А была ли гитара? Может, и гитары никакой не было?
Раньше я очень часто оказывался в полиции. Тогда ещё милиции. Даже застал времена, когда были вытрезвители, и успел в них поночевать.
Однажды я помочился на ноги милиционеру. Зимней ночью мы шли с друзьями с Петроградской до Восстания. Нас было много, мы были пьяны. Я остановился, чтобы поссать в Мойку, в середине процесса кто-то очень настойчиво похлопал меня по плечу. Я обернулся, продолжая ссать. Это был милиционер. Я непонимающе смотрел ему в глаза и мочился на форменные начищенные сапоги. Он, казалось, был расстроен и даже не заметил осквернения казенного имущества.
– Я… Мы… Тут для кого, вообще?.. – обиженно мямлил он – совершенно недостойно офицера.
Оказалось, что, когда я выбрал место для справления естественных потребностей, прямо за моей спиной стояла милицейская машина. Я просто её не заметил. А они меня заметили.
Меня посадили в машину и отвезли в ближайшее отделение. Я прекрасно выспался на широких удобных нарах. Через пару часов меня разбудили и сказали, что я могу идти. Выйдя свежий и протрезвевший, я увидел своих несчастных друзей, мёрзнувших всё это время в ожидании меня. Мне в камере было куда комфортнее, чем им на улице.
А ещё, когда я учился в универе, меня забрали за распитие спиртных напитков на территории какой-то школы. Записали паспортные данные и отпустили. Как будущего юриста меня возмутило жуткое унижение моих прав гражданина и личности, поэтому я выразил свой гражданский протест тем, что стал блевать на ступеньки отделения милиции. Это не очень получалось, я засунул два пальца в рот, и протест удался.
Милиционеров моя акция, как и всякий протест, возмутила, и меня отвезли в вытрезвитель, откуда с утра я поехал к мировому судье, получил свой законный штраф за хулиганство и поехал сдавать криминалистику. Сдал на «хорошо», как сейчас помню.
А самая лучшая история случилась на день рождения Саддама. Я тогда устроил фарфоровый дождь. Бил тарелки об потолок. Никто не пострадал, только я. Один из осколков достаточно глубоко разрезал мне правое предплечье. Я наливал через рану водку и называл это «настоящей Кровавой Мэри».
А потом была большая драка, когда мы спустились за добавкой алкоголя. Нас было человек пять, противников восемь или больше. Четко помню Снега, бегущего по проспекту Чернышевского: за ним гонятся трое, он поливает их из газового баллона, не забывая громко материться. Я одного соперника победил и бегу на помощь к Саддаму, кидаю во врагов бутылку, разбиваю витрину магазина.
Всю драку наблюдали два милиционера из своей машины, но вышли только после разбитой витрины. Наши враги убежали, мы праздновали победу. Я праздновал в наручниках на заднем сидении машины.
Саддам аккуратно постучал в окно. Водитель приоткрыл.
– ■■■■■, – ласково сказал Саддам, – ■ ■■■■ ■■■■ ■■■■. Отпусти моего друга.
Саддам получил дубинкой по яйцам, а я уехал в отделение, где в течение часа рассказывал следователю с грустными усами, что я учусь на юриста, и сам хочу поступить работать в милицию, и не смог смотреть, как милиционеры безучастно наблюдают за дракой, поэтому, идя домой с выставки, посвящённой очередной победе русского народа над немецко-фашистскими захватчиками, и увидев драку, в которой участвовали незнакомые мне люди, я схватил бутылку с земли и бросил её в витрину, чтобы привлечь внимание милиционеров, таким образом завершив драку и предотвратив возможные человеческие жертвы.
К концу моей пламенной речи следователь заметно оживился и крикнул:
– Надо было в стекло машины кидать! Погоны зря носят!
– Да! И про честь мундира еще не забывайте, – добавил я.
Потом я показал разрез на руке. Около пяти утра меня доставили в больницу, где в коридоре меня ждал милиционер («С конвоем привели, как опасного», – думал я не без самодовольства), а доктор достаточно быстро зашил рану. После чего он ушел досматривать свои врачебные сны, а молодая медсестра, с которой мы успели подружиться, вывела меня из операционной через какую-то тайную дверь, а потом и через чёрный выход больницы. Надеюсь, ей за это ничего не было.
Мне вот не было. Ни в одном из трёх вышеописанных случаев милиционеры даже не дали мне подзатыльника. Не знаю почему. Наверное, мне просто везёт.
На выходе из клуба ко мне подходит охранник. Мужчина лет под пятьдесят, с такими усами, какие обычно носят бывшие офицеры, прошедшие Афганистан. Подходит и благодарит за концерт. Говорит, что вспомнил молодость и даже хотел потанцевать. Танцевать не стал, но скачает все наши альбомы и будет слушать в машине. Жмёт мне руку. Обнимаемся.
Разговариваем с симпатичной татаркой об исламе. Она говорит так, будто ежесекундно фоткается для инстаграма[1].
Выхожу покурить из гримёрки, ко мне подбегает девочка и, словно кошка, начинает тереться пиздой о мою ногу, что-то приговаривая о любви к моим стихам. Я в ужасе убегаю.
После концерта и улаженных недоразумений с полицией к нам в машину садятся две девочки. Я думаю, что это подруги Руслана, Руслан – что мои. Через двадцать минут одна из них начинает орать и пытаться открыть дверь машины на ходу.
