— «Империал»! — потрясенно воскликнула я. — Казино, в которое заходил Лавочкин!
— Точно! А я как-то сразу и не сообразил… — уставился на меня шеф. — Неужели, Лавочкин по уши в этой истории?! Ася, давай с тобой сегодня вечером сходим в этот «Империал». Если я прав, и женщина, которая приходила к нам заказывать алиби — Катя Самойленко, я… узнаю ее. Чем черт не шутит, вдруг она появится там? — Жуль повернулся к окну и… кажется в его глазах промелькнула боль.
Отчего-то она промелькнула именно сейчас, когда стало ясно, что женщина, зацепившая его — мошенница, а не тогда, когда он узнал о ее гибели…
— Может быть, вы один туда сходите? — деревянным голосом спросила я шефа.
— Понимаешь, Ася, если я пойду туда один, мне будет труднее незаметно наблюдать за залом. А так — пришла влюбленная парочка развлечься, это выглядит очень естественно. Играть в рулетку мы не будем, просто посидим в ресторане. Да и две пары глаз лучше, чем одна. Жаль, что у тебя такая катастрофа с лицом. Ну как, ты согласна поехать со мной?
— Я у вас работаю, Константин Эдуардович. Что скажете, то и сделаю. Куда скажете, туда и поеду.
Внутри у меня словно образовался кусочек льда, я чувствовала его где-то в районе солнечного сплетения. Говорят, именно там живет у человека душа.
Этот лед холодил, вызывал озноб, и никак не хотел таять, несмотря на тридцатиградусную жару.
— Вот и отлично! — обрадовался Жуль, проигнорировав мою обреченно-безжизненный тон. — Сходи домой, перекуси, переоденься и сделай, сделай что-нибудь со своим лицом, Ася! Оно напоминает бесформенный подгоревший блин! Что обо мне подумают в самом крутом заведении города?
Я соскочила с подоконника так, чтобы коленкой задеть вазу с цветами.
Ваза с грохотом приземлилась на пол, разбилась на множество разнокалиберных, разноцветных осколков, вода мигом впиталась в ковролин, образовав на нем темное большое пятно. Розы желтым веером рассыпались у моих ног.
— Басова! — заорал шеф. — Ну ты и… ну ты и… неосторожная!!! Только порядок в офисе навели!!! Компьютеры вот-вот должны подвезти, а ты… Вазон! В хлам! Вдрызг!! Вдребезги!! Тьфу!!!
— Я уберу, — сухо пообещала я.
— Ой, да иди ты, иди домой! — Жуль замахал на меня руками. — Ешь, одевайся, собирайся и штукатурься! В десять вечера жду тебя у «Империала»!
— Пойду покемарю, пока компы не привезут, — сказал Нара и, переступая через цветы, пошел в свой кабинет, к своему диванчику.
Есть не хотелось. Ничего не хотелось.
Я побрела к своей машине, еще не зная, как убить время до десяти вечера.
Салон был раскален солнцем. Я плотно закрыла все окна, завела движок и включила кондиционер.
Что делать?
Домой ехать не хотелось. Мысль о том, что пока я буду приводить себя в порядок, по комнатам будет слоняться полуголый, расслабленный Яша, не приводила меня в восторг.
В машине постепенно становилось прохладно. Я попробовала поболтать с бабкой, но она упорно молчала. Такие минуты затишья случались с нею и раньше, всегда совпадая с какими-то моими трудностями и душевными метаниями. Обычно, в таких случаях, я покупала цветы и ехала на могилу бабки. Спустя минут десять после того, как я появлялась на кладбище, голос бабки возвращался и начинал пилить меня, что цветы я купила вовсе не те, которые она бы хотела, что цветов этих вовсе не обязательно было брать четное количество, что я должна понимать, что пока о человеке помнят, пока с ним разговаривают, советуются, нельзя с полной уверенностью сказать, что его нет.
С кладбища я всегда возвращалась просветленная и довольная. Дела налаживались, сомнения проходили, жизнь возвращалась в привычное русло, с привычными комментариями бабки всех моих поступков и мыслей.
Решив, что пришло время навестить бабулю, я купила цветы и поехала к ней.
На кладбище, в кронах высоких деревьев, неприлично весело щебетали птицы. Здесь было прохладно и тихо. Жара, городской шум, смог, суета, остались далеко в стороне, — за забором, ограждающим территорию мертвых.
— Привет, бабуль! — Я положила цветы на могилку. — Соскучилась по тебе! Сейчас подмету здесь, поставлю цветочки в воду и поболтаю с тобой.
— Зачем ты купила бледно-голубые гвоздики? — ожил голос бабки. — Они, наверное, еще и голландские?! Да в них удобрений больше, чем непосредственно самих цветов! Холодные, бездушные, словно пластмассовые! И опять ровно шесть штук!!
— Не ворчи! — засмеялась я. — Тебе не угодишь. Если бы я принесла семь красных роз, ты тоже осталась бы недовольна.
— Но ведь ты не принесла семь красных роз, откуда ты знаешь?!
— Знаю и точка.
— Ну хорошо, ладно, спасибо! — неожиданно смирилась бабка.
Я взяла веник, припрятанный за оградкой, подмела гранитную плиту, протерла портрет на памятнике, выбросила старые цветы и поставила в пластиковую бутылку с водой новые. Потом скинула босоножки и устроилась на скамейке с ногами.
— Асечка, кажется, ты запуталась, — грустно сказала бабка.
