– Будет исполнено, сэр.
– Прежде чем уйти, капитан… ваш мундир. Оставьте его на… – Как же это называется? Я забыл слово! – …на… положите его там!
– На койку, вы хотите сказать? Но, майор, учитывая мое положение – мое достоинство… Что подумают люди, если увидят меня там в грязном… то есть в таком виде, как сами?
– Вероятно, вы правы.
– О, благодарю вас, майор, я знал, что вы поймете. – Капитан Фрэнгл стал пятиться к двери, но я одернул его еще раз.
– Команды «исполняйте» не было, капитан. Я вынужден настаивать на полной инспекции. Но вы можете подвергнуться ей прямо здесь, а не на глазах ваших людей. Надеюсь найти вас раздетым к моему возвращению после обхода верхних этажей.
С этими словами (которые давали гарантию, что некоторое время у капитана не будет возможности побеседовать с Моусли или кем-то еще, кто мог бы взглянуть на мой обман более подозрительным глазом) я повернулся к нему спиной и стал подниматься по винтовой лестнице на следующий этаж.
Квартира лейтенанта Моусли являла собой образец педантичной преданности уставу. Стены были окрашены в тот же тусклый оливковый цвет, что и металлические спинки кровати или стенной шкаф. Мундиры в шкафу были развешаны словно для инспекции. Убежденный в полной безнаказанности, я достал лучший из его мундиров и натянул на себя брюки. К счастью, у лейтенанта была хорошая фигура, и его штаны оказались мне впору. Ворот рубашки был немного слабоват, но я мог потуже затянуть галстук.
Галстук! Он едва не поставил под сомнение всю мою затею. Я никогда в жизни не носил галстук, и даже если бы носил, мне наверняка не приходилось бы его завязывать. Я попытался на ходу придумать один-два узла, но у меня никак не получалось то, что я видел на шее Фрэнгла. Отчаянно вышвыривая из офицерского сундучка Моусли все, что попадалось, я надеялся найти галстук с уже завязанным узлом. Вместо него мне попалось «Карманное руководство», где на странице 58 оказалась инструкция по воинскому галстуку-самовязу. Будильник на подоконнике отсчитывал минуту за минутой, а я все вертел и вертел в руках сводивший с ума кусок шелковой ткани. Наконец один из образцов как-то получился (он назывался слабым узлом). Это занятие меня так измотало, что я чуть не позабыл снять серебряные шпалы с плеч кителя Моусли и прицепить на их место золотой дубовый лист с шинели, которая была на мне. Затем я попытался втиснуть ноги в парадные полуботинки Моусли.
Не тут-то было. Они оказались мне малы. Я сунулся в следующую квартиру. (Табличка на двери известила, что это апартаменты «кап. К. Куилти, мед. сл.».) Полуботинки Куилти, хотя по качеству наведенного блеска им нечего было делать рядом с обувью Моусли, подошли превосходно. Заметая следы кражи, я оставил в шкафу Куилти полуботинки Моусли.
В качестве завершающего штриха я подобрал в беспорядочной куче личных вещей Моусли потрепанный экземпляр «Солдатских шуток». Затем, щеголяя напяленным мундиром, я предстал перед раздетым и пребывающим в унынии капитаном Фрэнглом.
– Я нашел то, что искал, капитан. Вы можете одеться и проводить меня во двор.
Капитану Фрэнглу удалось добиться тишины (а ведь предполагалось, что они стоят по стойке «смирно»!), просто подняв руку. После того как он устроил подходящий к случаю разнос подчиненным, я приказал ему взять Моусли под арест. На руки лейтенанту надели наручники, на ноги – кандалы, в рот вставили надежный кляп.
– В этой моей руке, – объявил я наилучшим из своих сценических голосов, подняв правую руку с прихваченным в квартире лейтенанта журналом, – неопровержимое доказательство, что этот человек, известный вам как Моусли, в действительности – самозванец, шпион, агент и орудие Господства. Впервые подозрения Верховного Командования пали на него в Шредере, когда он в одиночку отправился на подвергнутую бомбардировке электростанцию… – Дыхание присутствующих стало учащенным. – Капитан, есть ли поблизости точило или что-то в равной мере подходящее для разжигания огня?
– У меня есть зажигалка.
– Предайте, пожалуйста, эту так называемую «книжицу шуток» огню. Уже причиненный ущерб невозможно исправить, но врагу по крайней мере не удастся добраться до этого рапорта. Слава Богу, мы вовремя пресекли их планы.
Пока горели «Солдатские шутки», лейтенант Моусли изо всех сил старался освободиться и мычал:
– Мм-мф! Мм-мф! Нн-н! Мм-мф!
– Капитан, полагаю, у вас есть надежная одиночная камера, в которой этот человек мог бы подождать суда?
– У нас есть, но сейчас там сидят десять любимцев. У нас все забито… под завязку, как я докладывал вам, но конечно… если вы требуете…
– Уберите любимцев куда-нибудь в другое место. Моусли необходимо содержать в полной изоляции. Он будет получать хлеб и воду два раза в день – под моим личным наблюдением. Известно, что этот человек – настоящий дьявол в деле соблазна. Мы не можем дать ему шанс. Что касается его квартиры – в ней поселюсь я сам. Может быть, там обнаружатся и другие припрятанные документы.
