Наконец Любимая Матушка смогла скрыться за ширмой. Туман плывет перед моим взором и ком подкатывает к горлу, стоит мне заставить себя вспомнить веселую улыбку матери и дружеское помахивание рукой, когда она убегала за кулисы, а затем скрылась за задником сцены. Ее роль была сыграна, и теперь Кли догоняла остальных любимцев на пути к Холму Игле. Никогда, никогда мне больше не встретиться с ней! Какой милой была она в те последние мгновения! Как трудно поверить, что она покинула Землю и меня навсегда!
Но тогда не было времени по достоинству оценить несказанную прелесть этого мгновения, потому что Святой Бернар наносил мне многочисленные удары широкой деревянной рейкой, превращенной им в меч. Удары смягчались подушками на моих боках и крестце. Воя от притворной боли и бестолково размахивая рапирой, я носился по сцене. Покружив достаточно, я умчался за левую кулису, чтобы обежать задник и появиться с правой стороны. Теперь за задником остались только Палмино и его четверка. Все любимцы сбежали. До полуночи оставалось четверть часа.
Я покружил по дворцовому двору, несколько раз метнулся то в одну, то в другую сторону сцены, затем бросился за ширму (где, по мнению зрителей, все еще сидела дрожавшая от страха Кли), чтобы ухватиться за конец так называемой вуали, которая, когда я стал вытягивать ее, оказалась вдвое длиннее сцены. Но присутствовавшим было не до подобных шуток. Они все громче требовали голову Святого Бернара. Тайну исчезновения Салями можно было сохранить, лишь зайдя так далеко.
В этот момент Святой Бернар, надеясь, видимо, оживить представление, нанес удар, который пришелся по мне, а не по подушке. С криком подлинной боли я рухнул прямо на дворец Ирода. Самсон в филистимлянском храме вряд ли больше радовался столь же мгновенному успеху. Содрогнулась эклектическая мешанина холстов, послышался угрожающий треск. Святой Бернар успел выдернуть меня на сцену, прежде чем все это высокохудожественное сооружение рухнуло мне на голову.
Подобно раздвигаемым покровам таинств храма, дворец Ирода треснул почти до основания по центральному шву и развалился вправо и влево, открыв на всеобщее обозрение распахнутые ворота, через которые отбыли любимцы. Но они уже не были распахнуты так широко, как мне хотелось бы, причем ширина прохода ежесекундно сужалась, потому что Палмино и четверо его товарищей очень спешили их запереть. По плану, Плуто должен был дать сигнал к закрытию ворот только после нашего со Святым Бернаром выхода за пределы тюрьмы. Мы слишком поздно бросились вперед, чтобы помешать закладке на место наружного запорного бруса. Палмино перехитрил нас.
Охранники, находившиеся под впечатлением от спектакля, не сразу взяли в толк всю глубину свалившегося на них обмана и не смогли быстро воспрепятствовать нашему стремительному броску к дверям казармы. Когда же до них дошло, что все остальные любимцы удрали за ворота, основная масса зрителей совершенно позабыла о нас двоих и принялась крушить ворота в надежде сбить их с петель. Однако пятеро все же бросились в погоню за нами с требованием остановиться. Поскольку они были не при исполнении и без оружия, мы позволили себе проигнорировать их оклики.
Не было ничего проще, чем взлететь по лестнице в квартиру Моусли, выпрыгнуть в открытое окно и добежать до Холма Иглы, если бы, к большому несчастью, я не споткнулся.
Пятеро охранников тут же навалились на меня, но Святой Бернар ринулся на подмогу, колотя их своим деревянным мечом, который, однако, сломался возле самого эфеса. Я не без усилий поднялся на ноги и, сорвав накладной нос и фальшивые усы, призвал охранников к порядку
– Если вы посмеете поднять на меня руку, я отдам вас под трибунал!
– Иисус Христос, это же майор!
Они обомлели в замешательстве, не соображая, то ли броситься на нас, то ли подчиниться моему приказу, дав Святому Бернару время схватить одну из прикроватных тумбочек и швырнуть ее в них. Трах! О-оп! Бах! Поделом вам!
Мы бросились вверх по лестнице в апартаменты Моусли. Святой Бернар выпрыгнул в окно как раз в тот момент, когда я запер за собой дверь и мог мигом последовать за ним, если бы не мой костюм. Он был напичкан таким количеством подушек, что протиснуться в оконный проем мне не удалось.
– Быстрее! – торопил Святой Бернар, показывая на далекие фигуры последних любимцев, стекавшихся к Холму Игле, вокруг которого, казалось, разрасталось сияние розоватого света. – Господа уже там,
Выбираясь из костюма, я был вынужден сбросить и половину своего мундира, а затем выскочил на карниз под окном. Слишком поздно! Со всех сторон нас окружали вооруженные Динги!
Солдаты обступали Святого Бернара, и я бросил ему свою рапиру. Он храбро отбивался от их электрических пик, но его песенка с самого начала была спета. Охранники исправительной тюрьмы выламывали дверь у меня за спиной.
