альней запашки. Он и освободил несчастного, так и не разобрав в темноте, кто перед ним находится. Страдалец же как был голышом, так и ударился бежать, а утром, уже разжившись кой-какой одежонкой, заявился ко мне, слезно прося дать опохмелиться. Глянув на его распухшее лицо со щелками глаз, сжалился, вылил что было в заначке, от закуски он наотрез отказался. Придя в себя после второго стакана, самостийный авторитет пообещал всех сжечь, расстрелять, повесить. А потом надолго исчез и объявился лишь по первому снегу тихий и присмиревший.
Но вот ни один из сельских мужиков, сколько я их о том ни спрашивал, не подтвердил случившееся. Не было такого — и все тут. Сам в лесу уснул, а почему голый?.. Так кто его, пьяного, знает?
Отказавшись от роли смотрящего, Вакула нашел иной вид тихого вымогательства выпивки и без приглашения заявлялся на все свадьбы, дни рождения и похороны, где изображал из себя лучшего друга семьи и всегда оказывался в центре стола. Бабы первое время шумели, а потом как-то попривыкнули к его самозванству и махнули рукой, даже выделяли место для ночлега, когда он не мог стоять на ногах.
Хозяйство в доме Вакулы тянул на себе тот самый Дед, как его все называли и в глаза, и заочно, которого и разыскивал приблатенный парень. Попал Дед в наши края уже в солидном возрасте после какой-то там по счету отсидки и крепко осел без паспорта и прописки в том бесхозном доме. Оказался он неплохим плотником, да еще развел огород, чем кормил не только себя, но и всех нахлебников, приезжавших нежданно-негаданно во главе все с тем же Вакулой. Сам Дед выпить тоже, что называется, не любил, но в отличие от многих знал меру и утром всегда появлялся на своих угодьях с тяпкой или лопатой в руках, словно и не было буйной ночи с пьяными выкриками и неоднократными поездками за самогонкой в ближайшее село. Местные тетки ценили его рукодельство и постоянно обращались за помощью то раму поменять, то калитку навесить, расплачиваясь неизменно напитком собственной перегонки, и в трудный час помогли одинокому старику кто чем мог, везли из города продукты и курево.
Абзац одиннадцатый
Когда я подвел под крышу свой новый дом, поскольку старенький, хозяйский, купленный мной еще в доперестроечные времена, начал как-то неожиданно быстро стареть и уходить в землю, то пригласил Деда для консультации. Мне непонятно было, как и к чему крепить доски фронтона, поскольку как ни разглядывал старые строения, все они были сделаны так искусно, что трудно было понять, что за чем следует и куда крепится. До этого самостоятельно срубил баню, но до конца не довел, убедившись, что мыться и париться в ней вполне возможно, а закрывать чем-то подкрышное пространство просто не хватило материала. Да и взять его тогда было негде, все шло по разнарядке на «нужды социалистического хозяйства», то есть государства. Так и стояла баня, словно под зонтиком, и меня этот печальный факт ничуть не смущал, сойдет и так. Но тут, с жилым домом, решил подойти серьезно и основательно и сделать все, что в таких случаях положено, включая небольшой балкончик.
Дед после неоднократных моих приглашений заявился не сразу, как бы набивая цену, хотя никакой оплаты в денежном эквиваленте сроду не требовал. А если кто и предлагал, то отмахивался: «Мол, куда мне твои бумажки? По магазинам не хожу, лишняя морока только с ними». Поделился с ним своей проблемой, после того как он внимательно, не выпуская сигарету из пожелтевших морщинистых пальцев, осмотрел мое строение.
— Куда доски карнизные подшивать? — спросил его. — Тем более вынес два бревна под балкон, никак сообразить не могу…
— Голубятню делать будешь? — неожиданно спросил он, начисто озадачив меня этим вопросом.
— Зачем мне голубятня? Я голубей не держу и пока что не собираюсь, — ответил чистосердечно, озадаченно смотря на него, соображая, не шутит ли он. Насколько мне известно, голубей в деревнях сроду не держали. Тут цыплят или гусят вырастить непросто, ястреб или коршун налетит, и пиши пропало. За ними никак не уследить, стоит только выпустить во двор и оставить без присмотра, хоть на пять минуток, то ладно, если одного не досчитаешься, а то могут и весь выводок потаскать. И вороны тоже хороши, те еще пакостники! Мало того что они у кур внаглую корм отбирают, но и до цыплят они большие охотники. Так что заводить голубей дело бесполезное и совершенно неперспективное, что теленка одного в лес отпустить, обратно не дождешься.
Обо всем этом Дед, как я полагал, великолепно знал, и с чего это ему взбрело в умудренную жизненным опытом седую до последнего волоска голову разглагольствовать о голубях, понять никак не мог.
Услышав мой удивленный вопрос, он махнул в мою сторону рукой, словно я ляпнул какую глупость, и переспросил:
— Мать твою!.. А как ты без голубятни-то будешь? Вода вся на дом потекет…
Без мата никто из деревенских жителей разговаривать просто не умел да и не особо стремился к тому. Родители без всякого стеснения при малых детях поминают матушку свою ли, чужую ли до седьмого колена, и бороться с этим, как, к примеру, с пьянством, бесполезно. Через сколько крестьянских поколений все эти матюги прошли без какого-либо изменения, оставшись как каленый орех крепкими, краткими и бьющими без промаха, сказать не берусь.
