Я усмехаюсь.
– Звучит здорово. – Я взвешиваю все «за» и «против». – Хорошо, я согласен. К которому часу мне быть?
– Можешь приехать к четырем, но, скорее всего, мы не сядем за стол до пяти.
Я киваю.
– Ладно, отлично. – Она печально улыбается. – А теперь помоги мне вытащить чемодан из багажника, а то я сломаю себе спину, если попробую поднять эту громадину сама.
21
Отец Элли невзлюбил меня с первого взгляда.
Я уверен, что, если бы сказал это Элли, она бы отмахнулась и ответила что-то типа «он просто очень придирчивый» или «ой, он такой со всеми». Но она бы ошиблась.
Джо Хейз проникается ненавистью ко мне с той самой минуты, как открывает дверь и видит на пороге меня. И – уф – я ощущаю себя разряженным болваном. Элли сказала мне одеться «прилично», так что я выбрал белую классическую рубашку от Тома Форда и серые брюки от Армани. Пиджак я надевать не стал, но моя черная куртка от Ральфа Лорена заставляет отца Элли, который одет в спортивные штаны и фланелевую рубашку, нахмуриться.
– Ты и есть тот самый приятель Эй-Джей? – рявкает он.
Я морщу лоб.
– Эй-Джей?
– Моей дочери, Эллисон Джейн? – Мистер Хейз, кажется, сердит из-за того, что ему приходится объяснять мне все это.
– О, э-э-э, да, сэр. Только я знаю ее как Элли.
– Но не знаешь ее прозвища? – Он насмешливо фыркает. – Не такой уж ты и друг, а?
Буркнув мне «входи», он неуклюже разворачивается. Ходьба дается ему с трудом, и он тяжелой походкой идет вперед, опираясь на тонкую трость.
Элли предупредила меня, что у ее отца рассеянный склероз. Еще она посоветовала мне не поднимать эту тему в разговоре, потому что ему не нравится говорить о своей болезни и он оторвет мне голову, если я даже вскользь упомяну о ней. Так что я молчу, но даже мне, человеку, далекому от медицины, видно, что сейчас он страдает от боли.
Я следую за мистером Хейзом через неожиданно просторный первый этаж, где на полу сияет паркет, а деревянные детали и двери, видимо, сохранились с тех времен, когда этот особняк был построен. Элли с отцом занимают два нижних этажа, где, как мне коротко поведали, располагаются четыре спальни и три ванные. Либо их семья купила этот дом до того, как Бруклин-Хайтс стал элитным, либо профессиональные хоккейные скауты зарабатывают намного больше, чем я думал.
Мы заходим в большую гостиную с эркером, который выходит на аккуратный сад и патио.
– Вы увлекаетесь садоводством? – вежливо спрашиваю я.
– За садом ухаживает соседка сверху. – Папа Элли сердито смотрит на меня.
Ну ладно.
– Дин, привет.
Слава богу, в комнате появляется Элли, и я с облегчением смотрю на ее синее платье длиной до колен. Не такое уж нарядное, но вполне милое, чтобы я перестал чувствовать себя так, будто заявился на чаепитие в смокинге.
– Хочешь чего-нибудь выпить? – спрашивает Элли, быстро обняв меня.
Я смотрю на диван из коричневой кожи, куда медленно опускается мистер Хейз. Он прислоняет трость к подлокотнику, берет бутылку пива с кофейного столика и поднимает ее ко рту. Его рука сильно дрожит. Заметив, что я пялюсь на него, папа Элли снова сердито хмурится.
– Э-э-э… – я поспешно сглатываю. – Пиво подойдет.
– «Корс» или «Бад»?
– «Бад».
Элли кивает.
– Сейчас принесу.
И я снова оказываюсь наедине с мрачным мистером Хейзом, чьи голубые глаза сейчас прикованы к плоскому экрану телевизора, по которому транслируют игру «Лайонс»[14]. Он ниже меня сантиметров на двенадцать, легче килограммов на четырнадцать и все равно пугает меня до чертиков. Наверное, он был силовым игроком: коренастый, с широкой грудью. И угрюмый.
– Чего ты ждешь, красавчик? Сядь уже.
Красавчик?
Проклятье. И зачем я так выпендрился? Отец Элли лишь взглянул на мои дорогие шмотки и, наверное, сразу же решил, что я богатенький засранец.
С большой неохотой я усаживаюсь на противоположный край дивана.
Мистер Хейз бросает на меня быстрый взгляд.
– Эй-Джей сказала, что ты играешь в хоккей.
– Да, сэр.
– Нападающий?
– Защитник.
– И какая у тебя статистика в текущем сезоне?
Я молчу, не зная, что ответить. Стоп, он ждет, что я назову ему точные цифры? Сколько на моем счету голов, голевых передач и штрафных минут? Я могу сказать только приблизительно, а знать свою собственную статистику наизусть кажется мне чересчур пафосным.
– Вполне неплохая, – туманно отвечаю я. – Начало сезона у нас задалось. Хотя в прошлом году мы выиграли в «Морозной четверке».
Он кивает.
– Тоже выигрывал его на третьем курсе. В Бостонском университете.
– Здорово. В смысле поздравляю.
Лицо мистера Хейза совершенно ничего не выражает, и я не уверен, что сейчас происходит: мы меряемся достижениями? Если так, то, может, мне стоит упомянуть, что я выигрывал там и в позапрошлом году? Но я сижу молча. К счастью, в гостиную возвращается Элли с моим пивом, к которому я тянусь как к спасательному кругу.