— С чего ты взяла?! — возмутилась я.
— Не забывай, я нахожусь в такой форме существования, что скрыть от меня ничего невозможно.
— Тогда ты должна знать, что…
— Что Константин Жуль не твой человек.
— Не смей так говорить!
— Не забывай, я нахожусь в той форме существования, что ты не можешь мне ничего запретить, а я могу говорить все, что вздумается! — Бабка захохотала.
— Давай не будем ссориться, ведь только что помирились!
— Давай. Тебе нужно срочно поехать куда-нибудь и перекусить, иначе испортишь желудок.
— Не хочу есть.
— Хочешь! Не зарабатывать же гастрит из-за того, что в твоем доме поселилось какое-то чмище с матерщинной фамилией!
— Бабуля! Ты не можешь знать слово «чмище»!
— Я теперь тут все знаю, — вздохнула бабка. — И прям не знаю, куда от этих знаний деваться.
Я глянула на часы. Было около восьми — на сборы для похода в самое дорогое заведение в городе оставалось чуть более двух часов.
— Ладно, бабуль, мне пора. У тебя тут теперь полный порядок.
Я помахала портрету рукой, взяла сумку и пошла по дорожке к воротам.
Птицы прекратили свой веселый галдеж, а верхушки деревьев стал трепать внезапно поднявшийся ветер. Вокруг не было ни души, только памятники — старые, покосившиеся, почти падающие кресты и огромные, монументальные постаменты, отсвечивающие мрамором или гранитом. Даже в смерти нет у людей равенства…
И вдруг я услышала чье-то тихое бормотание. Голос был спокойный, мужской, он с кем-то беседовал, но ответа не получал и солировал в негромком шелесте листвы, которую теребил ветер.
Меня одолело жуткое любопытство. Я замедлила шаг, огляделась и заметила, что неподалеку, у скромной могилы с деревянным крестом сидит парень и, размахивая руками, говорит что-то, обращаясь к памятнику. Я улыбнулась. Значит, не одна я, как сумасшедшая, разговариваю со своей умершей три года назад бабкой. Значит, есть еще люди, которые верят, что, закончив земное существование, их близкие не уходят…
Я подошла ближе, прислушалась…
— Я прямо не знаю, как мне выкручиваться, — расслышала я слова.
Парень, сидевший ко мне спиной, показался очень знакомым.
И голос этот я слышала…
— Понятия не имею, батя, что делать! — Парень руками обхватил голову. — Меня подставили так, что от этого дерьма теперь не отмоешься. В милицию что ли идти?! Да не могу я в милицию! — вдруг во весь голос заорал он. — Что ты в этом, бать, понимаешь, что?! У меня спарринги каждый день, тренировочные бои! Я заявлен на претендентский бой! Если я его выиграю, то смогу сразиться в официальном бою за звание чемпиона мира! Батя, я не могу сейчас в милицию, ты пойми! Дело получит большую огласку, меня начнут таскать на допросы, журналисты переврут все факты и обстоятельства, мое имя начнут трепать на каждом углу и чемпионства мне не видать! А самое главное, батя, она, она больше не сможет относиться ко мне хорошо!! Я очень, очень боюсь ее потерять, хотя, в общем-то, у меня ее никогда не было… Я боюсь ее, люблю ее, любуюсь ею издалека, мечтаю о ней, ну ты же все знаешь про это, бать… Только если я стану чемпионом мира, только тогда у меня появится шанс….
Я рассмеялась. Я узнала его.
— Здравствуйте, Щит! — вышла я из-за дерева. — Как странно, что мы с вами здесь встретились!
Он подскочил со скамейки и покраснел так, что его смуглая кожа стала пунцовой. А на шее сильно задергалась какая-то жилка, выдавая бешеный пульс. Вот уж не думала, что такие сильные и тренированные парни способны так испугаться на кладбище. Впрочем, скорее, он смущен тем, что…
— Не волнуйтесь, — успокоила я его. — Пожалуйста, не волнуйтесь! Я сама только что точно так же разговаривала со своей бабушкой, которую похоронила три года назад. Я понимаю! Я вас так понимаю! Поверьте, я не побегу рассказывать журналистам о нашем с вами маленьком сумасшествии! Тут похоронен ваш отец?!
Краска, заливавшая щеки Дьяченко отлила, и он сделался таким бледным, словно собрался грохнуться в обморок. Жилка на шее продолжала пульсировать.
Я почувствовала себя очень неловко.
— Извините, не хотела вас напугать.
— Я не напуган. Я удивлен. — Дьяченко вздернул вверх подбородок. Кажется, он хотел показаться мне выше своего среднего роста. На нем были синие джинсы и черная майка-боксерка, открывавшая смуглые мускулистые плечи. — Действительно, странно, что мы с вами здесь встретились, — пробормотал Щит, подхватывая со скамейки маленькую поясную сумочку, темные очки, ключи от машины с брелком сигнализации и быстро закрывая калитку оградки. — В любом случае рад вас видеть, но, извините, тороплюсь, тороплюсь! — Он сказал это официально-вежливо и оттого очень обидно. И быстрым шагом направился к тропинке, ведущей к воротам.
Я тут перед ним про бабушку, про тайну, про свое понимание, а он: «рад вас видеть, но тороплюсь, тороплюсь!» От возмущения я в горле ощутила комок. Чертов кикбоксер! Говорят же, что спортсмены тупые! Я тут вся из себя Мисс, улыбаюсь ему, сочувствую, а он…