Валентин приобщил к общей закуске и свой «бортпаек» — два бутерброда с колбасой и два с сыром, специально приготовленные к этому полету, от выпивки отказался:
— За штурвалом не пью.
Прокурор поддержал компанию, но то ли из-за своего высокого положения, то ли из-за неопределенной ситуации, в которую попал впервые, пил понемногу и старался не выдать волнение, таившееся в глубине души и временами прорывавшееся наружу осторожными вопросами: «А вы не пытались связаться по рации с другими аэродромами?.. И никакие другие станции не отвечают?..»
Если бы узнал о настоящей обстановке, о грозившей ему и летчику опасности, трудно предсказать, как бы повел себя…
Чукча, захмелев, стал говорливее и вроде бы подобрел, но временами привычки старшего охранника брали свое, и он обрывал собеседников на полуслове, заставляя слушать только его и не противоречить.
Валентин не принимал участия в разговоре, с трудом удерживал себя в застолье в надежде услышать еще что-нибудь, относящееся к завтрашнему дню — что у трезвого на уме, у пьяного на языке. И не ошибся. Спустя некоторое время, когда охранники наговорились между собой и опустошили вторую бутылку, Чукча обратился к Валентину:
— А ты, летун, чего молчишь, компания наша не нравится?
— Тон мне твой не нравится, — снова осадил его Валентин. — На прииске своим подчиненным будешь рот затыкать. А здесь есть люди постарше тебя и подостойнее, соизволь уважительно относиться к ним.
— Это чем же ты достойнее меня? — голос Чукчи осип от злости и он прошипел, будто змея, готовившаяся напасть.
— Хотя бы тем, что веду себя по-человечески. А ты строишь тут из себя большого начальника. Повторяю лично для тебя: здесь я командир и соизволь подчиняться. Кончай пьянку. Иначе выброшу за борт и будешь ночевать на снегу.
— Попробуй. Хочу посмотреть, как это у тебя получится.
— Перестаньте, ребята, — стал урезонивать их прокурор. — Завтра предстоит тяжелый день, а вы… Действительно, хватит пить.
— Хватит, — согласился Кукушка и стал убирать в рюкзак остатки провизии. Бутылки, приоткрыв дверь, выбросил.
— Ну-ну, командир. Больно ты грозен, как я погляжу. А ты, Кукуй, чего замандражил перед ним? — взъярился Чукча на коллегу. — Мы под ним никогда не ходили и не будем ходить. И пить будем столько, сколько захотим. Доставай еще бутылку.
— Я дважды повторять не буду, — предупредил Валентин, готовый сейчас схватиться с Чукчей, действовавшим ему на измотанные трудным полетом и преступным заданием нервы. Он чувствовал усталость, надо было отдохнуть, а какой отдых, когда рядом убийцы и неизвестно, что замышляют. Ссора могла привести к какому-то логическому концу: либо к развязке, либо к прояснению хотя бы ночных намерений охранников.
— Хватит, Чукча, не дури, — заупрямился и Кукушка. — Завтра действительно трудный день. Как, летун, на погоду мало надежды? — обратился он к Валентину.
— Доживем — увидим.
— Во, правильный ответ трезвого человека, — похвалил Кукушка, решив снять напряжение. — Доживем — увидим. И прости, Чук, пить больше не будем. Никуда она от нас, родимая, не денется. Наверстаем, когда доберемся до места.
Чукча от беспомощной злости куснул губу и полез за сигаретами.
— В вертолете не курить, — предупредил Валентин. — Здесь от одного вашего спиртного выхлопа пожар может произойти.
Чукча хрустнул пальцами, разминая сигарету, и, бросив остатки на пол, полез наружу.
Сопротивление его было сломлено, чего Валентин и добивался. Надолго ли? Во всяком случае, до утра вряд ли кто рискнет изменить ситуацию. А утро вечера, как говорится, мудренее.
Валентин перебрался в свое пилотское кресло и, откинув ворот меховой куртки, попытался расслабиться, еще раз мысленно прокрутить в голове завтрашний сценарий: продумать и предусмотреть все малейшие нюансы, которые могут возникнуть, и как на них отреагировать.
Несмотря на то, что одеты все были в меховые костюмы, обуты в унты, а на улице всего около пяти градусов мороза, холод пробирался под теплую одежду, и приходилось выходить наружу и делать разминку. Первым не выдержал прокурор, потом вышел Валентин. По-прежнему сыпал снег и дул восточный ветер. И это было на руку Валентину: избежать лишних подозрений в умышленной симуляции.
Подремать Валентину все же удалось, с вечера, когда Чукча и Кукушка еще долго бубнили, переключившись на политику; потом, когда все уснули, Валентин, словно напившись кофе, до утра не сомкнул глаз. Но чувствовал себя отдохнувшим, бодрым и готовым к схватке.
Чукча храпел всю ночь, и мороз ему был нипочем. Вначале Валентин думал, что он притворяется, но потом убедился — спит; водка ему шла на пользу, успокаивала и освобождала голову от лишних дум. Хотя такие люди никогда не утруждают себя лишними размышлениями и совесть их не мучит…
Едва забрезжил рассвет, Чукча перестал храпеть, заворочался, зевнул во весь рот с волчьим подвыванием и пошел наружу. Поднялся и Кукушка. Прокурор тоже, похоже, давно не спал. Как только охранники вышли наружу, позвал летчика:
— Валентин Васильевич, вы не спите?
— Проснулся. Замерзли?
— Есть малость. — Помолчал. — Что будем делать? Метель не утихает.
