— Ась, я не могу говорить долго… у меня сейчас обыск, тут на квартире… дело в том, что на моей даче, за городом, нашли… Ася, я не понимаю, я ничего не понимаю! Там во дворе нашли коня, повозку, пустой мешок из-под денег и… и автомат, Ася! Соседи услышали ржание коня, увидели через забор клоунскую повозку, о которой твердят во всех криминальных новостях, и позвонили в милицию! Все… Басова… я погиб… прощай, не поминай лихом…
— Костя! Держись!!! Костя… — крикнула я в трубку, но оттуда уже неслись короткие гудки. — Костя, я тебя… я тебе… — Я даже зареветь не смогла, только смотрела на телефон и слушала отрывистые сигналы, которые словно бы говорили «вот и все, вот и все, вот и все…»
— Аська, ну что там еще?! — ко мне подбежал Нарайян.
Я коротко и почему-то шепотом рассказала ему о своем разговоре с Жулем.
Нара подавился жвачкой, закашлялся, и выдал себе под нос какое-то длинное замысловатое ругательство, из которого следовало, что его спокойной жизни в халявном Инете пришел окончательный и бесповоротный… конец.
«Я люблю Константина Жуля. Я спасу Константина Жуля».
Я повторила эти слова в уме тысячу раз, прежде чем поняла, что должна делать.
Оставив Нарайяна общаться со следователем, который на этот раз приехал по поводу поджога нашего агентства, я пешком пошла к казино «Империал», чтобы забрать свою машину.
Я люблю Константина Жуля. Я спасу Константина Жуля…
Решение того, что я должна сделать, было настолько простым и очевидным, что я удивилась, как оно сразу не пришло мне в голову и почему я должна была пройти долгий путь от банальной истерики до монотонного и тупого повторения в уме «Я люблю Константина Жуля…»
Машина оказалась в полном порядке — бензина полный бак, колеса не спущены, зеркала заднего вида не сбиты с отлаженного положения, и даже шильдики не откручены. Минут пять я просидела в салоне, приводя мысли в порядок и восстанавливая дыхание после быстрой ходьбы.
Я сделаю это. Я припру его к стенке. Он все мне расскажет. Вынужден будет рассказать! В конце концов, он публичная личность и боится скандалов. А уж я-то сумею этот скандал организовать! Того, что я слышала, достаточно, чтобы поднять в прессе бучу, учитывая мой до сих пор звездный статус.
Дворец Спорта встретил меня прохладой кондиционированного воздуха и гулом тренировок, доносившимся из многочисленных залов.
— Здравствуйте, — обратилась я к охраннику, сидевшему в стеклянной будке. — Я с телевидения, программа…
— «Девушки на абордаж!» — радостно выкрикнул охранник. Он подскочил и высунулся из будки почти по пояс. — Кто же не знает вашу программу?! Кто же не знает вас, Ася?! Проходите, пожалуйста, вас проводить?!
— Нет, спасибо. Достаточно будет, если вы подскажете мне, где я смогу найти Сергея Дьяченко.
— А автограф дадите?
— Дам. Где расписаться?
Охранник протянул мне ладонь. Если парень решил, что удивит меня этим, то он очень ошибся. На чем мне только не приходилось раньше расписываться — на пакетах с кефиром, на носовых платках, на мобильниках, авиабилетах, одноразовых стаканчиках, пивных бутылках и даже голых спинках китайских хохлатых собачек. И уж тем более нет таких частей человеческого тела, на которых бы я не оставляла автограф. Для этого у меня в сумке есть специальный маркер, который я по старой привычке всегда таскаю с собой.
— Ух, ты! Похвастаюсь своей девушке, если до вечера не сотрется! — охранник с восхищением посмотрел на свою ладонь.
— Не сотрется, — заверила я его. — Так где мне найти Дьяченко?
— А он сейчас звездит не хуже вашего! — засмеялся охранник. — Тоже автографы раздает налево-направо. С утра к нему с телевидения приезжали, потом глянцевый журнал его на фотосессию пригласил, потом какой-то репортер американский за ним по всему Дворцу гонялся, потом он уехал куда-то, а вот вернулся ли, точно не знаю, потому что он предпочитает через черную дверь во Дворец заходить, чтобы журналисты не знали о его передвижениях. Вы, Ася, идите на второй этаж, там зальчик есть небольшой под номером двести восемь. Щит всегда в нем тренируется. У него там личные вещи находятся, и уголок отдыха есть. Если Дьяченко вернется, то мимо не пройдет. Обязательно его там застанете, если даже и подождете немножко. Идите, зал двести восемь всегда открыт!
— Спасибо!
Я побежала на второй этаж.
— А что, нашлась девушка, которая решила взять Дьяченко на абордаж?! — закричал охранник мне вслед. — Вот это будет шоу так шоу!! «Дом-2» по сравнению с этим сюжетом — гнилая морковка! Ни в коем случае не пропущу!
Уголок отдыха представлял собой отгороженное ширмой пространство возле окна. На этом пространстве помещался столик с электрическим чайником и всеми чайными принадлежностями, велюровое кресло, пугавшее в такую жару своей меховой накидкой, и довольно большой диван с наваленными горой уютными подушечками. На подоконнике, в горшке, рос огромный розовый куст, цветущий множеством красных, махровых розочек. Они благоухали, заполняя пространство ароматом, от которого немного подкруживалась голова. Этот куст поразил меня больше всего. Зачем кикбоксеру розы? Как любит говорить Нара — на фига козе баян, она и так веселая.
