Что касается женщин, то наступает странное возрастное время, когда с ними приходится дружить. Так как навыков нет, то работа эта трудная. Поневоле тянет на бесперспективное кокетство. С партнершами по театру дружить опасно — могут использовать в корыстных целях, а самостоятельных дам — наперечет.
Вот Люся Гурченко — удивительная актриса, человек, живущий в ощущении круглосуточного ожидания предательства. Она столько в жизни его нахлебалась, что теперь подчас «дует на воду». Дружить с ней сложно, но очень хочется.
Конечно, все гениальное — просто, когда под рукой есть гений.
Моя любимая подруга Леночка Чайковская глобальной силой воздействия на мою жизнь держит меня на плаву. Она меня одевает, примеряя на очаровательного мужа Толю пиджаки и куртки во всех городах мира, где еще не растаял лед и сохранилось фигурное катание. Если учесть, что Толя на пять размеров изящнее меня, то примерки производятся с прикидкой на вырост. Она знает, что мне есть, где лечиться, где отдыхать, с кем дружить, чего остерегаться. Она единственная в мире открыто говорит, что я — гений. И я слушаюсь.
Всяческие мемуары и воспоминания, как бы они ни были самоироничны, попахивают меркантильностью. Как ни крути, но воспоминатель подсознательно хочет заполучить дивиденды с биографии.
Верить почти некому — критическая когорта у нас какая-то странная. По отдельности общаешься — разные, подчас самобытно-интересные личности. Попадаются даже грамотные. Но стоит им собраться вместе — моментально образуется «клубок». Безапелляционность и витиеватые издевательства. Эти пираньи пера в газетной соревновательности превращаются в мелких насекомых на многострадальном лобке театрального организма. Это молодая «критическая мысль». А старики, чтобы не быть выкинутыми из театрального процесса, вынуждены становиться желчными Пименами истории сплетен советского театроведения.
Бессознательно льстишь самому себе. Но сурово и честно или — еще пошлее — по большому счету (кто этот счет ведет?) думаю, что самая точная аналогия со мной — это Л.М. Зингерталь, под фотографией которого в какой-то одесской книжке начала прошлого века напшцю: «Зингерталь — известный одесский салонный юморист и импровизатор»..
Я столько в длинной профессиональной жизни навякал смешного! Ах, если бы кто-нибудь догадался, что это может стать афоризмом, и записывал за мной, то, ей-богу, потомки присовокупили бы меня к лику Раневской, Светлова, Паперного... Обидно — аж жуть!
Недавно, например, с болью услышал, что Жванецкий когда-то сказал: «Театр — террариум единомышленников».
Я это сказал! Я! На десятилетнем юбилее «Современника». Есть еще полуживые свидетели.
Но это — патология мгновенной смысловой реакции на ситуацию. Или конкретная мини-задача — отписать кому-то ответ, открыточку, поздравление, сдобрить надписью скромный подарок.
Сегодня все судорожно ищут национальную идею, бояться быть темными и старомодными. Похерив марксизм-ленинизм, заблудившись между развитым социализмом и социализмом с человеческим лицом, примеряем то китайскую, то шведскую, то американскую модель на свои нечерноземная плечи. Родину нельзя примерять — надо носить, какая есть.
Куда бы нас ни швыряло испокон веков, мы возвращались к родной идеологии. Русская идея — это «пиздодуйство» (упаси бог спутать с распиздяйством): открытость, искренность, оголтелая широта и родной язык.
«Чего ты материшься?» — ужасаются некоторые. Да не матерюсь я, а разговариваю на родном языке. Просто надо в совершенстве им владеть.
Покойный Георгий Павлович Менглет был замечательный, необыкновенно артистичный матерщинник. Играя Баяна в «Клопе» или господина Дюруа, он умудрялся разбавлять текст матерком. И ни один зритель не мог заподозрить, что мопассановский герой ругается матом — так это было лихо и чисто.
Конечно, в незнакомых, ханжеских компаниях надо быть осторожным. Сначала проверить степень отторжения слушателя через невинное слово «сука». Если проскочило, то уже идешь дальше.
Раньше мы проходили как самая читающая страна. И действительно, все читали запоем, то есть много, взахлеб и профессионально, ибо запой — это великий менталитет нашей и только нашей страны. А сегодня мы становимся самой считающей страной в мире. Но так как считать мы начали недавно, то есть поздно, то картина жутковатая, варварски непрофессиональная. Вот замуровать бы все нефтяные скважины, развеять весь газ по ветру, зажечь родную лучину около не менее родного камелька, открыть родную книжку: «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя...» Где же кружка?
Все время ловил себя на мысли, что я совсем перестаю себе нравиться. Что случилось? Наконец понял: надоело быть хорошим человеком! Немодно, нерентабельно, а подчас просто стыдно!
В конце прошлого века я попытался за рифмовать свое самоощущение.
Я живу по инерции,
Пунктуальность кляня.
Даже отблеск потенции
Не волнует меня.
Закодирован «нужностью»
Мой усталый забег,
Поплавок не колышет
Обезрыбленных рек.
Внешне выгляжу молодо,
Но немеет стопа.
Нет ни жажды, ни холода,
Значит, я — скорлупа!