— Что-нибудь придумаем.
— Вы с этим… старшим охранником поосторожнее. Что-то он очень уж агрессивно настроен… И рожа у него бандитская.
— А он и есть бандит. Вам как прокурору следовало бы это заметить.
— Что вы хотите сказать?
Ответить Валентин не успел: приоткрылась дверь, и Чукча властно прокричал:
— Кончай ночевать. Выходи строиться.
Ветер швырнул пригоршни снега в салон и закружил его, обдавая холодом и свежим, чистым дыханием. Прокурор то ли от испуга, то ли глядя на Валентина, не пошевелился, и Чукча более требовательно, уже со злостью повторил команду.
— Выходи, кому сказано. Будем принимать решение.
Прокурор приподнялся и в полусогнутом положении, будто в поклоне, пошел к двери, хотя по-другому он и не мог идти — мешал низкий потолок салона, — но именно такое впечатление взвинтило Валентина и настроило решительно. Он передернул затвор пистолета, загоняя патрон в патронник, и сунул его в наружный карман куртки. Неторопливо направился к двери.
— Опять ты за старое, — стараясь быть спокойнее, упрекнул Чукчу. — Если тебе приспичило по нужде, зачем на других орать?
— А ты собираешься неделю здесь дрыхнуть, ожидая хорошей погоды? Когда мы вылетали с прииска, была не лучше. Так что не хитри, запускай двигатели.
— Все сказал? Теперь послушай меня. Связаться по рации ни с прииском, ни с Златоустовском я не смог и вряд ли смогу. В баках вертолета керосина осталось на то, чтобы прогреть двигатели и подняться вот над этим леском. Если есть желание погибнуть героем в авиакатастрофе, — пожалуйста. Потому слушай мой приказ: вы с Кукушкиным отправляетесь строго на восток. Доходите до первого населенного пункта, где есть телефон или радиосвязь и вызываете подмогу. Когда привезут керосин, мы продолжим полет, подберем вас там, где вы будете находиться.
— Вона как! — усмехнулся Чукча. — Хитро. Но по-твоему не будет. Будет по-моему. Я тебе с первого раза, когда ты меня повез, не доверял. Предупреждал начальника, а он… Ты выжидал момента… Но я тоже кое-что предусмотрел. Теперь слушай мой приказ: вы с прокурором несете золото. По тридцать килограммов. Тяжеловато. Но мужики вы здоровые, выдержите. Мы понесем продукты. Тоже нелегко, и неизвестно, куда ты нас завез и сколько придется топать. Вот так, — он победоносно окинул взглядом с ног до головы Валентина, затем прокурора и предупреждающе положил руку на кобуру с пистолетом. Руки Валентина с самого начала разговора были засунуты в карманы и правая нетерпеливо сжимала рукоятку «Макарова», держа палец на спусковом крючке. Еще перед отправкой в Афганистан летчиков обучали умению стрелять из положения «карман», а до Чукчи было не далее двух метров и промахнуться мог только слепой или до смерти перепуганный. А Валентин был готов к такому развитию событий и не собирался упустить инициативу.
— Да вы что, — обратился умоляющим голосом прокурор к Чукче, поняв, наконец, из-за чего назревал конфликт между летчиком и старшим охранником. — Это же преступление. Зачем вам…
— А ты помолчи, мент, — оборвал его Чукча. И кивнул напарнику на вертолет: — Полезай в салон и тащи золото, рюкзаки. Их вещи переложи в наши. А я пока покараулю их, — и Чукча с ехидной улыбочкой достал из кобуры пистолет.
Кукушкин услужливо бросился выполнять приказание, но властный голос Валентина остановил его:
— Стой! А ты брось оружие! — Повернулся он к Чукче.
— Чего?! — Чукча стал поднимать пистолет.
Валентин выстрелил. Чукча удивленно глянул на него, хватаясь за живот. Покачнулся, но устоял и отвел руку с пистолетом от живота. Валентин еще дважды нажал на спусковой крючок, целясь теперь уже не из кармана.
Кукушкин от неожиданности стоял бледный, шевеля губами, видно, желая что-то сказать и не в силах выговорить ни слова.
— Заберите у него оружие, — приказал Валентин прокурору, и тот, подойдя к охраннику с опаской, но с профессиональной ловкостью стал обыскивать его. Из-под куртки достал пистолет, потом охотничий нож, передал их летчику. Другого ничего у него не было. — А теперь вынесите ему его рюкзак, и пусть убирается.
— Вы… отпускаете его?
— Могу сдать под вашу охрану. Доведете его до первого населенного пункта и передадите властям. Согласны?
— Нет уж, пусть лучше уходит.
Через пять минут Кукушкин, взвалив на спину рюкзак, удалялся в глубь леса на восток, утопая в глубоком снегу.
«Бог тебе судья, — мысленно проговорил Валентин. — Если выберешься к людям, значит, так тебе на роду написано. Хотя шансов один процент…»
— Что будем дальше делать? — спросил прокурор, когда Кукушкин скрылся за вековыми стволами деревьев.
— А что вы предлагаете? — на вопрос вопросом ответил Валентин. Раньше ему хотелось объясниться с этим жестоким и мстительным человеком, к которому испытывал отвращение, высказать ему все, что удалось узнать от Антонины и что думал сам, но после того, как увидел его утром перепуганного, растерянного, жалкого, вся злость и ненависть к нему пропали, он лишь по-прежнему был ему неприятен и уподобляться ему, мстить за любимую женщину, считал теперь мелочным и унизительным.