Полежав три дня, Музыкант отправился опять в главк и поднялся на четвертый этаж, в тот отдел, где ему говорили – ждите… Ему сказали: надо подождать. И он пошел обратно.
Когда он ступил на лестницу, вокруг все потемнело, и он даже успел подумать: что-то произошло. Но что именно, он не знал, так как опустился на ступеньку, а потом стал съезжать вниз по лестнице.
На этом деле его и застала одна редакторша сценарного отдела по имени Рита. Она как раз поднималась на четвертый этаж и увидела, что кто-то съезжает с лестницы.
– Это что! – крикнула Рита и бросилась к Музыканту.
В сущности, ничего особенного не произошло. Он немного ослабел от своего постельного режима и от небрежения к питанию. Литерные талоны Музыканта еще не иссякли, но спускаться в столовую «Метрополя» было лень или он забывал. И все это привело к такому лестничному камуфлету.
– Что с вами? – спросила Рита, останавливая Музыканта в его движении вниз, которое совершалось нелепо, беспорядочно – то сваливались на следующую ступеньку левая нога и бок и тянули туловище, то перетягивало правое плечо и, когда голова стукалась о ступеньку, сваливался весь правый бок, а за ним, то есть, вернее, через него, перекатывалась и нижняя часть туловища с ногами. Что-то было, в общем, неразборчивое и утомительно бесформенное.
И Рита задержала это…
Членораздельно ответить, в чем дело, Музыкант не мог. Тогда она взяла его под мышки и стащила с лестницы более планомерно, а затем, частями, подняла и уложила в ближайшем холле на кожаный диван.
– Что? – сказал Музыкант, приходя в себя.
– Ну, как теперь? – спросила Рита.
– Не понимаю, как это вышло, – сказал Музыкант.
Он с трудом поднялся, покачнулся и сел на диван.
– А где вы живете? – продолжала Рита. – Вам, наверно, надо полежать.
– Я в «Метрополе», – сказал Музыкант.
– Ах, так, – она оглядела его, и в голове ее возникли какие-то смутные идеи. – Вы можете идти?
– Попробую.
IV
Она, несмотря на протесты, доставила его домой, то есть в гостиничный номер.
– Теперь ложитесь, – сказала она, приводя обеими руками в порядок расплющенную в блин подушку. – А где вы питаетесь?
– Вообще я здесь. У меня талоны, – сказал Музыкант.
– Покажите, – потребовала Рита. – Но у вас уже несколько дней не отоварено!
– Я, кажется, не выходил.
– Понятно, – она тряхнула головой, быстро спустилась в столовую «Метрополя» и, разыскав официанта, обслуживавшего столик, к которому был прикреплен Музыкант, провела с ним короткую беседу.
Вернувшись с едой, она стала устраивать вокруг Музыканта семейный уют. Она принесла также сто граммов водки.
Дело в том, что в «Метрополе» к завтраку, обеду и ужину живущим там гражданам по спецталонам полагалось по двести грамм водки. Понятно, что получить эту водку фактически было невозможно. Но кто мог, тот ловчил и иногда получал, имея за собой слабую поддержку закона. Рита, коренная москвичка, в совершенстве разбиралась не только в многочисленных обязанностях, но и в некоторых правах граждан, и ее расплывчатые мечты принимали все более конкретные формы. И мысль четко работала.
Пока она хлопотала, сервируя стол, Музыкант со своей кровати наблюдал за ней и размышлял, и его мысли принимали все более странный оборот. «Вот я лежу здесь, в номере "Метрополя", – думал он, – и эта девушка что-то делает вокруг меня. Ну что ей надо? Что? Конечно, всякий живой мужчина представляет известную ценность. И вот номер. И это литерное снабжение. Ага: конечно, снабжение».
Она заставила его выпить отпущенную водку, которая ему не понравилась. «Я отвык, – подумал он. – Да, довольно миленькая эта…»
– Как вас зовут? – спросил он.
– Рита.
«Ага, – Рита. Я представлю себе, что, предположим, она прилегла бы здесь, на эту метрополевскую койку. Ну и что? Она не производит впечатления дуры и, наверное, понимает, что выгод от этого было бы мало. И что ей толку хлопотать из-за нескольких дней…»
Музыкант внимательнее оглядел ее. Да, миленькая, но ничего такого нового. И вдруг он подумал: «А вот для Роньки это было бы совершенно ново. Даже трудно представить себе, что бы он чувствовал рядом с такой молодой женщиной один в этом номере. Как бы у него тяжело забилось сердце в момент, когда он понял бы, что они одни и что сейчас можно и нужно что-то сказать и сделать. Что-то совершенно непривычное, неестественное: скажем, взять ее за руку… "Да это невозможно, – думал бы он, – она, наверное, страшно удивится. Трудно представить себе, что она сделает". И у него уже на самых обычных фразах стал бы пресекаться голос. И он пугался бы, что она заметит это и все поймет. Паршивые бабы, – со злостью подумал Музыкант, – ужасно, как просто это делается. Вот у этой наверняка кто-то есть. И он получает удовольствие без всяких переживаний».
Выпитая водка сильно подействовала на Музыканта, и его окатила волна ярости. «Сволочь, – подумал он, – сволочь проклятая, вонючее дерьмо. Затолкать бы эту сволочь куда-нибудь, чтоб ноги торчали. А вместо того эта баба будет доставлять ему удовольствие. Вот уже вечер. Нет, я должен что-нибудь сделать!»
Музыкант поднялся и, разок качнувшись, прошелся по комнате.
