х святынях. А что там кощунственного-то? Разве что лишь то, что написан тот очерк в виде сказа с использованием разных пословиц и поговорок. И что в том преступного? Чай, не церковную проповедь готовил…
А потом случилось и вовсе интересное. Вышла в свет моя очередная книга под названием «Блинчики деда Башкура». В ней собрал разные местные народные предания: о домовых, русалках и прочей нечисти, о чем народ из поколения в поколения друг другу рассказывал. Что уж в том преступного усмотрел человек, знакомством с которым я поначалу так гордился, ума не приложу. Но он, взяв на себя роль цензора, написал в нашу городскую администрацию письмо-отповедь, предлагая изъять из продажи весь тираж той книги. А изымать уже и нечего было: народ за месяц все раскупил. Мне лично о том письме ничего не сказали, «на ковер», как в былые времена, не вызвали. А сообщил через несколько лет по большому секрету один из бывших городских начальников, уже ушедший на пенсию. Видать, не понял Валентин Григорьевич, что кончились те времена, когда каждый шаг, сказанное слово проходили через фильтр партийной номенклатуры. А уж такое письмо-донос и вовсе сталинскими временами попахивает.
Последний раз встретил Валентина Григорьевича в Москве на очередном съезде писателей. Поздоровались сухо, без любезностей. И тут он вновь огорошил меня своим замечанием:
«Вы, Слава, как-то очень по-европейски выглядите…»
Что я мог ответить? Сказал, что со времен Петра I стиль русской одежды стал сугубо европейским и ходить в красной рубахе, подпоясанным кушаком или в азиатском халате стало непринято. Он не нашелся что ответить, да и мне не интересно было продолжать разговор. На том и расстались…
Добавлю, Распутин много позже приезжал в Тобольск по приглашению одного местного мецената и книжного издателя. Но вот встречаться с ним особого желания у меня не возникло. А вот на досуге перечитал несколько его рассказов и знаменитую повесть «Прощание с Матерой». И ощутил какую-то безысходность в рождаемом из-под пера автора всего происходящего. Тьму и сумрак. И не лучика света, который бы осветил, согрел душу читателя, пообещал хоть капельку радости в этой непростой жизни. Но, видимо, и такие книги нужны, где отсутствует радость жизни и конец героя предрешен. Печальный конец. Каждому из нас мир видится по-своему… Так уж он устроен. Человек…
…И была еще в 1994 г. другая встреча с литератором, чье имя было известно не только в России, а и во всем мире. Александр Исаевич Солженицын. Он возвращался из Америки в Россию и ехал из Владивостока в Москву, по дороге останавливаясь во всех крупных городах. Должен был заглянуть и в Тобольск как город исторический, бывшую древнюю столицу Сибири.
Ехал он как победитель после выигранного сражения весь в окружении журналистов и почитателей. По телевидению вещали, будто его очень интересует положение на местах особенно пишущей братии, и он по ходу дела собирает библиотеку местных авторов. Мои друзья заявили, только что не потребовали, чтоб я преподнес ему свои первые книги в память о Тобольске, ну и, само собой, взял у бывшего изгнанника автограф. Для истории, поясняли они…
Что они подразумевали под этим словом, сказать не берусь. Но послушал их и решил: а почему бы и нет? И утречком, прихватив с собой пару недавно вышедших книг, направился к Софийскому собору, где наш почетный гость должен был непременно появиться. Особо на встречу не надеялся, полагая, что охрана меня к нему и близко не подпустит. И вообще какую-то робость испытывал: кто он — всемирно известный человек, и я — только лишь сделавший первые шаги на сочинительском поприще. Так и хотелось повернуть обратно и плюнуть на всю эту глупую затею. Но это уже не в моих правилах: коль решился на что, доводи до конца. Короче, иду, сомневаюсь, но все одно — иду.
Глядь, и точно, ходит герой всех газетных передовиц неподалеку от собора. Свободно так прогуливается и вроде как даже без охраны. Ну, я, не теряя времени, прямиком к нему. Говорю, вот, позвольте преподнести труды свои, Сибири посвященные. А он смотрит с удивлением и задает вконец сбивший меня с толку вопрос:
«А зачем мне они? Мне их и положить-то некуда…» — и смотрит на меня так неприязненно, что я десять раз пожалел о том, что явился на эту встречу. И не знал что ему ответить. Действительно, а зачем они ему? Видать, приврали журналисты, что он огромный интерес к провинциальному писательству проявляет, у него наверняка и своих забот выше крыши. И что мне делать? Бросить свои книги ему под ноги и уйти развернувшись, словно оплеванный?
А тут как раз подскакивает к нему корреспондентка, вся в джинсу одетая, с вихрастой прической, темные очки на пол-лица и начинает что-то тараторить явно на английском языке. Следом за ней переводчица, воспроизводит все сказанное уже по-нашему. Из сказанного понял, что сейчас следует писателю зайти в Покровский храм, его там уже батюшка ждет для исповеди, и операторы с включенными софитами готовы заснять сам исповедальный момент. Он в ответ покивал согласно и тут же под надзором джинсовой дамы проследовал ко входу в собор, там перекрестился как положено, и внутрь вошел. А я стою со своими книгами и проклинаю друзей-товарищей, что надоумили меня выступить в роли дарителя, будь они трижды неладны.