– Спасибо, детка.
Мы застываем в ту же секунду, как это выражение слетает с моего языка. Вот незадача. Надеюсь, мистер Хейз ничего не слышал.
Он сидит совсем рядом. Естественно, он все слышал.
Я откручиваю крышку и делаю давно желанный глоток.
– Ну, что я пропустила? – спрашивает Элли чересчур веселым голосом.
– Вон тот красавчик только что рассказывал мне, как выиграл кубок «Морозной четверки», – насмешливо произносит ее отец.
Черт побери.
Это будет длинный День благодарения.
Ужин просто ужасен. Нет, я говорю не про еду: для человека, который заявляет, что не умеет готовить, Элли справилась великолепно. А вот сам процесс поглощения пищи кажется мне невыносимо мучительным. Разговор не клеится. Мистер Хейз, кажется, изо всех сил старается задеть меня. Его коронная фраза этого вечера – «ну конечно». Только он произносит ее безразлично-снисходительным тоном, отчего мне хочется отпраздновать День благодарения в нашем пустом доме в Гастингсе.
Когда Элли говорит отцу, что в следующем году я буду учиться в юридической школе, он произносит: «Ну конечно».
Когда она рассказывает, что у моей семьи дом на Манхэттене, он произносит: «Ну конечно».
Когда я благодарю его за приглашение на ужин, он произносит: «Ну конечно».
Это просто ужасно.
Честно, я изо всех сил стараюсь быть вежливым. Я спрашиваю его, что значит быть профессиональным скаутом, и получаю лишь невнятный ответ длиной в одно предложение. Я хвалю его дом, на что он бухтит только «спасибо».
В конце концов я сдаюсь, зато Элли с большим удовольствием заполняет неловкую тишину. Мистер Хейз, кажется, возвращается к жизни, только когда она начинает рассказывать ему про свою пьесу, занятия, предстоящие прослушивания и прочие новости. Заметно, что он безумно любит свою дочь, потому что с таким вниманием слушает каждое ее слово, как будто Элли делится с ним секретами вечной жизни. Но один раз он бросает сердитый взгляд и на нее: когда мистер Хейз спрашивает, поддерживает ли она контакты с Шоном, и Элли признается, что они вместе пили кофе.
– Этот мальчишка никогда мне не нравился, – бурчит мистер Хейз.
Ну хоть в чем-то мы с ним единодушны.
Элли доедает свою порцию картофельного пюре с соусом и, прожевав, возражает.
– Неправда! Вы всегда отлично общались, когда мы приезжали навестить тебя.
Ее отец усмехается. Вы только посмотрите, у него есть чувство юмора. Никогда бы не подумал.
– Он был твоим парнем. У меня не оставалось другого выбора, как только найти с ним общий язык. Теперь, когда вы расстались, мне больше не нужно притворяться, что он мне нравился.
Я прикрываю рот салфеткой, пряча улыбку.
– Мальчишка был целиком зависим от тебя, – продолжает мистер Хейз. – И мне не нравилось, как он смотрел на тебя.
– И как он смотрел на меня? – осторожно спрашивает Элли.
– Как будто ты для него целый мир.
Она хмурится.
– Разве это плохо?
– Невозможно плохо. Нельзя боготворить кого-то до такой степени. Это нездорово, Эй-Джей. Если вся твоя жизнь вращается вокруг чего-то – кого-то – одного, то с чем ты останешься, когда этот кто-то уйдет из твоей жизни? Абсолютно ни с чем. – И он снова угрюмо повторяет: – Это нездорово.
Джо Хейз очень приземленно смотрит на вещи. Как это ни странно, но я впечатлен.
– Знаешь, ты только что заставил меня сочувствовать Шону. Давайте поменяем тему. Дин, расскажи папе о своей последней игре.
Я уныло вздыхаю.
– Ты серьезно? О той, где меня удалили до конца матча?
Ее отец выдает свое фирменное «Ну конечно».
Разговор опять получается нескладным. Я испытываю настоящее облегчение, когда приходит время убирать со стола, и рьяно принимаюсь помогать Элли собирать посуду. У нас осталась половина индейки, и мистер Хейз, пошатываясь, поднимается и тянется за блюдом.
– Нет, папа, – строгим голосом говорит Элли. – Иди досматривай матч. Мы с Дином сами все уберем.
– Я не инвалид, Эй-Джей, – ворчит он. – И прекрасно могу донести одно блюдо до кухни.
Но стоит ему произнести эти слова, как тарелка начинает вихлять в его руке, или, скорее, его рука дергается, а за ней и блюдо, которое в мгновение ока выскальзывает из его пальцев и падает на паркет.
Фарфор разбивается на части, а жирная индейка скользит по полу. Я тут же ставлю собранные тарелки и торопливо обегаю стол. Элли делает то же самое, и мы сталкиваемся лбами, когда наклоняемся за одним и тем же осколком.
– Проклятье! – ругается мистер Хейз. – Я все уберу.
– Нет. – В голосе Элли сейчас уже нет строгости, он звучит по-командирски. Она выхватывает у меня осколок и говорит: – Дин, ты не мог бы отвести папу в гостиную и проследить, чтобы он там и оставался?
Ее отец смотрит на меня убийственным взглядом, от которого сжимаются яички, но что-то мне не хочется перечить сейчас разъяренной Элли. Сдержав вздох, я осторожно сжимаю руку Джо и вывожу его из маленькой столовой.