– Дура, блять, – кричу я. – Давай отсюда!
Вытаскиваю её с подругой, оставляя их в ночной Казани.
Стоим на светофоре, подходит та, что пыталась выпрыгнуть:
– Вы наше такси?
Что-то не так с этими женщинами…
– Привет… У меня тут книга Стюарта Хоума лежит… Не твоя?
– Нет, я вообще не знаю, кто это.
– Понятно… Я у тебя в прошлый раз перчатки забыл, так…
– Их Кирилл забрал. Сказал, что завезёт к тебе.
– Ага. Так я когда был-то у тебя, твой комп полетел… Я в этом понимаю немного, мог бы помочь…
– Спасибо, уже починили.
– А вот это как раз кстати! Мне срочно нужно одну программу скачать, а у меня ноутбук сломался, и я…
– У меня интернет отключили, не заплатила вовремя.
– …
– …
– Слушай, у тебя сахар есть?..
Казань → Екатеринбург
– Слушай, – говорю я Феликсу. – А ты понимаешь, что у нас сейчас шесть концертов подряд, потом сутки в поезде, а потом снова шесть концертов подряд? Мы не сдохнем?
– Мы сдохнем, – соглашается он.
Во встрече на ижевский концерт человек двадцать, организатор пишет, что ещё не совсем понятно с местом, где нам играть.
Мне очень стыдно, но я пишу организатору, что мы вынуждены отменить концерт. Простите нас, удмурты, мы ещё поедим перепечек и сыграем на кубызах. Обязательно.
Екатеринбург
■■■■ ■■■■■ ■■■■■ ■■■■■■■■■.
– ■■■■■■■■■■■, – ■■■■■■■ ■■ ■■■■■■■■■■■, – ■■■■■■■■■ ■■ ■■■■■■■■■ ■ ■■■■■■■ ■■■■ ■■■■. ■■■■ ■■■■ ■■■ ■■■■■ ■ ■■■■■ ■■ ■■■■■■■. ■ ■■■■■■, ■■■ ■■■■■■ ■■■■■■■ ■■■■■■. ■■■ ■■■■■ ■■■■■ ■■■■■■■■■■ ■■■■■■■, ■■■ ■ ■■■■■.
Я люблю Митю. Екатеринбург тоже.
Мы сидим в баре, где полтора года назад уже играли. На тот концерт приехала девочка из Уфы специально, чтобы пососать мне член. Это было очень мило.
А после того концерта мы вписывались у человека-Льва. Со своего телефона он показывал мне видео, как ломает руку какому-то парню, который кинул его на большие деньги. При этом в его глазах был такой детский восторг, как будто он хвастается новой игрушкой или умением ездить на велосипеде без рук.
– Зачем ты хранишь это видео? – спрашивал я. – Тебя же могут посадить из-за него.
– Ты думаешь? – спросил Лев, но видео не удалил.
Уже начинался рассвет, а Лев обнимал меня и говорил:
– Макс. С тобой я готов на всё. Серьёзно. У меня есть автомат. Хочешь пострелять из автомата?
Это было уже лишним.
В Екатеринбурге мы на два дня. Бондарев как-то прожил тут около года, поэтому знакомых у него много. Сначала мы пьём с Митей в каком-то ирландском баре, пьём водку и закусываем её груздями. Митя улыбается как всегда. Потом пьём в баре у Галкаева. Потом едем к кому-то в гости. Я чувствую себя дома. Часа в четыре Бондарев решает продолжать и срывается ещё куда-то, а мы с Митей едем спать. Наш хостел рядом с Митиным домом.
Почему-то расстояние от Митиного дома до хостела я решаю пройти пешком.
Я примерно знаю направление. Невероятная грязь. Я вижу стадион, который должен открыться к Чемпионату мира по футболу, и представляю, как должны будут удивиться какие-нибудь бразильцы, поселившиеся рядом со стадионом и попавшие в такую кашу.
Прохожу ночной магазин. Гопники у магазина орут друг на друга.
– Я не понимаю! Ты с нами?!
– Я-то со всеми! Да вот только со мной ни хуя, никто!
Я бы обошёл их. Но чистая тропинка проходит как раз рядом с ними. И конечно, они меня замечают.
– Стой, пацанчик.
Это хорошие гопники. Качественные, а не плюшевые, как в Питере. Но я среди таких всю юность провел, тут, как с собаками, нельзя показать, что боишься, а лучше и правда не бояться. Я вот не боюсь.
– Куда идёшь?
– В хостел, тут за углом.
– Неместный? – оживился один. Ага. Это если неместный, то, скорее всего, не будет заморачиваться с написанием заявления о краже и избиении, а просто уедет. Знаем, проходили.
– Да. Из Питера.
– А кого из местных знаешь? – стандартный вопрос, но я не слышал его уже лет десять.
– Рыжего. Бориса.
– Это кто такой?
– Поэт. Правда, не совсем местный. Со Вторчермета.
Вторчермет производит впечатление. Как я знаю, один из самых криминальных районов Екатеринбурга. И Вторчермет – это, конечно, хорошо и почётно, но поэт…
– Поэт? Стихи пишет?
– Тайга – по центру, Кама – с краю,
с другого края, пьяный в дым,
с разбитой харей, у сарая
стою с Григорием Данским, – читаю я с удовольствием.