Конечно, он всё путает и привозит линзы на минус восемь. От неожиданной резкости зрения я выгляжу как человек, который на марафоне уже трое суток.
А Старого, как и Митю, жена не пустила домой. По той же причине, что нечего пьянствовать до четырёх утра со всякими музыкантами.
Краснодар
Мы медленно, но верно приближаемся к финалу.
На концерте подходит парень и предлагает после поехать к нему в студию и сделать татуировку. Я, конечно, соглашаюсь.
Бью советский знак качества, вместо головы у которого надпись «Сибирь» на правой руке, на левой у меня «Кингисепп». Я почему-то не замечаю, что татуировщик пьян сильнее, чем я. И то, что линзы его очков выдают зрение хуже, чем у меня, тоже не смущает. И даже после того, как «Сибирь» набита, я ещё не вижу, какой это адский партак. Увижу позже, но пока я доволен тем, что выразил дань уважения родине предков.
Уже ближе к пяти утра едем в гости к замечательному человеку, Саше из группы «Модель Поведения», с которым много пьём, танцуем, слушаем музыку и говорим о взрослении. Я выдвигаю какие-то странно-серьёзные мысли, которые раньше меня не занимали. Неужели я правда резко повзрослел в Омске? Прямо там, на могиле Летова?
За разговорами я не замечаю, как вырубаюсь за кухонным столом. Саша будит через пару часов:
– Макс, просыпайся завтракать.
Бондарев тоже выходит к завтраку. На столе ■■■■■■■ ■■■■■ ■ ■■■■■■ ■■■■■■■■. Я умиляюсь.
Краснодар → Москва
Вставлять начинает почти сразу. Продолжает в такси.
Но по-настоящему накрывает уже в аэропорту. Я передвигаюсь по нему, как Хантер Томпсон. Мы опоздали на регистрацию. Подходим к стойке, и я как-то снизу протягиваю свой паспорт. На посадочном талоне ставят печать «Особый контроль».
– Пойдем отсюда на хуй, – шепчу я Бондареву. – Что это за особый контроль?!
Мне кажется, что сейчас с потолка спустится спецназ, нас положат лицами в пол, поведут в какую-то специальную комнату и будут долго обыскивать и брать мочу на анализы. Судя по глазам Бондарева, он думает точно так же.
Мы всё-таки почему-то идём на самолет. И даже заходим в него. Выясняется, что особый контроль означает то, что по какой-то причине мы не успели сесть в свой эконом-класс, и теперь нам полагается бизнес.
Мы вдвоём в пустом бизнес-классе. Я не помылся после вчерашнего концерта, и от меня пахнет потом. Кровоточит криво набитая татуировка. Ни разу за три недели я не стирал куртку, в которой валялся под койкой в купе, спал на пыльных диванах в гримёрках, помимо прочего, она обильно полита самым разнообразным алкоголем. Я снова чувствую себя шарлатаном. Смотрю на Бондарева на соседнем кресле.
Мы улыбаемся.
От нас отдаляется Краснодар, который я искренне успел полюбить, а я прошу у стюардессы принести что-нибудь из алкоголя.
У меня очень много знакомых. И друзей. Четыре друга, которых я могу назвать «настоящими друзьями». А это уже очень много. Было пять. Но Паша Хик, человек, за судьбу которого я никогда не переживал, он мог выпутаться из любой ситуации и помочь любому сделать тоже самое, разбился 29 декабря 2011 года.
Однажды я вписывался у него, и он поехал к бабушке в Нарву. Через три дня прислал смс: «Я в Берлине, вынеси мусор».
Новый 2012 год, я, моя девушка, её подруга и Паша должны были встречать в Таллине.
29 декабря он поехал в Кингисепп, поздравить родителей, а 30-го должен был приехать к нам в Эстонию.
Не приехал.
Позвонила его сестра Аня, сказала: «Паша никуда не поедет». Разбилась маршрутка.
Его опознали по татуировкам. На подмышке у него была набита зелёная собачка. С левой ноги по телу с переходом на руку был бамбук. По нему он должен был отмечать рост своего будущего ребёнка, ставить его рядом с собой каждый год и татуировать новый лист там, где будет его голова. А на части спины и левой руки была рыба. Если он поднимал руку вверх, то у рыбы обнажались зубы. По ним его и опознали. Моего друга Пашу.
Ещё у него был очень мощный магнит. К нему он привязал верёвку, и мы иногда ходили доставать со дна Невы всякие штуки. Ничего особенного ни разу не достали. Только один раз железную коробку, в которой был скелет крысы или хомяка, если это можно назвать особенным.
Этот магнит ребята положили на Пашин гроб, когда его хоронили. Верёвка торчит из земли. Её можно взять в руки и поговорить с ним. Как-то так, ребята, как-то так…
Москва
В Волжском такси в любую точку города стоит 80 рублей. Поэтому внутри я истекаю кровью от жадности, заплатив тысячу московскому таксисту. Оставляем вещи у Кирилла из «Пасош», идём в клуб.
Наш барабанщик Гришин и гитарист Толя уже приехали. Сегодня живой концерт. Хотя «мёртвым» ни один концерт тура не назовёшь. Мы обнимаемся, я успел соскучиться.