Отошел в сторону, смотрю, стоит знакомый мне парень явно из органов, но в штатском и кривенько так улыбается, видать, все слышал. А мне все одно терять уже было нечего, спрашиваю его:
«Скажи, дорогой, а что это иностранцы им вдруг командуют? Приказывают, куда идти, где стать, чем заняться».
«Так он же не за свой счет через всю Россию катит, то одно английское телевизионное агентство (Эй-би-си вроде бы) оплатило ему и дорогу и контракт подписало на съемки, где каждый его шаг прописан. Куда ж ему теперь деваться, они, как говорится, всем процессом и руководят. А ты как думал?»
«Да что я думал, ничегошеньки не думал. Просто хотел с человеком встретиться, поговорить, книги свои вручить. И все дела. Что в том плохого?»
«Ладно, — тот отвечает, — давай свои книги, мне все равно его до поезда провожать, а там вручу кому. Не переживай. Посмотрел на это диво, можешь обратно возвращаться. Его сейчас на званый обед повезут с руководством нашим, туда тебе точно хода не будет».
Я, конечно, догадался, о каком руководстве речь шла, с тем самым, которое за ним раньше следило денно и нощно. А теперь вот принимают его торжественно и с почетом, как царскую особу. Вот ведь как жизнь повернулась. Вручил я тому парню в штатском свои книги в надежде, что не обманет, передаст книги кому надо, и отправился домой с самым препоганым чувством. Решив, что ни на одной такой встрече ноги моей больше не будет. Домой вернулся и смешно стало: сюжет прямо по Гоголю. Встреча Чичикова в уездном городе N. Только какая мне в той сцене роль досталась, так до сих пор и не решил… Провидец все-таки был Николай Васильевич. Столько лет минуло, а Россия все той же осталась…
…Были еще встречи людьми, чьи имена, известны любому хотя бы минимально начитанному человеку. Один из них Евгений Евтушенко, прошедший долгий творческий путь начиная с эпохи почитания великого диктатора и до наших дней. Не знаю, каким образом он очутился в Тобольске, но творческая общественность оказалась попросту не готова к встрече с ним, и предназначенный для этих целей зал заполнило менее десятка человек. Запланированного выступления не получилось, и поэт плавно перевёл разговор об историческом прошлом нашего города. И тут выяснилось, что в дореволюционное время в Тобольске служил врачом его родной дед. Он и спрашивает, может, кто работал в местном архиве, встречал его имя? Ну, народ на меня показывает. Поднапряг память, вроде попадался мне в архивных поисках человек с такой фамилией. Но для этого нужно все свои выписки поднимать. Да и не скажу, смогу ли найти. Но обещал порыться в записях, и если что найду, то сообщить. Но сразу за это дело не взялся, а потом узнал, что вскоре Евгения Александровича не стало и необходимость в поисках его предков отпала как бы сама собой.
А еще была встреча все в том же Тобольске с известным современным прозаиком и драматургом Юрием Михайловичем Поляковым, что долгие годы возглавлял когда-то весьма популярную «Литературную газету». Когда-то он давал мне рекомендацию для вступления в Союз писателей. И, самое интересное, узнал меня и разговор у нас получился вполне доверительный и дружественный. Вот тогда и рассказал ему о своих встречах и с Распутиным, и Солженицыным.
«Почему, — спрашиваю, — вели они себя так, словно боги, на землю спустившиеся? Кто им на это такое право дал?»
А он и отвечает: «Так у нас, в России, во все времена было принято из обычных людей пророков делать. Особенно если начальство тому поспособствует. Это уже не от нас зависит. Там, наверху, решили и все. Пошло-поехало. А народ и рад, идут к ним со своими бедами и печалями, мол, помоги, батюшка, заступись. Перед кем заступаться? Перед высоким руководством, что того заступника в пророки назначило? С тем и живем…»
Согласился я тогда с ним, понял: плетью обуха не перешибешь. И уж коль назвали кого классиком, так тому и быть. И как тут не вспомнить товарища Карла Маркса, который говорил о расслоении общества на классы, а это рано или поздно приведет к противостоянию меж ними. Кто же, как не советская власть заложила деление творческих людей на избранных (классиков) и… всех остальных, в когорту ту не вошедших. Значит, имели советские вожди на этот счет какое-то свое скрытое от прочих мнение, от которого мы пока не желаем или не хотим отказываться.
КАЧЕЛИ-КАРУСЕЛИ
Качели изобретены были еще в незапамятные времена и у многих народов считались вещью сакральной, мистической. Среди русских песен можно найти массу, сюжеты которых связаны именно с качелями, когда каждый норовил проявить свою доблесть» храбрость, отвагу. Сейчас, когда на детских площадках видишь раскрашенные столбики высотой чуть выше метра, то остается лишь вздохнуть» подумав, вот ведь как измельчал народ, куда им до наших высот!