Какой-то офицер с рукой на перевязи (настоящий майор Уорсингтон?) обратился ко мне в мегафон:
– Лучше прыгайте с карниза, Белый Клык. У нас есть приказ взять вас живым. Охране тюрьмы его не давали.
Вдали над гребнем Холма Иглы стали подниматься в небо первые возвращавшиеся любимцы. Вскоре весь небосвод наполнился их великолепными, сверкающими телами. Золотой свет невообразимой красоты заливал всю сцену; даже солдаты армии Дингов повернулись, чтобы полюбоваться зрелищем. Это напоминало мне… что-то… что-то такое, чего я никак не мог осмыслить.
Однако Святой Бернар смог.
– Страшный суд!
Господа забирали к себе любимцев точно таким способом, какой Микеланджело предначертал шесть веков назад на стенах Сикстинской капеллы.
Дверь позади меня рухнула на пол, и я прыгнул в плен.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,в которой свершается казнь, а затем возникает спор
Я в тюрьме Дингов – и не в переполненной, битком набитой Сен-Клу (которая при всем ее убожестве и вопиющей нищете отличалась хранимой самими стенами громадной человечностью). Отнюдь нет. Высокая одиночная камера, стерильная, как операционная, лишенная запахов и звуков; здесь не на чем остановить взгляд: камера наполнена предвестьем. Я в ней не один. Нас со Святым Бернаром держат в заточении вместе, однако его состояние – зеркальное отражение моего, что лишь усугубляет ощущение отрезанности, одиночества, обреченности. Будь с ним вместе даже целая толпа, было бы то же самое – осужденные на смерть всегда одиноки. Друзья не приходят постоять у виселицы.
Виселица…
Нет, давайте-ка пока оставим эту тему. Давайте поговорим о…
Святом Бернаре. Святой Бернар был повержен даже больше, чем я. Во всяком случае, его уныние было более заметным. Сначала потеряв поддержку Сворки, затем утешение, которое давала ему горячо любимая Кли (последнее случилось из-за сотрудничества с презренными Дингами), он стал терять волю. Он больше не реагировал на окружающее; он не планировал новые побеги; он даже перестал петь.
Единственная возможность отвлечься от тревожных раздумий (я оставляю моим читателям возможность самим составить представление о предмете, поглощавшем все мое внимание) – глазеть из единственного окна камеры на полупустынную улицу глубоко внизу. Пятиместная виселица на переднем плане, хотя и не вполне доказательно, свидетельствовала о нахождении нашей тюрьмы в здании суда Сент-Пола, о котором с таким восторгом рассказывал мне мой конвоир еще в самолете. Платформа виселицы на добрых два метра возвышалась над уровнем дорожного покрытия, а главный ствол, поддерживавший поперечины…
Мы еще вернемся к этой теме. А пока сосредоточим внимание на перспективе, открывавшейся позади виселицы. Весь долгий день мимо здания суда шествовали граждане – Дин-ги: женщины в длинных нескладных платьях и мужчины в костюмах из не по сезону плотной ткани. Однако их поведение было настолько уныло однообразным и скучным (большинство просто маршировали, ать-два-левой, ать-два-левой, ать-два-левой, вытягиваясь в длинные, медлительные, прямые шеренги), что я вскоре уставал на них смотреть и начинал считать проходившие мимо автомобили.
Это занятие было не таким уж скучным, как можно подумать, потому что разношерстные грузовики, джипы и тракторы, еще использовавшиеся Дингами (легковых автомобилей почти не было), представляли собой прекрасный материал для анализа степени разрухи. Эта процессия древних машин – грохочущая, дребезжащая, изрыгающая клубы черного дыма, двигающаяся не быстрее двадцати пяти километров в час – могла стать бесценным материалом для Ринтинтина. (Тому, кто не знаком с его работами, необходимо дать небольшое пояснение: Ринтинтин из Эроса – величайший современный создатель механических скульптур. Мне довелось присутствовать на самой первой – и единственной – демонстрации «Смерти вертолета». Это событие я, как сокровище, навсегда сохранил в памяти и с радостью дал бы его пространное описание, если бы не опасение, что в данный момент оно неуместно.)
Как правило, проезжавшие автомобили были служебными. Я понял это по знакам, которые видел на столбах по пути в Шредер, намалеванных на бортах грузовиков или на флажках, полоскавшихся над капотами джипов. Они напоминали геральдику армий какого-то крестового похода: резисторный мостик, вздыбившийся на поле собольего и красного; диод, дремлющий на четвертичном поле горностаевого и зеленого.
Уделял я некоторое внимание архитектуре Дингов, но, по правде сказать, меня непрестанно отвлекала виселица. Архитектура же виселицы на редкость проста.
По прошествии двух дней пребывания в этом преддверии ада ко мне явилась первая посетительница. Это была Жюли, но ее облик так изменился, что сперва я подумал, не переодетая ли это шпионка Динго. (Заключение чревато развитием параноидальных наклонностей.) На ней было платье до полу с высоким воротом и длинными рукавами, какие носили женщины Динги, а красивые волосы скрывались под топорно изготовленным пробковым шлемом – такие я видел из окна на головах некоторых прохожих.
– Жюли! – воскликнул я. – Что они с тобой сделали?