– Да, сэр. Это все, сэр? Могу я позволить людям разойтись?
– Пока нет. Я должен проследить за водворением Моусли в одиночку, а затем мне хотелось бы сделать обход тюрьмы в вашем сопровождении. Если я отложу это до утра, пойдет насмарку весь смысл этой инспекции. Я уверен, что вы прекрасно меня понимаете, капитан. Не так ли?
– Несомненно, – заверил меня старик, – все кристально ясно. – Но, по правде сказать, выглядел он немного озадаченным.
Изложить дело так, чтобы он понял, оказалось достаточно просто.
– Вот теперь, мой дорогой капитан, можете разъяснить собственный способ бухгалтерского учета. – Капитан несомненно понял, ему действительно стало все кристально ясно.
Таковы уж чудеса воинской дисциплины. Охранники стояли по стойке «смирно» до двух часов ночи и все это время вели себя не хуже церковных мышей. Между тем я отобедал (это было лучшей едой с тех пор, как я оказался на Земле, и самым сердечным приемом в моей жизни), затем мы вместе с Фрэнглом совершили неторопливый обход тюремных блоков. В первом же…
Не выразить словами: скученность, вонь, не отвечающее нормам санитарное оборудование. Поскольку маломощный аварийный генератор тюрьмы работал главным образом на систему безопасности, единственным освещением камер были забранные решетками окна. Все напоминало средние века. Страдания на страданиях, от камеры к камере. И это лишь первый блок!
– Сколько здесь таких еще?
– Кроме этого, девять.
Пройдя только несколько камер, выхватывая лучом фонарика эти скопища поникших, но все еще гордых тел (так разительно отличавшихся от рыхлых телес стоявших во дворе охранников), встречаясь с их тоскливыми, молящими взглядами, я почувствовал, что почва уходит из-под моих ног. Жалость терзала меня, ярость, казалось, вот-вот вырвется наружу. Зачастую щенки, менее склонные к беспрекословному повиновению, подходили к решеткам и протягивали сквозь прутья руки, прося пищи. Капитан Фрэнгл с негодованием отталкивал их. Мне стыдно признаться, что я терпеливо сносил его поведение. Я все еще боялся, как бы он не принял мои гуманные порывы за нелюбовь к Дингам и не заподозрил бы неладное.
– О сэр, – заскулил очередной щенок, – нет ли у вас кусочка чего-нибудь съесть? Из сострадания, сэр, немного еды!
– Еды? Ты получишь еду, маленький сукин сын! Ты испробуешь этот кулак, если не уберешься подальше. Еды? Если ты голоден, то вини в этом своего отца – только знаешь ли ты, что такое отец! За стенами тюрьмы достаточно еды, было бы желание собирать ее.
Подобное оскорбление выходило за всякие разумные рамки, и я достаточно резко осадил капитана.
– Но это их вина, майор; я заранее прошу извинить меня. Мы отправляем партии из нескольких сотен мужчин на уборку урожая в соседние фермерские хозяйства. На дворе август, еда гниет на корню. Урожай поедают птицы, но эти чертовы любимцы так ленивы, что не желают шевельнуть рукой, чтобы набить собственный рот.
Хотя это не заслуживало никакого доверия, я решил для себя обязательно проконсультироваться с менее заинтересованным авторитетом – если, конечно, будет время.
Время – с ним было хуже всего! Хотя я чувствовал себя обязанным выжать все возможное из своей лжи и во что бы то ни стало использовать неограниченную власть на улучшение условий жизни и (если удастся) освобождение этих тринадцати тысяч любимцев, у меня не было сомнения, что каждый новый час, проведенный с Фрэнглом, делал мое разоблачение все более неизбежным. Маска с меня сползала и сползала…
Но если я смогу освободить их этой же ночью, то не только окажу услугу пленникам, но и сам смогу исчезнуть, потому что такое громадное количество беглецов сыграет роль дымовой завесы.
– Я намерен осмотреть все десять блоков, капитан, но вам незачем сопровождать меня. Просто оставьте мне ключи. И те, которыми запирают блоки, и от всех камер.
– Это невозможно, майор. Мы не пользуемся ключами. Все замки электрические. Их нельзя сломать, вы ведь знаете… электричество!
Он, казалось, вкладывал какой-то особенный смысл в это заявление, и я глубокомысленно кивнул. Получив одобрение, капитан продолжал:
– Электричество – самый могущественный слуга человека. Оно – открытая дверь в завтра. Это еще одна лампа Аладдина. Я люблю электричество, и электричество любит меня.
– Замечательно. Я тоже его люблю. Но кто здесь электрик – человек, который может открывать двери? Я хочу закончить инспекцию с ним.
– У нас нет электрика – в прямом смысле. Есть унтер-офицер Палмино – он у нас делает подобные вещи, на любительском уровне. В нем самом нет ничего изысканного, понимаете, но все это он поддерживает в рабочем состоянии.
– Позвольте мне взглянуть на щит управления замками камер и пришлите сюда Палмино. А сами тем временем приведите в порядок вашу бухгалтерию.
Фрэнгл сжал мою руку в безмолвной признательности. У него не было нужды в речах – он просто сунул мне пять стодолларовых банкнот. Я положил взятку в карман, и глаза капитана Фрэнгла наполнились слезами.