Понятно, ничего хорошего мат в себе не несет и тем более не учит. В любом приличном обществе, услышав нецензурное словечко, на обронившего этот перл моментально отреагируют и вряд ли второй раз пригласят к себе, заклеймив по гроб жизни другим не менее смачным эпитетом. Но изжить мат из русского народного языка, как родимое пятно на теле красавицы, как мне представляется, немыслимо, и никакие законы и указы не помогут.
Не надо думать, что только замученные тяжким трудом и нищенским прозябанием деревенские мужики, работяги или там уголовники употребляют в речи своей крепкие выражения. Как рассказывал один мой знакомый из сугубо академической среды, которому употребить бранное слово то же самое, что выйти на улицу без штанов, мат обычно прорывался у него в момент сложных обстоятельств и крайнего напряжения. Раз, в экспедиции по нашим сибирским просторам, он отстал от группы и попал в болото, где увяз по пояс и как ни пытался выбраться на твердую почву, ничего не получалось. Тогда, вспоминал он с улыбкой, из него полез такой смачный мат, что он сам себе поразился. И вот чудо, словно Мюнхаузен, чуть не за волосы он вытащил сперва ноги, а потом и полностью выбрался из болотной жижи.
«А без мата, — спросил его тогда, — не получилось бы?»
«Так ты попробуй, потом мне расскажешь», — рассмеялся он.
Или другой вполне интеллигентный человек вспоминал, что когда был студентом, учился из рук вон плохо: прогуливал, сдавал экзамены абы как, лишь бы получить оценку. И все ему сходило с рук, потому как отец его преподавал в том же вузе и коллеги щадили авторитет его папаши и сквозь пальцы смотрели на выкидоны сынка. Как-то раз один профессор, на лекциях которого парень за весь семестр показался всего лишь пару раз, встретив его в коридоре, поинтересовался, почему тот позорит отца. Ну, тот попытался сослаться на разные неотложные дела, обещал отработать и сдать, но на профессора его доводы не подействовали. И тогда он разразился такими изощренными ругательствами в его адрес, что студент покраснел до корней вопрос и не знал, что сказать в ответ. Стоит добавить, на лекциях профессор держался безукоризненно и мало кто знал, что был он в прошлом офицером и науку изъяснения народным слогом прошел не понаслышке, а на собственном опыте и, как оказалось, умел ей пользоваться. И что удивительно, с тех самых пор сынок тот не пропустил ни одной лекции не только у бывшего военного, но и исправно начал ходить на все остальные занятия. От своего отца он какое-то время скрывал о нецензурных наставлениях, послуживших ему столь полезно, а признался лишь после получения диплома с довольно неплохими оценками. Отец выслушал его, покрутил головой, но, как ни странно, не одобрил действий коллеги, а пробурчал что-то под нос типа «солдафон он всю жизнь таким останется, хоть кем его ни поставь».
Мое мнение в целом совпадает с высказыванием того, надо полагать, мудрого человека. Но вот русский народ меня явно не поддержит. Без мата, как и без водки, мы пока жить не научились. И дело не в самом народе, а в тех нечеловеческих условиях, в котором ему выпало жить. Его приучили слушать, опустив глаза в пол, сыплющиеся на него из начальственных уст оскорбления. К иному он просто не привык. Всеобщая забитость, а то и жестокость, идущая сверху, рождает ответный вполне пропорциональный ответ. Отведя душу в замысловатом ругательстве, мужику нашему становится как бы легче тянуть дальше свою въевшуюся в плоть и кровь лямку. И произвол в семье — это продолжение произвола начальствующего. Униженный человек стремится унизить более слабого, а это чаще всего дети, а то и домашняя скотина.
На всю жизнь запомнил, как один колхозный конюх, изрядный пьяница и прогульщик, но человек тихий, безответный, получив выволочку от председателя, вошел в конюшню, схватил огромную оглоблю и принялся охаживать ей всех коней подряд. Оказавшись случайным свидетелем происходящего, остановил разбушевавшегося мужика и поинтересовался, за что он лупцует ни в чем не повинных животных, которых частенько прикармливал в пору весенней бескормицы из своей нищенской зарплаты. Тот не нашелся сразу что ответить, а потом, кивнув на кучу навоза, выпалил: «А чего они гадят и гадят?! Надоело убирать за ними…» И тут же, выпустив пар, взялся за вилы и с тупой покорностью начал таскать в угол скопившиеся за его отсутствие и впрессованные в солому продукты его неприязни к лошадям.
Вот так русский мат и вошел в нашу природу и речь. Он, словно радиоактивные отходы, незримо впитывается во всех и все, с чем соприкасается человек в своем общении. Вывести мат из того, кто пропитан им с детства, не так-то просто. И ведь что интересно, у многочисленных народностей, живущих бок к боку вместе с нами, в языке нет и малой толики бранных слов, столь привычных нашему слуху. И, разговаривая на своем родном языке, они вставляют русский мат, находя это вполне оправданным. Но если кто в споре с выходцами с Кавказа попробует употребить, не приведи Боже, мате