До чего ж приблизительно
Сотворен человек,
Но придется презрительно
Доживать этот век
Дожил! А так как проскочить наступивший век не удастся, будем мужественны.
Строю, восстанавливаю, возвожу прошлое, щедро и недорого раздаю жилплощадь друзьям и учреждениям — так, глядишь, и себе ничего не достанется — городок-то небольшой.
Семья у меня замечательная, но жить вместе сейчас архаично и чревато раздражением. Основной раздражитель я: все время ору и требую знать, где в любую минуту находятся родственники, а они в ответ вынуждены меня любить — вздохнут и любят. Правда, Михаил Александрович Ширвиндт как-то справедливо заметил, что я ору только на тех, кого люблю: чем громче крик — тем сильнее чувство. С людьми, мне безразличными, я тих и интеллигентен.
Стаж моих семейных уз зашкаливает за границы разумного. Я женат де-юре 48 лет, а де-факто — 56. За это время жена успела побывать в школе, в институте, ведущим архитектором Центрального института спортивных и зрелищных сооружений имени Мезенцева и пенсионеркой В Омске я с гордостью гастролировал в театре, построенном по проекту Наталии Николаевны, где — впервые в истории мирового театростроения — в каждой гримерной есть душ. Она насмотрелась на артистов после спектакля.
Уважаемейший и солиднейший академик архитектуры Владимир Николаевич Белоусов (по совместительству — родной брат моей жены), будучи с делегацией в Омске, показал на музыкальный театр и сказал, что он спроектирован его сестрой. На что местное руководство аккуратно и стыдливо шепнуло ему, что театр построен не его сестрой, а женой Ширвиндта. Руководству и в голову не могло прийти, что это совместимо.
Надо урвать у самого себя побольше земли и создать родовое поместье с учетом накопленных индивидуальных привычек и мечт.
Конечно, в центре застройки будет большой барский дом, очевидно, с каминами, банями, двумя гаражами, зарыбленным и заросшим прудом, массой террас и английских газонов. Все это воздвигнет моя любимая невестка Танечка — опыт у нее огромный.
Вот ирония судьбы: моя любимая невестка — дочь Павлика Морозова. Она — Татьяна Павловна Морозова! Более нелепого совпадения трудно себе представить. Нежное, трогательное, заботливое существо. А уж предательство там эмбрионально не ночевало. Красивая, пластичная, музыкальная, хорошая актриса — и все это она бросила на алтарь семьи. Счастлив, что в спектре ее волнений существую и я. Думаю, она посадит у забора мои любимые анютины глазки, что делала уже неоднократно в разных садах и огородах.
Михаил Александрович из непредсказуемого ребенка превратился в большого, солидного дядьку. Он трудоголик — это, пожалуй, самый очевидный мой ген в его организме — остальные можно только подозревать, поскольку он в отличие от меня выдержан, спокоен, мудр и доброжелателен. Он умеет стойко дружить, и его компания мне крайне симпатична. Ему хорошо бы построить прямо на территории поместья большую телестудию, где он мог бы снимать (без вкусовых перепадов начальства) любые живые новости про собак, натуралистов и поваров. Страсть к хорошей кухне довела его до полуавантюристической затеи с открытием ресторана «Штольц», что на Саввинской набережной, где очень вкусно (это реклама) и где я имею 30-процентную скидку, что еще вкуснее.
В дальнем углу участка, в полной звуковой изоляции, должен находиться строгий бункер в немецком стиле для работы и проживания старшего внука Андрюши.
Внук у нас личность, образовавшаяся вразрез с вековыми наследственными тенденциями семьи, и поэтому наше семейство смотрит на него с почтительным ужасом и страстной любовью.
Он учился в Российском государственном гуманитарном университете на факультете истории, политологии и права и сегодня является магистром права (LLM) Манчестерского университета, аспирантом Института государства и права РАН, адвокатом конторы «Борис Кузнецов и партнеры». Он знает пять языков: немецкий, английский — в совершенстве, французский — свободно, итальянский — бегло, латынь — со словарем. Он пишет сейчас диссертацию и подумывает бросить адвокатуру и заняться чистой наукой. Это настораживает, ибо кто же нас будет тогда защищать?
Также изолированно необходимо разместить уютный «итальянский дворик» для младшей внучки Александры Михайловны. Она у нас хоть и красавица, но умная и самостоятельная. Почему-то выбрала себе любимую страну — Италию и шастает туда при любой возможности Со мной сурова, но справедлива, при каждом свидании рисует свою визитную карточку в виде странного существа под названием мамул. У меня этих мамулов — навалом: дома, в машине, в кабинете, в карманах...
Наталия Николаевна сама построит себе дом, по собственному проекту, — очевидно, смахивающий на их родовое имение в Новом Иерусалиме под Истрой, где сегодня проживает вышеперечисленное сообщество. Знаю только, что там обязательно будет заповедник для опят и шампиньонов, полное собрание кроссвордов всех времен и народов, огромное количество пустой тары (судки, банки, коробки, целлофановые пакеты...) для складирования продуктов и дальнейшего разноса по внукам и, конечно, несколько морозильных камер для стратегической заготовки пойманных мною карпов с целью фарширования на случай гостей и войны.