В зале никого не было. Я зашла за ширму и решила, что буду сидеть здесь до тех пор, пока не придет Дьяченко. Другого способа поговорить с ним у меня нет. Вещей его я здесь никаких не заметила — только аккуратно сложенное красное полотенце лежит на спинке дивана, да спортивные тапочки стоят возле кресла.
Я люблю Константина Жуля. Я спасу Константина Жуля.
Даже если ради этого мне придется унижаться, умолять, или угрожать.
Я заставлю Щита говорить.
Время шло. В зал никто не входил. Из маленькой лейки, которую обнаружила под столом, я полила розовый куст, а потом опрыскала ее водой из специального распылителя.
Время шло. Мне стало жарко, душно и захотелось пить. Я вскипятила чайник, в котором воды оказалось вполне достаточно. Кружка была только одна — керамическая, большая, с изображением тощего веселого цыпленка и надписью «Я стану орлом!» Ополоснуть кружку было негде, но с виду она показалась мне абсолютно чистой — никаких чайных налетов, и я смело налила в нее заварку из чайничка.
Судя по чистой кружке, порядку на чайном столике, ухоженной розе, тщательно сложенному полотенцу и тапочкам, стоящим строго параллельно между собой и перпендикулярно креслу, этот Дьяченко — зануда и аккуратист.
Чай оказался потрясающе вкусным. Это был даже и не чай вовсе, а заваренные лепестки роз.
В металлической коробке я обнаружила печенье — тоже необычное: маленькие фигурки зверей, покрытые белой глазурью.
Я немного поборолась с собой, но все же съела одного бегемота. Потом жирафа. Затем бабочку, потом змею с единственным хитрым взглядом, потом… Очнулась я, когда в коробке осталась только собачка с обломанной лапой и половина животного, породу которого я определить не смогла. Я даже смутилась немного. Никогда не была обжорой, а уж сладким вообще не злоупотребляла. Но в этом уголке было так уютно, так одуряющее и расслабляющее пахло розами, что я почувствовала умиротворение. Усталость, накопившаяся за эти несколько дней — моральная и физическая, вдруг навалилась свинцовой тяжестью. Я прилегла на диван, подсунув под голову одну из подушек, и приказала себе: «Не спи! Не смей засыпать! Это глупо — придти сюда, чтобы спасать Жуля, а вместо этого полить розу, напиться чаю, съесть все печенье и завалиться спать на чужом диване…»
Мысли плавно перетекли в видение: я и Жуль едем в клоунской повозке и целуемся, целуемся без конца и без остановки, а вместо Корчагина нас тянет Бубон. Тянет тяжело, сгибаясь и надрываясь от врезающейся в плечи упряжи. Бубон кряхтит и постанывает, и звенит колокольчиком, и цокает копытами по асфальту. «Эй! Пошел веселее!» — Жуль отрывается от моих губ, хватает хлыст, чтобы огреть по спине Бубона, но тот вдруг останавливается и оборачивается. Его лицо без грима, без красного носа, и я в ужасе отшатываюсь назад, потому что это лицо… я узнала его…
От невероятного, потрясающего открытия, я проснулась, открыла глаза и тут же поняла, что разбудил меня вовсе не страшный сон, а звуки глухих ударов, раздающиеся из зала. Удары были размеренные и монотонные, как стук огромного маятника.
Оказалось, что я проспала долго, преступно долго: за окном стемнело, а значит, уже был даже не вечер, скорее — ночь. В зале тоже было темно, только вдалеке, в противоположном углу, темноту разряжало слабое освещение. Скорее всего, там был точечный светильник, освещающий лишь небольшое пространство.
С замирающим сердцем я осторожно выглянула из-за ширмы.
В противоположном углу зала, в одних спортивных трусах прыгал человек и ожесточенно колотил боксерскую грушу.
Это был Щит. Я узнала его по смуглой спине, по коротко стриженному затылку, по резким и сильным движениям, по мелькающим в ударах локтям, по мочкам ушей, по капелькам пота на спине… На нем не было боксерских перчаток, — он молотил грушу голыми кулаками, и обуви на нем не было, — он скакал босиком, и почему-то от этой неполной экипировки он напоминал молодое животное, которому некуда деть свою силу и резвость.
«Какая у него задница!» — вдруг восхищенно сболтнула бабуля, смирно молчавшая целый день.
«Тебе не стыдно?! — возмутилась я. — Ты играла Рахманинова, Скрябина, Чайковского, Вагнера и даже Листа! А говоришь мне про…»
«Не стыдно! Здесь ничего не стыдно, Аська! И так хочется наверстать упущенное!! Я никогда не говорила тебе, что твой дед был ни к черту не годным любовником?!»
«Заткнись! Меня не интересует любовный пыл моего деда, которого я и в глаза-то не видела! Лучше посмотри на физиономию этого кикбоксера, когда я тихонечко подкрадусь и окликну его из темноты…»
«Аська! Там в углу такие, такие маты!! Как ты думаешь, на них удобно…»
«Бабуля, немедленно замолчи! Не узнаю сегодня тебя».