– Да, что-то неважно, – сказал он, – вы, наверное, торопитесь?
Рита за время, пока он ел, – довольно вяло, несмотря на долгую голодовку, – совершенно оформила свои деловые идеи. Ей очень не хотелось бы торопиться. «Но как это сделать?» – думала она.
– Пожалуй, вас еще нельзя оставлять одного, – сказала она неуверенно.
– Ну и не оставляйте, – сказал Музыкант.
«Так, – подумала она, – если он станет меня укладывать на эту красивую кровать, то что мне делать? Этого делать нельзя. Он подумает, что я просто блядь и даже хуже – догадается, что меня заинтересовали его спецталоны. Нет, этого никак нельзя».
«Ну да, – думал он, – конечно, я могу просто сказать, что я страшно одинок, а с ней так хорошо, и почему бы нам не побыть вместе как следует. Да и вообще, можно ничего не говорить. Но ей будет совершенно неудобно так сразу и начать: "Что я о ней подумаю потом", и т. д., и т. п. Ну, иногда женщины машут на это рукой: "А потом он подумает, что я в него сразу влюбилась". Ну, предположим. Но она прямо с работы и совершенно не готовилась снимать меня с этой лестницы и провожать в номер. Пока что она имеет достаточно задрипанный вид. Если она собирается куда-нибудь, она еще должна привести себя в порядок. Скорее всего ее белье никак не отвечает моменту. А это уже для них серьезно».
И тут вдруг опять его настигла мучительная мысль: «Бедный Ронька! Он бы ничего этого не думал. То есть даже в голову бы ему не пришло. Он бы вообще не верил, что может увидеть ее голые плечи и тем более что-нибудь дальше. Он и не представлял бы себе, что на ней есть вообще какое-то белье. Для него все это было бы чудом и потрясением. А это животное тут вертится и убирает посуду. Белье на ней, конечно, не то, и это ее смущает. А предложить ей пойти в ванную и сперва помыться было бы все-таки грубовато. Надо ее отпустить».
Но тут Музыкант вспомнил о той сволочи, которая, возможно, ожидает своего удовольствия. «Я тебе дам, гнида, удовольствие», – подумал он и довольно внятно скрипнул зубами.
Рита, устанавливая посуду на поднос, между тем думала: «Ох ты, Боже мой! Все может обломиться. Эта вечная спешка. Проклятая торопячка. То воды нет, то мыла нет, то еще чего-нибудь нет. Не помоешься, не переоденешься. И что там у меня внутри – страшно представить. Но не будет же он меня так сразу обнюхивать. Нет, все-таки надо уходить. Ну, предположим, я уйду, и что? Прийти завтра навестить? Нет, не годится. Это уже будет кристально ясно – зачем я пришла. А где я его найду? Какие могут быть гарантии? Ну что за человек? Ну если бы он меня обнял, толкнул на эту красивую кровать и как-нибудь по-быстрому… А там уже впопыхах все сделалось бы…»
Музыкант, качнувшись, подошел к Рите и, взявши ее за плечи, потеснил к кровати. Она изумленно подняла брови. Взгляд у нее был испуганный, недоумевающий, и она сильно задышала носом, так что слышалось громкое сопение.
Музыкант стал расстегивать пуговицы ее платья. Это было хуже всего.
– Умоляю вас, умоляю, – задохнулась Рита, – я сама. Только погасите свет!
– А, – сказал Музыкант, – ну, ладно.
Потом, пока он, заложив руки за голову, лежал и рассматривал потолок, она успела, быстро соскочив с кровати, сгрести комом свои вещи и исчезла в ванной.
«Вот тебе, сволочь, ешь!» – думал Музыкант.
V
Рита вышла из ванной свеженькая до того, что казалась даже нарядной. Она опустила голову, так что лицо было в тени, подошла к кровати, сказала: «Милый», – и поцеловала Музыканта в голое плечо.
Музыкант потрепал ее по затылку. Она осветилась улыбкой и сказала:
– Можно тебя пригласить на обед?
– Какой еще обед?
– К моему дяде. Пожалуйста!
Музыкант неопределенно хмыкнул.
– А куда ты собралась? – сказал он. – Спать надо.
– Как, опять? Ну ладно, – смущенно сказала она, – только можно отсюда позвонить по телефону?
– Куда это? – нахмурился Музыкант.
– К себе, на квартиру.
– А кто у тебя там?
– Никого там нет.
– Зачем же звонить?
– Ну, знаешь, – если телефон работает, значит, все в порядке. Я когда задерживаюсь, всегда звоню, для спокойствия.
– Задерживаешься? – спросил Музыкант, слегка поворачивая к ней голову, лежащую на закинутых руках.
– Я ночую у дяди, – сказала Рита. – У меня квартира далеко.
Она набрала свой номер и услышала гудок. Еще. Еще.
– Все в порядке, – она повесила трубку. – Я сейчас.
Она опять исчезла в ванной.
Музыкант лежал в приятном покое. У него до сих пор перед глазами появлялись красивые цветные пятна. Потом возникла какая-то ветка с ярко-синими цветами, и он неторопливо рассматривал ее.
Да, Роня бы вел себя совершенно иначе. Вот он не свешивал бы с кровати голую ногу. Он убрал бы ее под одеяло. Ему было бы стыдно своей ноги. А сейчас он целовал бы эту подушку. Музыкант убрал ногу под одеяло. «И после этого отпустить ее неизвестно куда, к этой сволочи в какой-нибудь нужник?! Лучше я ей голову провалю», – думал Музыкант.