и снимал всё на телефон.
А теперь едим. Отрываю клешню, отламываю край клешни, зубами достаю мясо. Следующая клешня. Теперь отрываю голову и, как из рюмки, выпиваю сок из туловища. Глоток местного светлого пива. Открываю панцирь и хищно вгрызаюсь в оголённую спину (кажется, только в Ростове едят эту спину, мы в Ростове, поэтому едим). И хвост – самое вкусное, чешуйка за чешуйкой открываю хвост. Глотаю розовое мясо, глотаю светлое пиво. И так раз за разом, рак за раком. Штук тридцать. Я уже не считаю.
Когда кончаются раки, сваренные по рецепту подруги, друзья, Старый, получивший свою кличку, когда ещё не был старым, со своей женой привозят нам раков, сваренных по их рецепту (у каждой ростовской семьи есть рецепт раков). Поехали по новой.
После концерта мы пьём с ней виски и говорим о взрослых вещах, о которых я не говорю с Бондаревым. О судах, семейных проблемах, работе, детях и всяком таком. Говорим о моём повесившемся брате. О моем чувстве ответственности за его смерть. О любви и ненависти. Обо всём. Кажется, я плачу.
У каждого человека должен быть такой, который может его раздуплить. У неё это неплохо получается. Мы пьём виски.
А потом я засыпаю на полу в детской комнате среди лошадок, кукол, игрушечных барабанов, обняв плюшевую акулу. И кажется, это мой самый комфортный сон за весь тур.
Я думаю, что он приехал на Сенную на последней электричке. Потолкался среди скупщиков золота. Долго шёл по Садовой, потом свернул к Никольскому собору. Возможно, даже перекрестился, глядя на него. Он не был религиозен, но крестик носил. Наверное, поплевал в канал Грибоедова. Что бы человек ни задумал, он всё равно не откажет себе в удовольствии поплевать в канал Грибоедова. Потом мимо Мариинки, Театральной площади. И дальше, дальше…
Все свои личные вещи он оставил на работе. Хотя ничего личного в них не было. Чёрная сумка среднего размера. Всё, что он оставил.
Ноутбук.
Телефон.
Кружка (её подарок).
Несколько дисков с играми.
Две книги.
Кольцо (ей).
Три записки (ей, маме, дедушке).
Всё.
Один лист формата А4 он положил на рабочий стол. Это была записка генеральному директору Компании. Он так и написал в записке – «Компании», с прописной буквы «К». Он писал, чтобы Компания (с прописной буквы «К») ни в чём себя не винила, а просто позвонила «по указанным ниже телефонам».
Август был холодным. Он гулял в своей синей ветровке по набережной, встречал парочки. Они целовались, говорили друг другу глупости, держались за руки и бросали монетки в Неву. Он проходил мимо них, наверное, смотрел им вслед и думал.
Где-то около двух часов ночи он был у Поцелуева моста. По нему проходят все молодожёны Питера и вешают на него замки с признаниями в вечной любви, что очень глупо, так как мост назван не в честь поцелуев, а в честь купца Поцелуева, который держал дешёвый кабак на той стороне Мойки.
Он привязал к ограде верёвку с петлей, которую достал из рюкзака.
В октябре у неё должна была быть свадьба, и она тоже пошла бы по этому мосту.
Его нашли около четырёх утра. Какая-то парочка, гулявшая по августовской набережной.
Во внутреннем кармане ветровки лежал паспорт. Проблем с опознанием не возникло.
Он оставил ей золотое кольцо. И записку. В которой просил, чтобы в случае, если она захочет продать это кольцо, пусть ни в коем случае не обращается к шарлатанам, а только в проверенные ломбарды.
Я не знаю, о чем думают люди перед самоубийством, но почему-то кажется, что не о ломбардах.
А ещё в его записках не было ни одной грамматической ошибки. Но это я могу понять. Word исправляет ошибки. Он распечатал все записки и поставил под каждой свою подпись. Как будто это важно.
Мне он ничего не написал. Как будто это важно.
С утра я вспоминаю, что зачем-то выкинул вчера все свои контактные линзы. Не помню причин, но сейчас я реально слепой. Один глаз у меня минус семь, другой – минус пять с половиной. Хозяйка квартиры ушла на работу. Бондарев не вернулся с вечера. Пишу объявление во «ВКонтакте», откликаются с предложением помочь человек пять, но звонит Бондарев, и я решаю дождаться его.