Москва безумна. Я подхожу к краю сцены, и десяток женских рук тянутся к паху. Что им там всем надо? Ладно, не отвечайте, я знаю. Предпочитаю отойти. Но когда у края сцены вижу двух целующихся девушек, не могу удержаться и присоединяюсь к ним. Надо всё делать импульсивно.
Во время исполнения «Грязи» накатывает знакомое ощущение обморока. Начинаются небольшие взрывы в голове, ноги становятся ватными. Я опираюсь на колонку, кричу последний припев и падаю в угол сцены. Часто дышу. Гришин встает из-за барабанов, помогает подняться. Нет, отпустило… Что там дальше по трек-листу?
Мой организм очень странный. Как-то я вёл в приёмный покой моего школьного приятеля Сашу, которого гопники избили железными прутами, с него ручьями текла кровь, в крови, которую он сплёвывал, отчетливо виднелись куски зубов. Я с интересом наблюдал, как после фарфорового дождя доктор зашивал мою рану. Маникюрными ножницами я доставал из руки пьяного Феликса осколки стекла после того, как он ребром ладони перебил шесть рюмок в великом кафе «Маяк».
Но я падаю в обморок, когда читаю про кровь и разнообразные увечья. Первый раз после «Моих показаний» Марченко, потом во время чтения Игоря Губермана (казалось бы, откуда ждать беды?). Но в своих тюремных мемуарах он очень уж правдоподобно описывал процесс, как зэки загоняют себе в член свинцовые шарики, чтобы член казался больше. Однажды упал, когда читал про приступ эпилепсии, встал с кровати, отложил ноутбук и упал.
Последний раз падал в метро, когда читал «Санькя» Прилепина. Там на трёх страницах описано, как главного героя избивают ФСБ-шники. Я почувствовал знакомое покалывание в голове, потом начались короткие разряды, будто бьют током, занемели руки и ноги. Я наклонился к сидевшей рядом женщине и сказал:
– Сейчас я упаду в обморок, и теперь это – ваши проблемы.
Самое крутое – это приходить в себя. Сначала вокруг абсолютная тишина. И темнота. Пространство перед глазами плывёт. Как будто находишься на дне океана – я там не был, но думаю, что на дне океана именно так. Попытка понять, где ты и что происходит. Приходит осознание того, что у меня есть тело. Все мышцы в руках и ногах начинает скручивать, будто старший брат делает тебе «крапивку». Сначала несильно. Потом всё сильнее. И вскоре боль становится невыносимой. Я начинаю кричать, размахивать руками и ногами. И сажусь на пол в вагоне метро. Озираюсь по сторонам. Много напуганных лиц.
– Всё в порядке?
Уже да. Немного трясёт, но это пройдёт через пять минут.
– Да, – улыбаюсь я. – Всё в порядке. Что за остановка?
Отыграли. Выдохнули. Последний концерт. Всё. Дальше как? Дальше разберёмся.
На концерт пришёл великий русский писатель Секисов.
– Секисов, – говорю я ему, – кончается твоё время. Я пишу книгу. Это будет великая книга о путешествии по России. И я напишу лучше, чем ты.
Он смеётся и желает мне удачи.
– Она мне не понадобится! Я непременно напишу очень заебись. Очень! – кричу я и наливаю всем виски. Сколько же мы его выпили за этот тур? Минимум литр на двоих в день. У нас так в райдере написано.
Хочется остаться подольше и продолжить чувство эйфории, но нет, нельзя. Пора.
Москва → Санкт-Петербург
Расположившись в купе, идём в вагон-ресторан отметить окончание тура.
Классическая поездная официантка с фиолетовыми волосами принимает заказ. Заказываем какую-то еду.
– И пятьсот грамм зелёного чая, – говорю я ей, как бывалый пассажир поездов.
– Того самого зелёного чая? – спрашивает она.
– Именно.
Вскоре нам приносят белый фарфоровый чайник с водкой и четыре столь же белых чашки.
Пьём. Говорим о музыке, о дружбе, о женщинах. Странно, что мы ни разу за тур не поссорились с Бондаревым. Хотя мы оба очень сложные в общении люди. Только ещё больше полюбили друг друга.
Гришин опять в кого-то влюбился на концерте. Он всегда в кого-то влюбляется. Толя рассказывает об «обхождении с бабами»:
– И я её беру за шею, – почему-то он на мне показывает, как берёт ее за шею, – и шепчу так в ухо: «Пойдём». И она моя.
Мы смеёмся.
А тур закончился. И это совсем не повод для смеха.
Санкт-Петербург
Как только мы сошли с поезда, накрыло сразу всё: усталость, голод, похмелье, отходняки… Я прислоняюсь к столбу на Московском вокзале и смотрю на безрадостное питерское небо, его уже столько миллионов раз называли безрадостным, что ему уже просто ничего не остается, как только всегда быть таким.
Беру такси, еду домой.
Покупаю Жене цветы. Она смущённо улыбается, встречая меня. Я тоже. Беру на руки кошку Зару, обнимаю Женю:
– Дождались, тёлки?
Меня шатает и трясёт. Кажется, дёргается глаз. Залезаем в ванну, Женя намыливает и моет меня.
Ложимся в нашу постель, где меня не было почти месяц. Занимаемся самым нежным сексом. Я кончаю, и тут меня начинает действительно трясти.